Пифагор
Шрифт:
Пифагор толкнул дверь и охватил лесху беглым взглядом. Ларь с углами, сбитыми чеканной медью, деревянная скамья с растопыренными ножками, стены, украшенные керамикой с геометрической росписью. Стол у окна, и за ним сгорбленная фигура. Поседевшая голова, и над нею в солнечном луче столбик каменной пыли. «Но почему так пусто? Где же мать? Где брат? Неужели нас осталось двое?»
— Что же ты медлишь, Пифагор? — послышался голос отца. — Ну вот я и дождался тебя. Но мать... — Голос задрожал.
Пифагор бросился к старику, подхватил его вместе с сиденьем, прижал к груди.
— Довольно, отец, — произнёс он нежно. — Помню я тебя насмешливым,
Мнесарх смахнул со щеки слезу.
— Сегодня утром я проснулся так, будто меня схватили за грудь и тряхнули. А до того я видел тебя в полудрёме рядом с седовласым незнакомцем, лицо твоё то возникало, то исчезало, ты спрашивал: «Не остров ли это феаков?» Раньше со мной такого не случалось!
— Да. Порой открывается нечто, во что верится с трудом. К таким явлениям ныне устремлены мои мысли.
Пифагор опустил голову.
— Что нет матери, я понял сразу. Но почему ты один? Где наш Эвном? Неужели и он?!
Мнесарх попятился к выходу, и стало слышно, как крюк с жалобным скрипом входит в жёлоб наружной двери.
— Твой брат — беглец, — проговорил он, возвратившись, — Эвном присоединился к изгнанникам. Хотел взять с собой и меня, но я верил, что ты жив. Почти каждый день, когда не было работы, ходил в гавань.
— Погоди, отец. Объясни, что угрожало Эвному? От кого он бежал? О каких изгнанниках ты говоришь?
— Поликрат! — почти выкрикнул Мнесарх. — Второй Минос [12] и страшилище морей! Раньше у каждого, высаживающегося на ближние и дальние побережья, спрашивали: «Не разбойник ли ты?», а теперь: «Ты самосец?» Из-за Поликрата многие покинули остров, а некоторых он выслал. Разорены геоморы [13] . Отнятыми у них землями и рабами вознаграждены ничтожные людишки и жадные до чужого добра пришельцы. Раньше в саду Астипалеи звучали кифары, ныне всё заглушает боевой клич упражняющихся критских наёмников. Поликрат захватил власть с дюжиной воинов, а удерживает её, содержа тысячу.
12
Микос — легендарный царь Крита, при котором остров достиг небывалого могущества на морях.
13
Геоморы (дословно — «землевладельцы») — на Самосе так называли знать, поскольку основой её могущества были земельные владения.
Мнесарх, задохнувшись от волнения, замолк и через мгновение продолжил:
— Помнишь Феспида?
— Как не помнить? Это было первое в моей жизни плавание на соседнюю Икарию. Как возвышенно он пропел нам свои стихи! И даже вкус яблок его помню. Яблоня с большим дуплом прямо у дома росла. В дупле я любил прятаться. Детская память цепка.
— Так вот. Навёз Поликрат на наши острова наксосских коз. Они Икарию превратили во вторую Рипару. Ты знаешь, я человек не кровожадный, но всех бы коз переколол. Да нет, — он засмеялся, — вкопал бы два столба и к ним большую доску приколотил с надписью: «Хайре, прохожий! Убил ли ты козу?»
— А с Феспидом-то что?
— Куда-то уехал. Выжили его козы. А о нашем городе что тебе сказать? Распущены священные филы [14] .
14
Филы — родовые деления в Греции, вплоть до замены их территориальными филами составлявшие основу общества. В ионийских городах чаще всего было четыре филы.
Пока это удаётся скрывать. Но надолго ли? Вот так мы живём. Пугаемся собственной тени. Всюду соглядатаи. Поначалу твоё решение повидать мир...
— Это не так, отец! На чужбину меня погнало не любопытство, не жажда странствий.
«Бедный мальчик...» — подумал Мнесарх.
— Вовсе не бедный, — возразил Пифагор, прочитав мысли отца. — Да пойми же наконец, могли я здесь жить спокойно, когда об Илионе распространяют всякую напраслину?!
— Да, — обречённо проговорил Мнесарх. — Но ты ещё ничего не рассказал о себе. Где ты был все эти годы, у кого и чему учился? Впрочем, одного твоего учителя я знаю. Он был здесь и интересовался тобою.
— Так ты знаком с Ферекидом Сиросским! Да, я сначала побывал на Сиросе. А потом... Мне легче назвать страны, где я не был. А не посетил я Египта и лежащей за ним пустынной Ливии, а также сожжённой Гелиосом Эфиопии. Не был в Тиррении и в землях живущих к западу от неё варваров. Также не испытал леденящего скифского холода. Главная наставница моя — природа — беседовала со мной на языках камней, животных и растений. Смысл её поучений казался поначалу тёмным. И как будто лишь теперь я начинаю понемногу постигать отдельные отрывочные слова её дружественной и одновременно враждебной нам речи. Потребовались Геракловы труды. Меня гнало от одной науки к другой, от учителя к учителю. Я, как птенец, ненасытно поглощал вкладываемую в меня наставниками мудрость, пока у меня не отросли крылья и не появилась тяга к полёту.
— А потребности завести своё собственное гнездо ты не почувствовал? — нетерпеливо перебил Мнесарх.
— Если имеешь в виду семью — нет. Но я чувствую себя созревшим для создания школы, где сыновей заменят ученики. Их будет волновать не имущество учителя, а только то, чему глупцы и невежды не придают значения, — знания, опыт, искусство красноречия. Я вернулся, чтобы создать такую школу здесь, но всё то, что ты рассказал, меня настораживает. Не придётся ли отправляться с веслом на плече к каким-нибудь варварам, никогда не видевшим моря, и идти, пока не спросят: «Куда же ты, чужеземец, собрался с лопатой?»
Мнесарх поднял глаза.
— Гера милостива! Оберегла от варваров, — может быть, услышав наши мольбы, и от Поликрата избавит.
— Но не будь Поликрата, Самосом, как всеми другими ионийскими городами, владели бы персы! Стоит ли обращаться к Гере с подобной мольбой? Просто, по обычаю предков, воздадим ей хвалу. Я к этому уже готов.
— Не торопись, мой сын. Надо же тебе отдохнуть с дороги, а мне купить ягнёнка или поросёнка.
— О нет, кровавых жертв я не приношу. Я видел во дворике куст пылающих роз. Этого достаточно.