Петр I
Шрифт:
Петр ввел в обиход кухонные плиты и культуру сервировки стола. Одна из первых плит была устроена в Петербургском летнем дворце. Плита удобнее печи, поскольку на ней можно готовить понемногу, а еще на плите можно жарить (до Петра в России только варили да тушили), да и обходится она много дешевле печи. Для Петра плита была ценна тем, что на ней можно было быстро разогреть блюда перед подачей на стол – царь предпочитал горячую пищу, что называется «с пылу, с жару».
В завершение темы еды можно привести фрагмент из воспоминаний Юста Юля, в котором описывается званый обед у коменданта Нарвской крепости. «Стол, накрытый человек на двенадцать, был уставлен кругом блюдами; но блюда стояли возле самых тарелок, так что середина стола оставалась свободною; на этом свободном месте находились уксус, соль, перец и большой жбан с крепким пивом. На блюдах находились лишь холодные яства, ветчина, копченый язык, солонина, колбаса, селедка, соленья; все это было очень солоно и сильно приправлено перцем и чесноком. За сею переменою последовала другая – из различных жарких. Третья перемена состояла исключительно из супов. Таким образом порядок блюд за Русским обедом совершенно обратен принятому в Дании. Заздравные чаши пились так. Сначала комендант предложил мне выпить здоровье Царя. Чашу эту, по русскому обычаю, я пил лишь после того, как она обошла кругом всех и была пита всеми. То же произошло вслед за тем при чаше моего государя… После того как мы встали из-за стола… прислуга внесла дессерт, состоявший из фиников, имбирного варения, каких-то персидских плодов, соленых огурцов, сырого зеленого гороха в стручках и сырой моркови». [157]
157
Юст Юль. «Записки датского посланника при Петре Великом». (Пер. Ю.Н. Щербачева).
Но вернемся к делам государственным, среди которых на первом месте стояло создание новой системы управления. Сенат, образованный в 1711 году, не особо радовал: сенаторы больше говорили, чем занимались делами. 2 июня 1718 года Петр издал указ об ускорении организации коллегий, в котором говорилось: «Господа Сенат. В прошлом декабре я при отъезде своем начало учинил коллегиям, и чтоб оные в нынешнем году себя в такое состояние привели, дабы с будущего 1719 года в состоянии были каждая дело свое зачат. А когда возвратился я из Москвы, тогда нашел в некоторых немного, а в иных – ничего». Сенаторы сделали выводы, и концу года было учреждено двенадцать коллегий: Иностранных дел, Военная коллегия, Адмиралтейств-коллегия, Камер-коллегия, ведавшая доходами казны, Штатс-контор коллегия, ведавшая расходами, Ревизион-коллегия, осуществлявшая финансовый контроль, Юстиц-коллегия, Коммерц-коллегия, Мануфактур-коллегия, Берг-коллегия, ведавшая горным делом, Вотчинная коллегия, ведавшая землепользованием, и Главный магистрат – городское управление столицы. Руководили коллегиями президент и вице-президент. Главой Военной коллегии стал Меншиков, Адмиралтейств-коллегию возглавил Федор Апраксин, коллегию Иностранных дел – первый канцлер Российской империи Гавриил Иванович Головкин, а Ревизион-коллегию – неподкупный князь Яков Федорович Долгоруков, живший по принципу «царю правда – лучший слуга, служить – так не картавить; картавить – так не служить». Примечательно, что нравственные принципы Долгорукова получили высокую оценку не только у Петра, но и у шведов. В 1700 году при осаде Нарвы Долгоруков попал в плен и был в Стокгольме ответственным за получение и распределение денег среди пленных соотечественников. В 1711 году семидесятидвухлетний Долгоруков бежал из плена, захватив с товарищами по несчастью шведское судно, на котором пленников перевозили из одного места в другое.
В мае 1718 года на принадлежавшем Швеции острове Вордё, входившем в Аландский архипелаг, начались двухсторонние переговоры между Россией и Швецией, вошедшие в историю под названием Аландского конгресса (продлились они по октябрь 1719 года). Россию на переговорах представляли генерал-фельдцейхмейстер [158] Яков Брюс, личный секретарь Петра Андрей Иванович Остерман [159] и искушенный в дипломатии камергер Павел Иванович Ягужинский. Формально главой русской делегации считался Брюс, но на деле первую скрипку играл Остерман. «Король шведский – человек, по-видимому, в несовершенном разуме, – писал Андрей Иванович царю, – ему лишь бы с кем-нибудь драться. Швеция вся разорена, и народ хочет мира. Королю придется с войском куда-нибудь выступить, чтоб за чужой счет его кормить; он собирается в Норвегию. Ничто так не принудит Швецию к миру, как разорение, которое причинило бы русское войско около Стокгольма. Король шведский, судя по его отваге, должен быть скоро убит; детей у него нет, престол сделается спорным между партиями двух германских принцев: гессен-кассельского и голштинского; чья бы сторона ни одержала верх, она будет искать мира с вашим величеством, потому что ни та, ни другая не захочет ради Лифляндии или Эстляндии потерять своих немецких владений».
158
Чин главного начальника над артиллерией.
159
«Никогда ни в чем этот человек не сделал погрешности, – сказал об Остермане Петр. – Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни. Он всегда подавал мне черновые записи по-русски, чтоб я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не заметил в его работах ни малейшего недостатка».
Позиция Петра, определявшая поведение русской делегации на конгрессе, заслуживает одобрения. Россия побеждала в войне, и Петр мог бы требовать от шведов максимальных выгод, но царь трезво смотрел на вещи и хотел как можно скорее закончить войну. Ради скорейшего мира Петр был готов согласиться на то, чтобы королем Польши стал Станислав Лещинский (тем более что от вероломного Фридриха Августа проку было мало), и соглашался выделить Карлу двадцатитысячный корпус для войны с курфюршеством Брауншвейг-Люнебургcким, захватившим принадлежавшие Швеции герцогства Бремен и Верден.
Остерман как в воду глядел – в конце 1718 года Карл XII был убит при осаде норвежской крепости Фредрикстен, шведский престол перешел к младшей сестре Карла Ульрике Элеоноре. [160] Переговоры на время прервались, а затем возобновились в феврале 1719 года, но Швеция, активно поддерживаемая Великобританией, отказывалась уступать Лифляндию, несмотря на то что Петр был готов уплатить за нее миллион рублей. В итоге конгресс закончился ничем (а Лифляндия все же досталась России – по Ништадтскому мирному договору 1721 года). Россия возобновила боевые действия против шведов, прекращенные в знак доброй воли на время конгресса. Кредо Петра было следующим: «Мы ни на какие угрозы не посмотрим и неполезного миру не учиним, но что б ни было, будем продолжать войну». Под угрозами царь имел в виду появление в Балтийском море британской эскадры под командованием адмирала Норриса летом 1719 года. Англичане намеревались помочь шведам в разгроме русского флота, но, оценив его мощь, Норрис предпочел убраться восвояси. В том же году британцам удалось сколотить антироссийский альянс из Священной Римской империи, Саксонии (Фридрих Август продолжал политику двурушничества) и курфюршества Брауншвейг-Люнебургского, которое находилось в личной унии с Британией, поскольку в 1714 году курфюст Георг Людвиг стал королем Великобритании Георгом Первым. Десятью годами ранее подобный альянс мог бы серьезно осложнить положение России, но времена изменились, и, как сказали бы моряки, ветер теперь дул в русские паруса.
160
Ульрика Элеонора отреклась от престола в пользу своего супруга Фридриха Гессен-Кассельского в феврале 1720 года.
27 июля 1720 года в Балтийском море близ острова Гренгам (Аландский архипелаг) состоялось последнее крупное сражение Северной войны. Эскадра из шестидесяти одной галеры и двадцати девяти лодок под командованием генерал-аншефа Михаила Михайловича Голицына разгромила шведскую флотилию, в которую входили один линейный корабль, четыре фрегата и девять мелких судов. Победа при Гренгаме положила конец господству шведов на море.
В сентябре 1720 года в Петербурге состоялись торжества по поводу славной победы русского флота. В «похвальном слове» вице-президент Святейшего Синода архиепископ Псковско-Великолукский и Нарвский Феофан (Прокопович) отметил историческое значение царского ботика в создании российского флота: «Возбужденная в монаршем сердце к морскому плаванию охота не от промысла человеческаго была… Что охоте той вину подало? Негде по случаю найденый… малый, ветхий, презренный ботик. О том стал первее легкий вопрос, а с полученнаго ответа возгорелась охота, да еще только к водному гулянью; скоро же, больше и больше разгараяся, сердце пролилось, аки пламень, ко устроению великаго флота. Кто зде не видит явнаго божия смотрения?.. А кто же не скажет, что малый ботик против флота есть, аки зерно против древа? А от того зерна возрасли сия великая, дивная, крылатая, оруженосная древеса. О ботик, позлащения достойный!.. Мой бы совет был ботик сей блюсти и хранить в сокровищах на незабвенную память последнему роду».
Петр совет запомнил, но чествование ботика, доставленного в Петербург с Переяславского озера, состоялось только 11 августа 1723 года (раньше руки не доходили), и стало оно своеобразным подведением итогов петровского правления – по сути, чествовали не ботик, а царя. «Около восьми часов контр-адмирал Дюффус отправился с нашего корабля в город с своим флагом, – записал в дневнике голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм фон Беркгольц, – а в девять все девять флагманов с своими флагами приехали принять бот с галиота, на котором он находился. Его высочество переехал на болверк, где поставлено было несколько палаток для дам, которые и окружали уже императрицу и принцесс. Тотчас после десяти по данному сигналу раздался генеральный залп со всего флота, возвестивший о спуске ботика с галиота на воду: он разразился в воздухе подобно страшному грому и молнии, потому что в течение одной минуты выпалено было из полутора с лишком тысяч пушек. Вскоре после того показалось несколько флагманов (адмиралов, сколько их могло поместиться в нем) с ботиком, и когда он поравнялся с кораблями, флаги и вымпела на них были спущены от верхушки до самого низу в знак величайшего уважения. Затем каждый корабль выпалил из всех своих пушек. По окончании этой пальбы ботик вдруг разом весь украсился флагами, которых сверху донизу показалось на нем более сотни, и так как потом все корабли сделали то же самое, то вид был очаровательный. Когда император подъехал к тому месту, где находилась императрица, она и все бывшие при ней дамы и кавалеры прокричали три раза ура! С ботика им тотчас же разом отвечали, а потом мы, по обыкновению, снова закричали ура, когда он из своих трех маленьких пушек начал палить так, как полагается для салюта флагманских кораблей. При проезде мимо нас император сам греб с князем (Меншиковым), а великий адмирал правил рулем; после же, на обратном пути (который продолжался почти полтора часа, потому что крайние корабли стояли очень далеко), они шли под парусами, и князь Меншиков стоял спереди, у фока. Ботик снаружи весь обит был медью, чтоб, по ветхости своей, не мог распасться. Как скоро он вошел в гавань военных кораблей, раздался не только в третий раз генеральный залп всего флота, но и началась пальба вокруг крепости, со всех верков. Полагали, что вся канонада этого дня стоила императору от десяти до двенадцати тысяч рублей». Спасибо Беркгольцу за столь обстоятельное описание, торжество предстает перед глазами словно наяву.
В 1720 году был издан еще один важный документ – «Книга Устав морской о всем, что касается доброму управлению в бытности флота на море». В манифесте о введении Устава говорилось: «И понеже сие дело необходимо нужное есть Государству (по оной присловице: что всякой Потентат [государь], которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а которой и флот имеет, обе руки имеет), того ради сей воинской морской устав учинили, дабы всякой знал свою должность и неведением никто б не отговаривался». Автором манифеста был Петр («все чрез собственный наш труд учинено и совершено»), и это сразу видно по легко узнаваемому царскому стилю: «Когда флот к неприятелю в бой приближается, тогда Аншеф командующему надлежит по крайней возможности тщитися так взойти, дабы неприятель у него всегда под ветром был. Однако ж все с добрым порядком, дабы не отнял един у другого ветру и не помешал бы един другому по неприятеле стрелять, но держаться во ордер баталии и чинить промысл над неприятелем, под лишением живота». Закончив с «Морским уставом», Петр приступил к работе над «Регламентом об управлении адмиралтейств и верфи», который вышел в 1722 году. Одновременно создавался «Табель о корабельных пропорциях» – первый отечественный кораблестроительный регламент, работа над которым была завершена уже после смерти Петра.
Можно сказать, что Петр «регламентировал Россию», установив во всех значимых сферах государственной жизни единый порядок. Можно сколько угодно сетовать на разгул бюрократии и засилье инструкций, но порядок облегчает жизнь, делая ее проще и удобнее. Все осложняют перегибы, и сам Петр хорошо понимал это и указывал, что порой нужно поступать не «по букве», а по собственному усмотрению.
Сколько веревочке ни виться, а концу все равно быть… Три успешные высадки десантов на шведском побережье, предпринятые Петром в 1719 году, убедили короля Фредерика I (мужа Ульрики Элеоноры) и его окружение в том, что с заключением мира лучше поторопиться, а то как бы не пришлось признавать капитуляцию. 30 августа 1721 года в городе Ништадте [161] был подписан мирный договор, по которому к России отошли часть Карелии, расположенная к северу от Ладожского озера, Ингерманландия от Ладоги до Нарвы, часть Эстляндии с Ревелем, часть Лифляндии с Ригой, а также острова Эзель и Даго. Занятая русскими территория Финляндии была возвращена шведам (собственно, Петр так и предполагал, говоря, что нужно иметь что-то, что можно будет вернуть в обмен на мир).
161
Ныне это финский Уусикаупунки.
В Ништадтском договоре есть пункт, вызывающий сильное удивление: Россия обязывалась выплатить Швеции два миллиона ефимков (серебряных талеров), что составляло пятьдесят шесть тонн серебра и равнялось годовому бюджету Шведского королевства. С какой стати победители должны платить побежденным? Большинство историков согласны с объяснением видного отечественного историка князя Михаила Щербатова: «По заключении мира император заплатил Швеции два миллиона рублей за Лифляндию, на кою Польская Республика могла иметь требования, ибо Петр Первый обязался заключенным с польским королем трактатом, чтобы в случае завоевания Лифляндии сия провинция осталась Польше, а прежде Ништадтского мира император намерен был отдать оную Швеции. И сделалось бы так, если бы барон Остерман, бывший потом в России министром, не подкупил на Ништадтском конгрессе шведских министров». Эх, как бы хотелось иметь письмо Петра Меншикову или, скажем, Екатерине с комментариями по поводу двухмиллионного выкупа…