Петр II
Шрифт:
– Слышишь, Андрей Иваныч, слышишь… – чуть слышно шептала она.
Но Андрей Иванович, как ни напрягал свой острый слух, различить ничего не мог.
– Он… он… – продолжала шёпотом княжна, – спешит… слава Богу… Как спешит-то, голубчик мой…
Скоро и барон Андрей Иванович стал различать отдалённые и отрывистые звуки колокольчика. Звуки ближе и ближе и наконец совсем оборвались возле подъезда.
Княжна вся подалась вперёд, не отводя тоскливых глаз от двери.
– Петя… голубчик… милый!
– Наташа, родная моя!
Брат и сестра поцеловались,
Княжна совсем выздоровела – таким густым здоровым румянцем запылало всё лицо её и таким ярким блеском заискрились широко раскрытые глаза, казавшиеся ещё глубже и ещё ярче от окружавшей их широкой синей полосы.
– Сядь, Петруша, подле меня, не отходи… недолго мне с тобою быть… – заговорила сестра, совершенно задыхаясь и с отчаянным усилием стараясь втянуть в себя как можно больше воздуха.
– Что ты, Наташа, да ты совсем, совсем здорова, – успокаивал брат, по-видимому и сам не подозревая безнадёжного положения сестры.
– Здорова, Петя, совсем, – шёпотом повторила княжна, только не отходи ты от меня… Мне много, много нужно с тобою переговорить… Постой, вот я отдохну…
Помолчав несколько минут, сестра снова заговорила, уже более спокойно:
– Ты был на охоте, Петя?
– На охоте, Наташа. Повалили медведя, если бы ты видела, какого громадного да сильного! Шкуру я велел приготовить для тебя, положу вот здесь, у твоей кровати, – рассказывал государь.
– Весело ли было тебе? Кто был? Была ли тётка? – перебила его сестра, не обращая никакого внимания на медведя.
– Лиза? Нет, не была, – покраснев и несколько заикаясь, поспешил ответить брат, – да разве ты не знаешь, она уехала в Покровское и, может, долго не воротится.
– Ну и хорошо… спасибо… Теперь мне совсем легко… Да, вот ещё что… Петруша, милый, голубчик, обещай мне… успокой… обещаешь?
– Обещаю, Наташа, да разве я не хочу исполнять всех твоих желаний?
– Уезжай отсюда, Петя, как можно скорее уезжай… отгони от себя ты этого… Алексея Григорьевича… Погубит он тебя… Слушайся Андрея Иваныча… он хороший… тебя любит… Уедешь, Петя?
– Уедем, Наташа, вместе уедем… Как только вот ты поправишься.
– Меня не дожидайся… я не поправлюсь… Оставлю тебя… скоро… скоро… Прощай… ненадолго… Скоро мы опять будем вместе…
Наталья Алексеевна откинулась на подушку и закрыла глаза; грудь, высоко поднявшаяся усиленным вздохом, опустилась и не поднималась больше, румянец сбежал мгновенно, и лёгкая нервная дрожь пробежала по всему телу.
– Наташа, тебе дурно? – обеспокоился государь, наклоняясь к лицу сестры; он хотел поцелуем привести её в чувство, но поцеловал холодные губы, он порывисто схватил руку – и рука тоже какая-то странная, холодная.
Государь вскрикнул и упал без чувств. Андрей Иванович распорядился в этот же день перевезти государя в Кремлёвский дворец.
VI
Едва
Сын вестфальского пастора, Генрих Остерман, истый немец, которому жизненная дорога казалась такой определённой, вдруг переносится в совершенно другую сферу, и мало того, что переносится, он вполне сливается с этой сферой. По установившемуся обычаю в пасторских семействах, наш Генрих Остерман мирно занимался науками в Йенском университете, в надежде сделаться пастором со временем в каком-либо уголке немецкой земли, а вместо этой карьеры несчастная дуэль с товарищем, в которой этот товарищ был проколот шпагой, заставила его бежать из Йены и родной земли в Голландию, без всяких определённых планов на будущее. В Амстердаме он знакомится с русским вице-адмиралом Крюйсом, поступает к нему на частную службу и переезжает в Россию.
Переезд иностранца, как искателя счастья, в Россию во времена Петра Великого не был необыкновенным событием, но необыкновенно было то, что с переездом в новое отечество юный Генрих сбросил с себя генриховскую кожу и совершенно отрешился от немецкой кичливости. Поступив на службу хотя и к русской должностной персоне, но всё-таки немцу по происхождению, он не пошёл по следам своих собратьев, державшихся упорно своего немецкого диалекта, а напротив, принялся за изучение русского языка, в чём, при своих блестящих способностях, преуспел настолько, насколько мог преуспеть немец. Через два года наш Генрих Остерман, уже хорошо говоривший и писавший по-русски, поступил на государственную службу и сделался Андреем Ивановичем.
Раз какая-то его деловая записка, написанная по-русски, попала в руки Петра Великого; государю понравилось толковое изложение, и он спросил об имени составителя. Ему указали на немца Андрея Ивановича. Как глубокий знаток людей, преобразователь взял Андрея Ивановича к себе в канцелярию, испытал его и стал ему доверять все секретные и важные государственные бумаги. Андрей Иванович ни разу не обманул ни доверия государя, ни расчётов на его служебные способности.
– Никогда ни в чём этот человек не сделал погрешности, – не раз говаривал о нём государь. – Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни, он всегда подавал мне черновые отпуски по-русски, чтобы я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не замечал в его работах ни малейшего недостатка.