Петр Первый: благо или зло для России?
Шрифт:
Нельзя говорить о каком-либо кризисе и в торгово-промышленной сфере. Исследования показывают подъем предпринимательства в предпетровское время, выразившийся в обогащении состоятельных купеческих семейств Москвы и других торговых городов. Вдоль судоходных рек начал складываться рынок свободных рабочих рук. Непрерывно росли обороты торговли, как внутренней, так и внешней – через Архангельск и вполне мирную западную границу со Швецией и Речью Посполитой. В порт на Неве Ниеншанц прибывали сотни кораблей как из разных стран, так и из глубины России, откуда везли на рынок самые разные товары. Шведское владычество в устье Невы не препятствовало экономике – здесь образовалась зона свободной торговли, налоги с кораблей были минимальны. Эту относительную гармонию как раз и нарушили Петровские реформы.
Конечно, после урагана, что пронесся в петровское время над Россией, видимые нами перемены времени правления царей Алексея Михайловича и его старшего сына Федора кажутся не такими уж радикальными, но в этом-то, возможно, и есть их особенность, позволяющая предположить, что кроме петровского пути (ломки через колено) был и другой путь – эволюционный. Но эти перемены –
В предпетровскую эпоху страна становилась более светской, открытой. Описи имущества московских бояр свидетельствуют, что быт, обстановка жилья, одежда, поведение, обычаи и даже кухня приобретали все больше европейских черт. Можно представить себе, в какой ужас пришли мятежные стрельцы, громившие в мае 1682 года дом неугодного им думного дьяка Лариона Иванова, когда среди кухонных припасов нашли «каракатицу» – кальмара.
Рассматривая явления допетровской поры, мы должны, кроме отмеченного выше принципа соразмерности при оценке масштаба и радикальности проводимых до Петра преобразований, учитывать и своеобразный «критерий латентности», неочевидности, завуалированности происходивших в глубинах традиционного общества перемен. Поэтому нередко что-то новое проявляется в неожиданных, экстремальных, девиантных ситуациях. Вдруг среди описи вещей опального боярина мы обнаруживаем картины, зеркала, парики и те предметы, которые по всему не должны находиться в казалось бы коснеющей в своих изоляционистских традициях России. Наверняка мужчины того времени, несмотря на страшные запреты и угрозы, втайне «тянули табак», а их жены примеряли привезенные купцами иностранные обновки.
Особенно показательно в этом смысле положение русской женщины допетровской поры. Традиционно считается, что Петр вывел русскую даму в свет, ибо раньше ее жизнь жестко регулировалась Домостроем, который десятками разнообразных ограничений превращал жизнь допетровской женщины в род заключения. Символом женского бесправия стала норма физического наказания женщины: «во всем покоряться мужу; а что муж накажет, с любовью и страхом внимать и исполнять по его наставлению». Однако преувеличивать значение Домостроя как общепринятого и формально всеми одобряемого кодекса поведения не стоит. Множество документов свидетельствует о колоссальном влиянии женщины на домашние дела как в народной гуще, так и в элитарной среде. С товарищами, сослуживцами, словом, на людях да в референтной группе, мужчины – герои, а дома бывало совсем иначе. Это определялось многими обстоятельствами – характерами, темпераментами супругов, отношениями детей и родителей, не говоря уже о том, что в России женщина-дворянка юридически обладала несравненно большими имущественными правами, чем ее современницы в Западной Европе. При всей беспощадности политических репрессий жена репрессируемого всегда имела право выбора: следовать за ним в ссылку или остаться в возвращенной ей по закону доле приданого имения, с которым она вступала в брак.
Подобно найденному у дьяка Иванова кальмару, Петровские реформы внезапно продемонстрировали последовательный характер многих перемен в повседневной жизни. Вдруг оказалось, что нужно не столько выводить в свет русскую женщину, сколько… сдерживать ее свободолюбивые, порой неумеренные порывы. Как известно, при Петре было издано руководство для молодых людей «Юности честное зерцало», в котором есть раздел, предназначенный для девиц, – «Девической чести и добродетели венец». В нем говорится преимущественно о том, как не надлежит себя вести порядочной девушке. Такая особа, оказывается, вытворяет черт-те что: «Разиня пазухи, садится к другим молодцам и мущинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна, скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва, ибо где нет стыда, там и смирение не является». Известно, что девиантное поведение, фиксируемое в нормативных документах, как негативный отпечаток отражает неодобряемую, но распространенную норму поведения. Словом, русская женщина с таким восторгом встретила дарованные ей свободы, что ее почти сразу же пришлось призывать к скромности и сдержанности. Значит, и до Петра она не была последовательницей Домостроя. Собственно, вся история царевны Софьи, правившей Россией семь лет, не кажется случайной и должна бы нам объяснить многое о реальном месте женщины в допетровском обществе.
Как известно, важным индикатором состояния общества служит художественная литература. В литературе второй половины XVII века также заметны принципиальные перемены. Она не только стремительно становится светской, она выводит в свет нового героя. Исследования А. С. Демина и других ученых, изучавших предпетровскую литературу, говорят о том, что на смену анемичному, устремленному в прошлое литературному персонажу – сидельцу, праведнику и страдальцу – приходит новый человек – живой, активный, инициативный, путешествующий, меняющий свою жизнь и жизнь окружающих. Да и в реальности появляются новые люди, которые впоследствии свободно ориентировались в созданном Петром непривычном мире – иначе откуда возник сонм его сподвижников, взять того же Меншикова: при всех прилипших к его имени негативных контаминациях ведь он истинно «новый русский» – толковый, современный, энергичный, инициативный… и не надо, не надо за меня дописывать неразделимое со светлейшим слово «вор»!
Высказанное моим оппонентом суждение о кризисе искусства как одном из явных свидетельств системного кризиса не является бесспорным, хотя и приходится признать неудачу поиска Д. С. Лихачевым следов Ренессанса в русской культуре XVI века. Тем не менее Россия не выпала из культурной европейской ойкумены. Множество исследований по истории живописи, иконописи, литературы свидетельствуют, что XVII век русской культуры прошел под знаменем общего для Европы стиля барокко, что художники школы Симона Ушакова и других мастеров Оружейной палаты творили в русле тех культурных веяний, которые были характерны и для художественного мира Западной Европы (достаточно обратиться к иконописи конца века и знаменитой Преображенской серии портретов). То же можно сказать и об архитектуре, в которой не менее, а даже более, чем в других видах искусства, заметен синтез европейской и русской художественных традиций. Особенно это видно в постройках так называемого нарышкинского барокко, несущего в себе следы как новой стилистики, так и традиционных приемов и средств выражения архитектурных идей. Нужно признать, что процесс секуляризации и даже вестернизации русского общества допетровской поры шел иногда подспудно, а иногда почти открыто. Да, он имел ограниченный, элитарный, придворный характер, но и все в России начинается сверху. Именно двор и элита всегда становятся рассадником инноваций, ориентированных на Запад. Как тут не припомнить театр, «Вести–Куранты» царя Алексея Михайловича, распространение во времена царя Федора придворных польских манер, введение польской одежды, изучения семи искусств, новое барочное стихосложение и феномен Симеона Полоцкого при Федоре Алексеевиче и Сильвестра Медведева при Софье.
Словом, можно предположить, что путь, отвергнутый Петром, также представлял собой серию преобразований, неспешного реформаторства с постепенным впитыванием технологий, идей и ценностей западной цивилизации Нового времени. Можно спорить о темпах, формах этого реформаторства. Опыт изучения реформ показывает, что данный процесс проходит в России преимущественно резкими скачками. Очень часто катализаторами служат очевидные неудачи во внешней политике, проигранные войны, смены правительств, деятельность новых, молодых людей, побывавших на Западе. В немалой степени преобразования стимулируются характерной для России боязнью отстать от других стран, стать жертвой агрессии со стороны соседей. «Догоняющая модель», ужас «отстать навсегда» – изобретение туземной мысли отнюдь не Новейшего времени, а времен давних. Леденящий русскую душу образ уходящего поезда мирового прогресса и нас, тщетно бегущих за ним по платформе с чемоданами наших проектов, никогда не покидал обитателя России. А посему не будем лишать наших предков из XVII века этого национального стереотипа поведения, вынуждавшего искать оправдание долгому ничегонеделанию в трюизмах типа «Долго запрягаем, да быстро ездим». Словом, не станем замыкаться на мысли, что если бы не Петр, то и реформ в России не случилось бы.
Величие и нищета империи
Прошлого не вернешь, но признаем, что только благодаря Петру Великому Россия проявила себя как великое государство, могучая держава. Она заставила себя уважать, став в результате реформ Петра Великого одной из вершительниц судеб мира. И давайте не будем обманываться по поводу значения силы и государственного могущества. В мире уважают только сильных – вспомним пренебрежительный смех шведских дипломатов в шатрах у Плюссы. А как они потом, после победоносной для России Северной войны, были почтительны и ласковы на переговорах по заключению Ништадтского мира 1721 года: «Возьмите всю нашу Восточную Прибалтику, только обещайте везти к нам свой хлеб, без которого мы умрем!» Не требует доказательств тезис о том, что в военном и экономическом могуществе России и до сих пор состоит залог ее безопасности. А для нас, русских, для нашего российского менталитета всегда было архиважно сознавать свою принадлежность к великой нации, нации победителей! Без Петра этого не случилось бы никогда. И до сих пор Россия была бы европейскими задворками, вроде Приднестровья или Молдовы, и президент нашей страны часами ожидал бы приема у главы какой-нибудь великой державы. Так, летом 1698 года Петра, приехавшего с Великим посольством в австрийскую столицу, без всяких объяснений неделю продержали в какой-то пригородной деревне под Веной, показывая русскому царю его место в мировой политической иерархии.
Нужно при этом учитывать, что Россия не была желанным гостем в кругу великих держав. Мир не бесконечен, раздел его на сферы влияния подходил к концу, и появление нового «едока» мало радовало уже сидевших за общим имперским столом. Да и объективно подъем новой державы обострял конкуренцию в самых разных сферах. Известны тесные отношения России и Голландии, которая фактически всю войну снабжала Россию оружием. К концу Северной войны эти отношения сильно изменились: из дружеских превратились вначале в прохладные, а затем совсем в ледяные. Голландский историк Ханс ван Кеннингсбрюгге заметил: «Было ли ухудшение русско-голландских отношений неотвратимым? Есть основания полагать, что да. Это связано с несовместимостью принципов, на которых зиждилась политика той и другой стороны. Республика отстаивала свободу торговли, Россия – протекционизм. Для экономики, только начавшей бурно развиваться, как российская при Петре, выбор в пользу меркантилизма, защиты собственной промышленности и торговли можно считать практически неизбежным. Такой выбор проявился, в частности, в той почти маниакальной одержимости, с которой Петр строил свой Петербург. То, что в Голландии и особенно в Амстердаме этого не понимали, нисколько не удивляет. Там рассуждали иначе. Поддержав Россию в Северной войне оружием, деньгами и специалистами, голландцы внесли фундаментальный вклад в ее победу над Швецией. Так разве русский царь не в долгу перед ними? При таких рассуждениях забывалось, что государственные интересы могли потребовать от царя совсем иной политики и что удержать растущую мощь России под контролем было бы трудно».