Петр Столыпин. Крестный путь реформатора
Шрифт:
Он, Император, в короне и со скипетром в руках, изображен в виде грудного младенца на руках матери. Это была стрела в адрес вдовствующей императрицы».
Между тем говорить о каком-либо, пусть даже самом минимальном политическом влиянии Столыпиной на мужа не приходится. Она никогда к этому не стремилась, да Петр Аркадьевич никогда бы и не позволил, несмотря на всю свою любовь к жене, ни малейшего ее вмешательства в государственные вопросы.
Это подтверждают не только воспоминания всех близких к семье Столыпина людей, но и интимная переписка супругов, как времени его губернаторства, так и после переезда
Но чувствуется из переписки Столыпиных, что чрезвычайно сдержанный на людях, внешне представлявшийся окружающим как русский «железный канцлер», он хотел излить всю накопившуюся усталость, а иногда и боль единственному человеку, перед которым не надо было показывать свою непреклонность и стальную волю.
Вот несколько отрывков из переписки, имеющих отношение к государственной деятельности Столыпина уже времени работы в МВД, а потом и премьерства, которые подтверждают отсутствие у него малейшего желания получать от жены политические рекомендации:
26 апреля 1906 года
«Пишу подробно, так как завтра будет открытие Думы и целый день церемоний. Я надеялся, что назначение мое состоится после открытия, но сейчас мне сообщили, что оно завтра будет напечатано в "Правительственном] вестнике" и мне уже прислан билет в Тронный зал.
На днях переберусь на Мойку, 61, где займу 2–3 комнаты на первое время до дачи.
Дача, говорят, сухая и хотя немного тесна, но мы будем вместе; для поездок в Петербург будет свой катер — безопасно и приятно.
Горемыкин просил ему предоставить дом на Фонтанке (раззолоченный саркофаг Сипягина), или дом на Мойке. Это останется открытым до осени, но я решаюсь взять дом на Мойке, где много хороших детских, а на Фонтанке только внешнее великолепие, а жить негде. Мои отношения с Горемыкиным самые приятные, и он вмешиваться и мешать делу не будет и предупредительно, где может, помогает».
29 апреля 1906 года
«Обожаемая, пишу в интервале между иркутским генерал-губернатором и д[иректо]ром департамента. Хотя еще докладов не принимаю, но трудиться приходится сплошь 18 часов. Со временем всё это упростится. Градоначальник с рапортом является в 12 ч[ас]. ночи, а начальник охранного отделения в 11 S ч[ас]., чтобы всё доложить за сутки.
Про открытие Думы и Государственного] совета я не пишу, так как всё было в газетах. Скажу только, что Государь свою речь (которую сам сочинил) сказал с таким чувством, что надо было быть каменным, чтобы не расчувствоваться. Это была не речь, а пламенная молитва.
Что будет в Думе, какие там образуются партии, я не знаю, но большинство очень крайнее.
Покуда я, несмотря на чудную погоду, не переехал на дачу, чтобы быть тут поближе. Вообще я устраиваюсь только на лето, т. к. не знаю, что будет осенью. Порядок вообще будет поддержан. Я сейчас принимал высших чиновников
9 сентября 1910 года
«В Перми мы пробыли только несколько часов, но в деле очень интересные вещи: земство специально для нас устроило выставку всех кустарных изделий губернии. Вообще я вижу очень серьезное и внимательное отношение общественных групп к нашему путешествию: депутации от земств и городов приезжают из соседних местностей с подробным изложением местных своих нужд и скорбий. В Перми в соборе трогательно приветствовал меня преосв[ященный] Палладий. Он благословил меня походным складнем.
Заезжал с визитом к Лопухиной — она за что-то благодарит Наташу, которая почему-то ее близкий друг.
Проехал сегодня мимо Чистополя. Вчера так хорошо и тихо было на пароходе даже вечером — настоящее лето. А сегодня страшный ветер и пароход качается так, что трудно писать.
Я в Казани, Симбирске, Самаре и Саратове буду осматривать землеустроительные работы и на пароходе буду иметь совещания с местными деятелями и в города буду избегать даже заезжать, до того отяготительны все эти официальные объезды и представления. Я упрощаю свою поездку до крайних пределов, а дружественные правые и левые газеты всё же умудряются представить ее как торжественное шествие.
Более всего я боюсь Саратова в смысле помпезного приема и, насколько возможно, сокращаю там свое пребывание. Благодаря тому, что я взял с собою повара, нигде не принимаю ни одного завтрака или обеда. Поездке я придал характер чисто деловой, чернорабочий. И надеюсь, что она принесет результаты. Я, по крайней мере, увидел и узнал такие вещи, о которых из бумаг не узнал бы».
20 августа 1911 года
«Вчера был парадный обед (мужской). Кажется, хорошо, что я приехал. Да и дел масса. Сегодня были у меня приехавшие из Китая монгольские князья и поднесли мимиаду подарок: прелюбопытные четки.
Завтра свобода. Еду на яхте с Григоровичем (на Неве). С докладом еду в четверг. Надеюсь вечером же и уехать, а пятницу провести дома в Колноберже, выехав в Киев в пятницу же ночью. Всё это может перемениться, так как, быть может, не справлюсь с делами. Нужно будет [провести] несколько заседаний Совета, но это очень соблазнительно».
28 августа 1911 года
«В Вильне прицепили вагон с Кассо и Саблером. В Киев прибыли в час ночи. Несмотря на отмену официальной встречи, на вокзале, кроме властей, собралось дворянство и земство всех 3 губерний.
Сегодня с утра меня запрягли: утром митрополичий молебен в Соборе о благополучном прибытии Их Величеств, затем освящение Музея цес[аревича] Алексея, потом прием земских депутаций, которые приехали приветствовать Царя. Это, конечно, гвоздь. Их больше 200 человек — магнаты, средние дворяне и крестьяне. Я сказал им маленькую речь. Мне отвечали представители всех 6 губерний. Мое впечатление — общая, заражающая приподнятость, граничащая с энтузиазмом. Факт, и несомненный, что нашлись люди, русские, настоящие люди, которые откликнулись и пошли с воодушевлением на работу. Это отрицали и левые, и кр[айне] правые».