Петтер и поросята-бунтари
Шрифт:
В больнице нам пришлось ждать. Наконец нас пустили в палату. Лицо у Оскара было белое-белое, не отличить от простыни. И всё в палате было белое: наволочки, занавески, ночная рубашка на Оскаре, халаты сестёр. Я смотрел на это белое лицо: глаза закрыты, все черты застыли, будто он уже не дышал.
И мне вспомнился тот кошмарный сон, который привиделся мне, когда я болел. Тот сон про замороженных Оскара, Еву и Лотту, которые будто совсем меня забыли. Наверное, из-за того, что здесь всё было такое белоснежное, а Оскар был как застывший.
Ева подошла
— Где я? — прошептал он так тихо, что я с трудом разобрал.
— Ты в больнице, — сказала Ева. — Произошёл несчастный случай на работе. Но тебе нельзя разговаривать. Лежи тихо.
— Пить хочется, — прошептал Оскар.
— Тебе сейчас нельзя пить, — так же шёпотом сказала Ева. — Ты лежи тихо, не разговаривай.
Оскар пошевелил рукой. Хотел, наверное, поднять её, но не смог. Ева накрыла его руку своей.
— Больно, — прошептал Оскар. — Железо… Не могу… Тяжело.
Ему, наверное, казалось, что он опять там, в цехе.
— Я здесь, с тобой, — сказала Ева. — Я здесь, и Петтер, и Лотта. Всё прошло, всё уже позади. Я останусь с тобой. Я тебе обещаю. Я никуда не уйду.
Постепенно Оскар успокоился.
— Сыграй мне, Ева, — шепнул он, уже засыпая. — Немножко. Пожалуйста…
И он снова куда-то провалился.
Ева осталась в больнице на ночь. А нас с Лоттой забрал к себе Бродяга. Мы спали на одной кровати. Лотта всё вертелась во сне и тихонько стонала, будто заболела, и всё прижималась ко мне. Я взял в кровать своего деревянного поросёнка. Но он был такой твёрдый и жёсткий. Он совсем не помогал. Но потом, когда я уже стал засыпать, он вдруг сделался весь мягкий и тёплый, будто живой.
— Миленький поросёнок, — попросил я его по привычке, — сделай так, чтобы Оскар выздоровел.
И в эту ночь мне приснился хороший сон.
Мне снилось, будто Оскар стоит под огромной яблоней и собирает яблоки. В руках у него длинный шест и мешок, чтоб сбивать туда яблоки. Яблоки очень большие и красные. Он сбивает яблоки с веток, ещё обсыпанных яблоневым цветом, но яблоки не падают вниз, в мешок, а улетают красными воздушными шариками в воздух. И над цветущими белыми яблонямипарят и кружатся красные яблоки. Оскар стоит, смотрит вверх и улыбается улетающим фруктам.
Но когда я проснулся, вернулся и страх.
Поправится ли Оскар? Может, дело совсем уж плохо?
12
Это были ужасные дни. Просто кошмарные дни.
Полная неизвестность. Неизвестно было, выживет Оскар или нет. Ему должны были сделать операцию. Но врачи сами не знали, смогут ли они его спасти. Ева всё время ездила в больницу.
Тяжелее всех это переносила Лотта. Она сама заболела.
Нет, у неё не было температуры, и ничего такого. Но она лежала в кровати и
Я часто сидел с ней и старался хоть немножко отвлечь. Или просто сидел и тоже молчал. Мы оба молчали.
— Ты думаешь, Оскар умрёт? — спросила она меня в один такой вечер.
— Да нет, — сказал я. — Не думаю.
— Может, ты нарочно для меня так говоришь? — сказала она. — Не надо. Я же всё равно пойму.
— Ладно, не буду, — сказал я. — Если честно — откуда я знаю. Может, и правда умрёт.
«Умрёт». Страшно было даже выговорить это слово. Как это вдруг умрёт? Как это вдруг его не будет? И мы никогда по больше не увидим? Никогда-никогда? Невозможно было представить, как же мы будем без Оскара. Только бы он остался с нами! Пускай себе ворчит, и ругается, и бесится. Только бы он был.
— А как это — умереть? — спросила Лотта. — А потом что? Потом, что ли, попадаешь на небо? Как по-твоему?
— Точно, наверное, никто не знает.
— Нет, а как по-твоему?
Как по-моему? Нет, я никак не мог поверить, что есть какой-то там бог и какое-то там небо, куда человек попадает после смерти. Хорошо бы, наверное, во всё это верить… «Надейся на бога…» Нет, не мог я в это поверить, не мог, и всё тут.
Если б был бог, разве он допустил бы, чтобы Оскар умер? И разве он не постарался бы навести порядок на земле, вместо того, чтоб возиться без конца со своими райскими садами? И потом, я никак не мог представить себе Оскара с крыльями и в длинной белой хламиде.
— Нет, — сказал я. — Я не верю, что после смерти человек попадает на небо. По-моему, умереть — это значит, что тебя уже просто не будет. Не будет — и всё. Это значит — ничего больше не чувствовать, ничего не думать. Вот как, по-моему.
— А по-твоему, умереть — это страшно? — не отставала она.
— Умирать иногда, может, и страшно, — сказал я. — Когда тебе очень-очень хочется жить, а ты знаешь, что должен умереть. Хотя вообще-то — всё равно ведь когда-нибудь умрешь. А когда уже умрёшь — это, по-моему, уже не страшно. Чего же страшного, если тебя уже просто не будет. Это, наверное, всё равно что спать, когда ничего не снится.
— Всё равно плохо, — сказала Лотта. — Плохо, когда люди умирают, если они ещё молодые. Для чего это надо? Ну, старые — это ещё понятно, им, наверное, уже надоело, они уже много жили.
— А вот возьми, например, Оскара, — сказал я. — Ведь он, наверное, знал, что ему грозит? Наверное, знал, что может умереть, когда бросился спасать своего товарища? Может, иногда это для чего-то и надо? Ты как думаешь?
— Может быть, — сказала Лотта.
Она замолчала. Я тоже молчал. Про что она думала? Бледное личико вдруг вспыхнуло. Она села на кровати, тиснула кулачки и стала бить себя в грудь. И слёзы полились ручьём.