Пигмалион (пер. Н. Рахмановой)
Шрифт:
Хигинс. Вы заявили мне, что требуете свою дочь. Вот и заберите ее. А если она сидит без платья – пойдите и купите.
Дулитл (в отчаянии.) А где платье, в котором она пришла к вам? Кто его сжег – я или эта ваша мадам?
Миссис Пирс. В этом доме я, с вашего позволения, не мадам, а экономка. Я послала за платьем для вашей дочери. Когда его принесут, можете взять ее домой. Подождите на кухне. Сюда, пожалуйста.
Расстроенный Дулитл идет за ней к двери, затем останавливается и после некоторого колебания вкрадчиво обращается к Хигинсу.
Дулитл. Да погодите минутку,
Хигинс. Вот оно что! Мы – люди воспитанные! Вам, пожалуй, лучше пока уйти, миссис Пирс.
Миссис Пирс. Я тоже так думаю, сэр! (С достоинством удаляется.)
Пикеринг. Слово за вами, мистер Дулитл.
Дулитл (Пикерингу). Спасибо, хозяин. (Хигинсу, который пытается укрыться на стуле у рояля: он избегает чрезмерной близости к посетителю, потому что от Дулитла исходит свойственный его профессии запах.) А знаете, хозяин, по правде говоря, вы мне здорово нравитесь. Если девчонка вам так уж нужна, пусть остается. Ведь если глядеть на нее как на женщину, ей-богу, она годится по всем статьям – хорошая, красивая девка. А как дочь – ее прокормить себе дороже станет. Я с вами начистоту говорю и только одного прошу – не забывайте мои отцовские права! Вы, я вижу, человек справедливый, хозяин! Не хотите же вы, чтобы я уступил ее просто так, за здорово живешь? Что для вас пять фунтов? И что для меня Элиза! (Возвращается к стулу и торжественно садится.)
Пикеринг. Вам следует знать, Дулитл, что у мистера Хигинса вполне благородные намерения.
Дулитл (Пикерингу). Само собой, благородные, хозяин. Иначе я запросил бы пятьдесят фунтов.
Хигинс (возмущенно). Вы хотите сказать, бессердечный негодяй, что продали бы родную дочь за пятьдесят фунтов?
Дулитл. Продавать ее заведенным порядком мне ни к чему. Другое дело, услужить такому джентльмену, как вы. Тут я готов на все, верьте слову.
Пикеринг. Неужели вы начисто лишены моральных устоев?
Дулитл (откровенно). Я не могу позволить себе такую роскошь, хозяин. Да и вы не смогли бы, окажись вы в моей шкуре. Да и что тут особенного? Как, по-вашему, уж если Элизе перепало кой-что, почему бы и мне не попользоваться? А?
Хигинс (озабоченно). Право, не знаю, что и делать, Пикеринг. Дать этому типу хоть фартинг – с точки зрения морали равносильно преступлению. И в то же время я чувствую, что в его требованиях есть какая-то первобытная справедливость.
Дулитл. То-то и оно, хозяин. Вот и я так думаю. Отцовское сердце, как ни скажите.
Пикеринг (Хигинсу). Я понимаю вашу щепетильность, но едва ли правильно будет…
Дулитл. Зачем так говорить, хозяин. Вы на это дело взгляните с другой стороны. Кто я такой? Я вас спрашиваю, кто я такой? Я бедняк и человек недостойный, вот я кто. Вдумайтесь-ка, что это значит? А это значит, что буржуазная мораль не для таких, как я. Если я чего-нибудь захотел в этой жизни, мне твердят одно и то же – ты человек недостойный, тебе нельзя. А ведь нужды у меня такие же, как у самой предостойной вдовы, которая в одну неделю получает деньги с шести благотворительных обществ за смерть одного и того же мужа. Мне нужно не меньше, чем достойному, – мне нужно больше. У меня аппетит не хуже, чем у него, а пью я куда больше. Мне и развлечься надо, потому что я человек мыслящий. Мне и на людях побыть охота, и песню послушать, и музыку, когда на душе худо. А дерут с меня за все, как с достойного. Чем же она оборачивается, ваша буржуазная мораль? Да это же просто предлог, чтобы мне ни шиша не дать. Поэтому я и обращаюсь к Вам, как к джентльменам, и прошу поступить со мной по-честному.
Хигинс (подходит к Пикерингу). А знаете, Пикеринг, займись мы этим человеком, он уже через три месяца мог бы выбирать между постом министра и церковной кафедрой в Уэльсе.
Пикеринг. Что вы на это скажете, Дулитл?
Дулитл. Нет, уж увольте, хозяин, не подойдет. Доводилось мне слушать и проповедников и премьер-министров – потому человек я мыслящий и для меня всякая там политика, религия или социальные реформы – тоже развлечение. Но скажу вам одно: куда ни кинь – всюду жизнь собачья. Так что мне уж лучше быть недостойным бедняком. Как сравнишь различные положения в обществе, то в моем, ну в общем на мой вкус, в нем хоть изюминка есть.
Хигинс. Дадим ему, пожалуй, пять фунтов.
Пикеринг. Боюсь, он истратит их без всякой пользы.
Дулитл. С пользой, хозяин, лопни мои глаза! Вы, может, боитесь, что я их припрячу и буду на них жить себе понемножку, не работая? Не беспокойтесь, к понедельнику от них уж пенни не останется, и потопаю я на работу, будто у меня их и не было. В нищие не скачусь, можете быть спокойны. Малость кутну со старухой, сам отведу душу и другим заработать дам. А вам приятно будет знать, что деньги не выброшены на ветер. Да вы и сами их разумнее не истратите.
Хигинс (вынимая бумажник, подходит к Дулитлу). Нет, он неотразим. Дадим ему десять. (Протягивает две кредитки.)
Дулитл. Не надо, хозяин: у старухи не хватит духу истратить десятку. Да и у меня, пожалуй, тоже. Десять фунтов – большие деньги; заведутся они, и человек становится расчетливым, а тогда прощай счастье! Нет, дайте мне столько, сколько я прошу, хозяин, – ни больше ни меньше.
Пикеринг. Дулитл, почему вы не женитесь на этой вашей старухе? Я не склонен поощрять безнравственность.
Дулитл. Вот вы ей это и скажите, хозяин, скажите! Я-то со всем удовольствием. Ведь сейчас кто страдает? Я. Власти у меня нет над ней: я и угождай ей, и подарки делай, и платья покупай. Грех да и только! Я раб этой женщины, хозяин, а все потому, что я ей не муж. И она это знает. Попробуйте-ка, заставьте ее выйти за меня. Послушайтесь моего совета, хозяин: женитесь на Элизе, пока она еще молодая и не смыслит, что к чему. Не женитесь – потом пожалеете. А женитесь – потом пожалеет она. Так уж пусть лучше она пожалеет, поскольку вы мужчина, а она всего-навсего баба и все равно своего счастья не понимает.
Хигинс. Пикеринг, если мы еще минуту послушаем этого человека, у нас не останется никаких убеждений. (Дулитлу.) Пять фунтов? Так вы, кажется, сказали?
Дулитл. Покорно благодарю, хозяин.
Хигинс. Итак, вы отказываетесь взять десять?
Дулитл. Сейчас отказываюсь. Как-нибудь в другой раз, хозяин.
Хигинс (вручает ему кредитку). Получите.
Дулитл. Спасибо, хозяин. Счастливо оставаться. (Дулитл спешит к двери, чтобы поскорее улизнуть со своей добычей. На пороге он сталкивается с изящной, ослепительно чистой молодой японкой в скромном голубом кимоно, искусно вышитом мелкими белыми цветами жасмина. За ней следует миссис Пирс. Он почтительно уступает ей дорогу и извиняется.) Прошу прощения, мисс.