Пиковый туз
Шрифт:
Но если напечатают…
– Ни строчки не дам! – в раздражении «сморчок» еще больше сморщился и начал потешно пыхтеть. – Третьего дня заезжал следователь и запретил любое касательство к данной теме на страницах газеты. Приказ из Сам-Петербурга!
– Публике необходимо знать! – возмутилась Лукерья.
– Нельзя! Иначе мы лишимся казенных объявлений, за публикацию которых имеем солидные отчисления. Да и цензурное взыскание «Ведомостям» без надобности, – Ганин пожевал губы и добавил слегка извиняющимся тоном. – Я понимаю ваше желание призвать к ответу губителя женщин…
– Ха! Да разве это женщины? Кокетки безмозглые. Их в Смольном институте учат одному – угождать мужчинам. Эти добровольные узницы шелкового плена только и мечтают быть хорошими женами или любовницами богатых вельмож… Бесполезный мусор. Я сама готова таких резать, поверьте, рука не дрогнет, – она рубанула по воздуху. – А изловить убийцу надо не во имя отмщения этих раззолоченных куриц, а чтобы ненароком завтра честную и работящую девушку не пырнул ножом. Дайте мне написать об этом, ничтожный гнус!
Терпение имеет свои пределы, безграничны, как известно, лишь жадность да подлость людская. Чаша в душе г-на Ганина давно переполнилась, не хватало последней капли – этого самого оскорбления. Он побледнел, открыл рот, чтобы закричать, но вышло хриплое сипение. Прокашлялся, выдохнул и предпринял новую попытку.
– Па-а… Кхе-м! Па-а-ади… те отсюда пр-р-рочь!
Раскаленную кочергу сунули в ушат с ключевой водой. Луша откинула голову назад, словно от удара, зашипела, сквозь стиснутые зубы и выбежала из кабинета. По пути чуть не снесла обоих публицистов, но те вовремя отпрыгнули в стороны.
– Рыдать убёгла? – предположил Садкевич.
– И поделом! – впечатал Гусянский.
Заместитель редактора медленно и обстоятельно вытирал испарину с лысеющей головы широкой белой тряпицей, привезенной супругой из паломничества по святым местам. Говорят, помогает от сглаза да порчи.
– Д-до каких пор п-потакать безобразнице?! – выдавил он смущенно, оправдываясь за вспышку ярости. – В отцы ведь ей гожусь.
– Это скорее минус, а не плюс. Не любит она отца, – пробормотал Мармеладов. – И что-то мне подсказывает, окриками вашу бунтарку не успокоить.
– Ништо! До возвращения из Швейцарии г-на Каткова в газете ни одного сообщения не появится. Пускай он сам решает – не плюнуть ли на запрет. История, коль судить непредвзято, отменная выходит. Читателям понравится, тираж увеличим. А что вы принесли? Очередную критику? Надо признать, ловко вы поддеваете этих, возомнивших себя…
Сыщик щурился вслед сбежавшей нигилистке и взвешивал на внутренних весах: ужели и вправду могла бы она зарезать трех ни в чем неповинных девиц ради нескольких строчек в газете?!
X
В трех окрестных церквах звали к вечерне. Звонарь Святого Алексия старался пуще других. Сперва он раскачал тяжелый язык благовестника, и стопудовый гигант загудел волжским басом. Красные колокола подхватили ритм, сплетая замысловатые кружева мелодии, а зазвонная связка изредка тренькала дискантом. Динь-динь-доли-дон. Звуки цеплялись за облака и плыли с ними дальше – над Москвой-рекой, Нескучным садом и лысеющей головой титулярного советника Хлопова.
Судейский следователь прибыл заранее и суетился, чтобы успеть до съезда гостей. Он питал надежду, что те задержатся в храме, или, более вероятно, в лавке Тёпфера [48] , примеряя фраки и шляпки. Хотя высокородные особы по нынешним временам редко выезжают в многолюдные места, брезгуя столкнуться с купцами, мещанками, а то и куда хуже, с бывшими крепостными. Стесняются своего же народа, вишь ты! Заказывают все с доставкой на дом – французские вина, модистку-бельгийку, цирюльника, труппу императорского театра. И Бога, в том числе. Строят часовни в своих имениях, но даже в них захаживают редко – выпросить избавление от антонова огня [49] или богатый урожай в Т-й губернии, от которого зависит семейный доход. А граф Алсуфьев, известный своими причудами, велел по воскресеньям служить вечерню сразу после заутрени – чтобы до обеда отмолиться, а после предаться чревоугодию. И от прочих грехов не отвлекаться…
48
Дом модной одежды, располагался на Моховой улице.
49
Гангрена (устар.)
Хлопов поглядывал на часы и силился незаметно расставить городовых вокруг особняка Долгоруковых.
– Парами становитесь. Парами! Это по двое, балда. Семен Трофимыч, чего ж они у тебя такие тупые?
– Эт еще смекалистые, вашбродь, – заворчал в ответ околоточный надзиратель. – Зато бегают быстро и способны любого в бараний рог завернуть. А сегодня, как я уразумел, такие и требуются.
Следователь с сомнением покачал головой и присел на скамейку, вырезанную из огромного куска мрамора. Неудобно как… Художник придал спинке вид снежного барса, припавшего к земле. Ухо каменной зверюги больно давило на позвоночник.
Дворянские выверты. Вечно они! Чтоб им пусто было! Спокойнее, спокойнее…
Дело в руки плывет отменное: убийца из благородных, приятно такого р-р-раз и к ногтю. Продвижение по службе обеспечено. А неудобства потерпим-с.
– Значит, как только раздается свисток, перекрываете улицы, особливо те, что к Нескучному саду ведут. Задерживать каждого прохожего-проезжего: графинь, генералов, мужиков, баб, детей… Нет, детей это я погорячился. Но до свистка не мелькать, а то спугнем висельника, – следователь насупил брови и разогнал служивых властным взмахом руки.
Митя наблюдал за этой сценой из окна угловой комнаты во втором этаже, отведенной для карточных игр. Здесь стояли четыре стола под зеленым сукном, на которые слуга раскладывал непочатые колоды.
– Скажи, братец, чего это наш общий знакомый одет в лакейскую ливрею? Он, вроде, по важнейшим делам.
– Так именно затем, чтобы не важничал. Ты днем от княжны поехал в почтовую контору, а я в редакцию «Ведомостей» и оттуда прямиком к судейскому крючку – коляску вернуть, мыслями поделиться. А тот раскраснелся, руками машет: «Сам должен руководить арестом убийцы, непременно сам». Алчет славы, боится, что лавры нам перепадут. Предложил переодеться слугой – вернейший шанс и присматривать за нами в залах, и прислушиваться к разговорам на кухне и в людской. Он поначалу артачился, но учитывая высочайшее поручение сделать все неприметно и без скандала, позволил себя убедить. Был Хлопов, а стал Холопов! Уморительно будет наблюдать, как он разносит закуски или свечи калетовские [50] меняет. Избегается за вечер.
50
Стеариновые свечи в те годы выпускались только фабрикой Калета, оттого это название стало нарицательным.
Мармеладов ходил между столов, притрагиваясь к картам самыми кончиками пальцев. Нравилось ему быть сыщиком, отметил про себя Митя. Не скучным филером из жандармерии или дознавателем из околотка. Нет, скорее он походил на заморского гения мосье Дюпена, и замашками – абсолютно книжный персонаж. Схватил колоду. Разорвал обертку, карты прыснули в стороны. Через секунду успокоился, собрал в аккуратную стопку. Постучал по столу, выравнивая край. Раздвинул павлиньим хвостом. Вынул карту наобум. Девятка треф. Обнюхал и с лица, и с изнанки. Казалось, вот-вот лизнет, чтоб выведать вкус, но удержался.
Конец ознакомительного фрагмента.