Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
«Ну, Лена, ну, голова», — подумал я с удивлением. А Лена развивала успех.
— Протокол у вас с собой? Переверните его. На обороте увидите три квадратика. Под первым написано «Виновен», под вторым — «Невиновен», под третьим — латинские слова. Эти слова и значат: «Совершил, но невиновен». Распишитесь в этом квадратике и шлите на наше имя тридцать девять долларов. И желаю вам счастливого пути, сэр. Будете в Конкорде — заезжайте. Только без протоколов… Да вы не бойтесь, — засмеялась она, — расписывайтесь. И жду вас когда-нибудь у нас в Конкорде. До свидания…
Я зашел в библиотеку института, проверил на всякий случай по словарю смысл латинских слов у третьего квадратика, расписался в нем, выписал чек на тридцать девять долларов, положил все это в конверт, наклеил марку, надписал адрес и задумался.
Не сон ли
Да нет, какой там сон. Скорее Москва, родные — сейчас нереальность. Ведь уже почти восемь месяцев прошло с тех пор, как я улетел из дома. И маршрут, которым я добрался сюда, к холмам Новой Англии, был таким странным: Москва — Сингапур — Новая Зеландия, В одной Антарктиде был почти три месяца. А потом — Гавайские острова, Лос-Анджелес… И только оттуда, все на восток и на восток, прилетел я сюда. А когда доберусь домой — замкну кругосветное путешествие, оно займет у меня, десять месяцев, как во времена парусных кораблей, а не в век реактивной авиации.
ЧАСТЬ 1
КРЕЩЕНИЕ ЮЖНЫМ КРЕСТОМ
Красный снег в Баффиновом заливе
«Досковидные корни в лесах Южной Азии». Эвакуация. Гибрид дизеля и паровой машины. Студент МАИ. Парашютная школа. Занятия альпинизмом. О полетах на ракете. Радостное время завода. Легкоплавкие конусы в огненной струе. Счастливая аналогия и антарктическая экспедиция…
Если бы мне, когда я был еще мальчиком, сказали, что я буду один мчаться ночь на машине через холмы и леса в местах, где играли когда-то звери и дети, описанные Сетоном-Томпсоном, я бы не поверил. Не поверил бы я и тому, что попаду в эти места из снегов и льдов Южного полюса.
Я провел детство в маленьком домике на окраине Москвы. Конечно же взахлеб читал книги Амундсена и Нансена о полярных путешествиях, но все, что там было написано, не возбуждало желания последовать за ними. Уж слишком героически нереальными казались их свершения.
Обычно после школы я садился на трамвай и ехал в Политехнический музей к отцу, который работал там научным сотрудником отдела сельского хозяйства. Он кормил меня обедом в столовой, а потом уходил работать, предоставляя мне возможность ходить по музею одному. Ведь родители не хотели, чтобы я беспризорно болтался на улице, а заниматься со мной им было некогда, они много работали. Мама была учительницей химии в школе и тоже была занята до вечера.
Основное время я проводил конечно же в сельскохозяйственном отделе — в одном из пустынных, редко посещаемых залов, рядом с кабинетом для научных сотрудников, где трудился отец. В этом зале стоял непонятно как туда попавший настоящий комбайн «Сталинец», и за этим комбайном, у стены, было очень хорошо играть в разные игры, читать книги, делать уроки или лазить по лестнице на верхний ходовой мостик комбайна.
Я любил также ходить в отдел морского флота, где можно было увидеть настоящий скафандр водолаза и различные модели, показывающие работу ЭПРОН. Так сокращенно называлась «Экспедиция подводных работ особого назначения» по подъему затонувших судов и различных сложных подводных работ. Я много читал об этой экспедиции, о ней довольно часто писали в газетах и журналах. Но чтобы быть водолазом, надо быть таким здоровым и сильным. А я считал себя таким слабым и болезненным. Нет, ЭПРОН не для меня, хотя профессия моряка, штурмана дальнего плавания вполне возможна.
Рядом со стендами ЭПРОН и прекрасными моделями разных кораблей в отделе морского флота была выставлена модель каюты штурмана дальнего плавания в натуральную величину. Подолгу стоял я у двери этой каюты, разглядывая узкую койку с высоким бортиком, маленький столик, шкафчики, иллюминатор…
Конечно, моряком быть интересно, размышлял я, но не менее интересно быть авиационным инженером, авиаконструктором, — и я направился в недавно открытый отдел, посвященный Циолковскому. И уже другие мысли овладевали мной. В этом отделе царил космос, ракетоплавание, мелькали имена Цандера, Тихонравова — такие привычные в те предвоенные годы. Заниматься ракетоплаванием, наверное, еще более интересно, чем быть авиаконструктором, ведь, судя по книгам Жюля Верна, после межпланетных плаваний ракеты будут падать в океан, чтобы смягчить удар при посадке, и скорее всего это будет где-нибудь в середине Атлантического или Тихого океана. А значит, после возвращения из полета экипаж ракеты повезут на корабле либо в Африку, либо в Америку, а может — в Европу, и я увижу другие страны.
На этом месте мысли мои обрывались от смущения и стыда на самого себя. Ведь получалось, что вся мечта о ракетоплавании сводилась к тому, чтобы увидеть Африку, Америку или Европу. Я был недоволен собой.
Желание увидеть другие страны появилось у меня после того, как мне попались в руки два толстых, с золотыми переплетами тома под названием «Жизнь растений». Автором их был А. Кернер. Книги эти были приложением, рекомендуемым для изучения биологии в гимназиях, и изданы были еще в начале века. Рисунки самых фантастических деревьев, плодов, листьев, корней потрясли меня, и чем больше я листал многочисленные страницы этих томов и рассматривал красочные акварели тропического леса на Цейлоне или эвкалиптовые рощи в Австралии, тем сильнее хотел хоть раз в жизни увидеть все эти места. Не людей, не города, не животных даже. Нет, только эти растения мечтал я увидеть хотя бы раз. Особенно врезались в память три картинки. Одна — штриховой рисунок под названием «Досковидные корни в лесах Южной Азии». Там была нарисована нижняя часть ствола мощного дерева, от которого во все стороны, как контрфорсы, отходили как бы поставленные на ребро черные доски — корни дерева. Там, где эти доски упирались в дерево и превращались в ствол, они вылезали из земли больше чем на метр. На одну из таких «досок» облокотился полуголый туземец. Как мне хотелось хотя бы раз дотронуться до такой доски и так же облокотиться на нее.
Две другие картинки были цветные. Одна из них под названием «Красный снег в Баффиновом заливе» была написана акварелью. Свинцовое северное море, подкрашенное золотом и красной киноварью, струящимися от наполовину спрятанного в тучах низкого солнца. Полный штиль, но зыбь на блестящем море тяжелая. Повсюду из моря торчат отполированные зубы островов-рифов с плоскими, как бы срезанными вершинами. А на склонах этих невысоких островков лежит снег с мазками красного в разных местах. Это были особые, живущие в снегу водоросли. И над всем этим на фоне желтого неба — темная полоска каравана больших птиц…
Ах, как много думал я об этих островах, фантазировал, как добрался туда художник и что он испытал при этом!
Вторая цветная картинка была тоже нарисована акварелью и называлась «Сольданелли в снегу Альп». На ней на фоне горных пиков был изображен край тающего снежного поля, спускающегося с гор. А на переднем плане нежные фиолетовые цветочки — колокольчики на тоненьких ножках, как бы проткнувшие самый край уже тонкого, тающего снежника. Это, по-видимому, и были сольданелли. Контраст снега и нежной зелени и еще более нежных цветов… Неужели и такое возможно в Альпах, которые я никогда не увижу? Как, наверное, счастливы те, кто имел возможность увидеть все это. Но, к сожалению, достигнуть этого можно только одним способом — полететь на ракете. Для этого надо попасть в Африку, Америку. И только после того как твоя ракета упадет в океан, тебя вытащат и повезут на корабле к недостижимым другим способом берегам.