Piccola Сицилия
Шрифт:
Позже, в течение нескольких дней, я узнаю, что эта француженка на самом деле еврейка из Израиля, родившаяся в арабской стране, и эти дни вместят целую жизнь. Значение самых важных встреч постигаешь только потом. А когда они происходят, то кажутся само собой разумеющимися, словно шестеренки судьбы бесшумно цепляются друг за друга, и не имеет значения, содействуем мы тому или нет, согласны мы с этим или нет. Она улыбается мне, в уголках губ – намек на иронию. Я вспоминаю, как Патрис предостерегал меня от ротозеев.
– Buongiorno, – отвечаю
– Вы из Германии?
– Да.
– Из какого города?
Ее итальянский лучше моего. Можно даже подумать, что это ее родной язык.
– Из Берлина.
– Вы здесь из-за самолета?
Небрежный тон не сочетается с пристальным, почти бестактным, слишком доверительным для незнакомого человека взглядом. Она протягивает мне руку:
– Жоэль.
Я отвечаю на ее приветствие:
– Нина.
Рукопожатие у нее теплое и дружеское. А я все смотрю на ее глаза. Никогда не видела такой искрящейся зелени. Она взволнована, я не понимаю почему.
– Твою маму случайно не Анита зовут? Она была стюардессой в «Люфтганзе»?
Мне становится не по себе.
– Мы с вами знакомы?
– Еще нет. – Она тепло улыбается мне, почти по-матерински. – Он мне о ней рассказывал.
– Кто?
– Твой дед.
Я не могу скрыть испуга, и в ее взгляде читаю сочувствие. Она явно обдумывает слова, прежде чем произнести – тихо, но отчетливо:
– Я его дочь.
И с улыбкой щурится. Я чувствую себя одураченной. Это розыгрыш?
– Мориц Райнке?
– Eh oui [10] . Он мой отец. – В ее голосе нежность, но одновременно и грусть.
– Должно быть, вы что-то путаете.
– Он никогда тебе не рассказывал о нас?
Я смотрю на нее как на сумасшедшую. Может, так оно и есть?
Но она спокойно открывает сумочку, достает блокнот, из него – фотокарточку и протягивает мне. Это фото на паспорт, черно-белое, с зубчатой каймой, на снимке Мориц, это однозначно Мориц, хотя и без военной формы, в костюме и галстуке. Серьезный взгляд устремлен в объектив.
10
О да (фр.).
– Otto caff`e da portar via! [11] – Бариста выставляет бумажные стаканчики на стойку. – Вам нужен пакет, синьора?
В голове у меня шумит.
– S`i, – бормочу я. – Где это снято?
– В Тунисе.
– Когда?
Она переворачивает фото. На задней стороне штамп: 23 июня 1943 года, студия Монсеф Боубакер, проспект де Картаж, 23, на спуске.
– Год моего рождения, – говорит она и
11
Восемь кофе с собой! (ит.)
Я ошарашена. В тот же год родилась моя мама. Словно прочитав мои мысли, Жоэль добавляет:
– Как и твоей матери.
Бариста протягивает мне бумажный пакет со стаканчиками кофе. Я стою как оглушенная.
– Откуда вы знаете о нас?
– Он мне рассказывал. О своей другой семье.
Я не нахожу слов. О своей семье? О своей другой семье? Когда же он успел ей об этом рассказать, если разбился в 1943-м?
Она с улыбкой берет у баристы пакет и передает мне:
– Думаю, твои друзья уже заждались кофе.
Я не хочу, чтобы Патрис меня искал. Но и не могу сейчас уйти, это невозможно. Если она говорит правду, то мы родственницы. Она единокровная сестра моей матери. Можно во многом обвинить мою мать, но только не в том, что она утаила от меня нечто столь неслыханное.
– Я всегда хотела познакомиться с твоей мамой. Я вас разыскивала. Но он мне не выдал даже вашу фамилию, только имена и то, что вы живете в Берлине.
Я собралась спросить, но она меня опередила:
– Когда ты видела его в последний раз?
Что за вопрос!
– Никогда!
В ее взгляде недоумение. Я почти вижу, как в голове у нее проносятся мысли.
– Но ведь он же навещал твою маму?
– Его нет в живых. С сорок третьего года. Разбился на самолете. В нескольких километрах отсюда, в море. Разве вчера вы этого не поняли?
Она молчит. На лице разочарование. Или, скорее, печаль. В какой-то момент наши чувства, кажется, совпадают. Но я не уверена. Потом она неожиданно улыбается:
– Ну, тогда ваши поиски затянутся надолго. Вы найдете немного старого железа, но уж точно не твоего дедушку.
– Откуда вам это знать?
– Дорогая моя, он мой папа. Он учил меня плавать, ездить на велосипеде и играть на пианино. В самолете вы, может, и обнаружите пару нацистских скелетов, но я уверена, что наш старик живехонек. Иначе мы бы знали.
У меня есть только одно объяснение: она имеет в виду кого-то другого.
– На всякий случай: мы говорим об одном и том же человеке? Мориц Райнке.
Кажется, это имя звучит для нее как-то незнакомо. Но она кивает.
– У нас его звали Морис. Но это то же самое. У него были две жены, две жизни… а потом, судя по всему, еще и третья.
У меня начинает кружиться голова. В последнее время мне пришлось выслушать слишком много лжи, и я не понимаю, чему верить.
– Что значит «у нас»? Откуда вы?
– Послушай, моя дорогая, – решительно говорит она, – отнеси-ка своим друзьям кофе, а потом мы закажем шампанского, я расскажу тебе о нашей семье, а ты мне расскажешь о своей. Идет?