Шрифт:
Всю дорогу до озера Великого Валька Косой рассказывал небылицы. Я уже был наслышан о нем как о самом отъявленном врале в деревне, но почему-то он рисовался мне вдохновенным выдумщиком, с безудержно поэтической фантазией, что не врет даже, а сочиняет для украшения своей жизни. Я ошибался: он врал как-то мрачно, невразумительно, ленясь продумать свою выдумку до конца, и при этом сильнее обычного заводил под лоб косые, сонные глаза.
Мы повстречались с ним и с Петраком, колхозным шофером, свояком Анатолия Ивановича, неподалеку от опушки леса, сбегающего к озеру.
Склонившаяся
— Кости искали!..
С нами был новичок, впервые попавший в Мещеру, но много наслышанный о всяких чудесах этого таинственного края; он приметно вздрогнул, замедлил шаг и с жадным, обмирающим интересом спросил:
— Какие кости?
— Шибаевскую почтальоншу волк задрал, — закуривая, ответил Петрак.
— Как задрал?
— А вы у Вальки спросите, его новость, — кивнул на своего напарника Петрак.
— Известно как! — сиповато и угрюмо отозвался тот и так сильно завел глаза под лобную кость, что на виду остались лишь блестящие, с желтинкой белки. — Удушил за горло, после всю мякоть объел.
— И ты что же, впрямь ходил кости искать? — с насмешливым сожалением спросил свояка Анатолий Иванович. — Нешто волки нападают на человека об эту пору?
— Известно, не нападают, — так же спокойно ответил Петрак, с наслаждением затягиваясь крепким самосадом. — Да ведь надо Вальке проверку сделать. Он с того и привык врать без удержу, что никто его за руки не хватает.
— И с чего ты все брешешь, Валька? — укоризненно сказал Анатолий Иванович.
Пятнадцатилетний Валька играл под мужичка: он солидно горбился, баловал куревом, при разговоре не смотрел собеседнику в лицо, что, впрочем, было ему и трудновато, поскольку взгляд его целил то вверх, то вбок, с ответами не торопился, как человек, знающий себе цену. Он и сейчас помедлил, а затем произнес сиповато, с горькой иронией:
— Кобель брешет, а мне брехать не положено!
— Ну, а кости-то нашли? — приставал москвич.
— Нашли, — сказал Петрак. — Лошадий череп у прудка какой год дождями моется. Валька споткнулся об него, чуть в штаны не намочил.
Презрительная усмешка тронула Валькины губы, но он никак не отозвался на шутку Петрака.
— Скажи, Валька, тебя за что из школы выгнали? — поинтересовался Анатолий Иванович. — За неуспех в науках или за вранье?
— Еще б не выгнали! — куда-то в пустоту отозвался Валька. — Когда я им школу чуть не спалил!
— Это как же так?
— Очень даже просто. С девчатами в сенях цигарки курил, ну и обронил уголек.
— Опять врет! — радостно изумился Анатолий Иванович. — Девчата с тобой не водятся.
— За прогулы его выгнали, — вмешался Петрак. — Я спрашивал учительницу. Охота пуще неволи, он весь сентябрь в Прудковской заводи да на Салтном проучился. Эх, Валька, Валька, — добавил он каким-то другим, потеплевшим, сожалеющим тоном, — забаловался ты без отца, без матери. Некому тебя выпороть, некому за вихры потаскать!
— За вихры — это и тетка умеет! — угрюмо отозвался Валька.
— Куда там! Ей и своих не перетаскать, полдюжины мал мала меньше. Ничего, мы тебя в шофера наладим.
Я с удивлением смотрел на Петрака, — его смуглое, грубое, узкоглазое, в острых оспинках лицо, словно спрыснутое под кожей на левой щеке и виске синь порохом, было сейчас раздумчиво-ласковым, почти нежным.
— Мне в шофера никак нельзя, — заявил Валька с некоторым даже торжеством. — Зрение не позволяет. Я всю окружность наоборот вижу.
— Как это наоборот?
— Кверху ногами. Где для тебя земля, для меня небо, тебе голова, а мне, скажем, пятки.
— Ладно врать-то! Чирков влет колошматишь, значит, и за баранкой углядишь. Ишь, стервец, в паразиты метит!
Валька пожал плечами и, ссутулившись, прошел вперед. Анатолий Иванович поинтересовался, зачем Петрак и Валька взяли с собой чучела.
— Так мы ж на ночевку идем, — ответил Петрак.
— На утреннюю зорю? — удивился Анатолий Иванович. — Так ведь не подсаживается утка.
— Знаю, что не подсаживается, — согласился Петрак. — Да и на пролет ее не больно возьмешь, в поздноту летит.
— Тут все-таки шанс есть, хоть порох потратишь, а утреннее дело — мертвое.
— Знаю, — досадливо отмахнулся Петрак. — Да Валька привязался: пойдем на ночь. Один-то боится. Набрешет разных страстей и сам же пугается.
— И что это с погодой делается? — задумчиво сказал Анатолий Иванович. — В прежние годы до самых праздников охотились, а нынче в октябре пусто.
— Да, погодка! В августе заморозки были! Помнишь?
— И всегда теперь так будет, раз льдина подошла! — обернувшись, веско сказал Валька.
— Какая льдина?
— Известно какая, во всех газетах пишут. Огромная льдина подошла к нашей земле. Айз… берег называется. Пока она вся на солнце не истает, будут холода стоять.
Анатолий Иванович негромко, со вкусом захохотал. Но Петрак даже не улыбнулся.
— Ты мне покажешь эти газеты, — сказал он угрожающе.
— Я сам не читал, — пробормотал Валька, — люди сказывали.
На озере было холодно и неприятно. За серой наволочью туч солнце размытым желтым пятном сползало к горизонту. Вода закраин схвачена коркой льда, похожей на постный сахар, дальше, до самого выхода из крошечной бухточки, покрыта шугой, застывшей ледяной кашицей. Солнце уже не справляется с утренним подморозком, и поседевшая осока-шумиха стала как жесть, я порезал руки, отыскивая припрятанное в траве весло.