Пилигрим
Шрифт:
Я никогда раньше не видел самолеты, разве что на фотографиях, а сейчас их не меньше десятка… А то и больше. Они летят над головой, стреляют и сбрасывают снаряды, от которых земля содрогается, и я погружаюсь в нее еще глубже.
Другие люди, сгорбившись, бегут вперед, милю — не видя меня, потому что они не смотрят. Все охвачены страхом.
Кто-то говорит: «Мне не дозволено видеть тебя». И это единственные слова, которые я слышу.
Я закрываю рот. Пролетает еще дюжина самолетов.
Я начинаю тонуть.
Мои ноздри наполняются жижей. Я тону — и просыпаюсь.
Пилигрим сел на кровати в холодном поту.
Я тону — и просыпаюсь.
Самолеты.
То, что он сейчас пережил, не могло быть видением прошлого. Это видение будущего.
Будущего! Боже правый! Господь Милосердный!
Четыре часа.
Пилигрим закрыл лицо руками и опустил голову.
Свет в комнате, пробиваясь сквозь закрытые ставни, сиял золотистым оттенком, словно знаменитое «сфумато» Леонардо, играя пылинками и просачиваясь сквозь пальцы Пилигрима.
— О Господи! — сказал он вслух. — Не надо больше! Нет! Не надо!
Онвстал.
— Этого не должно больше быть!
Нижеследующий инцидент произошел в четверть третьего, в тот же день. Онописан в личном дневнике Юнгa, в медицинской карте Пилигрима и ежедневных отчетах Кесслера и Schwester Доры. Их можно найти в архивах.
Присутствовали шесть свидетелей — два человека из персонала и четыре пациента: Кесслер и Schwester Дора, графиня Блавинская, шизофреничка с синдромом Роберта Шумана, писатель с воображаемым пером и человек, наотрез отказавшийся говорить. Все они, кроме Кесслера, сидели в музыкальной комнате.
На граммофоне играла пластинка «Карнавал животных» Сен-Санса. Блавинская танцевала партию Павловой «Умирающий лебедь».
Комната была залита солнечным светом. Окна открыты настежь. Пациент с воображаемым пером нашел новый способ самовыражения и начал писать послание на стене у двери. Schwester Дора вязала шарф для своей любимой пациентки. Остальные, уйдя в себя, сидели, смотрели и слушали.
Внезапно в коридоре раздался шум, топот и крики: «Стой! Стой!»
Через пару секунд дверь распахнулась, и в комнату ворвался Пилигрим в купальном халате и шлепанцах. Кесслер собирался отвести его вниз, в купальни, чтобы успокоить после ночного кошмара, но Пилигрим побежал к музыкальной комнате, стуча на бегу во все двери.
Когда он ворвался в комнату, Блавинская как раз подошла к концу своей сольной партии. Она села на пол, склонилась над вытянутой левой ногой и начала исполнять знаменитый финал, трепеща руками, опустив голову и выгнув спину.
Пилигрим был неузнаваем. Он совершенно потерял над собой контроль. Лицо его казалось маской ярости — глаза широко распахнуты, из приоткрытого рта течет пена и слюна. Словно гепард, преследующий добычу, он в три прыжка добрался до граммофона, отломал от него ручку с иголкой и швырнул ее в ближайшее открытое окно. На пол посыпались осколки разбитого стекла.
Блавинская подняла голову в полной уверенности, что на клинику налетел торнадо. Женщина с синдромом Шумана взвизгнула, ринулась в угол и села на корточки. Человек с воображаемым пером застыл у стены, подняв правую руку и прижимаясь к гипсовой обшивке лбом.
Schwester Дора встала, отложила вязанье и шагнула в сторону Блавинской — однако Пилигрим преградил ей путь.
Он поднял граммофон и с размаху бросил его на пол. Корпус раскололся надвое, все механические внутренности вывалились наружу. Пилигрим принялся за альбомы с пластинками. Он швырял их во все четыре стены, разбивая вдребезги. То ли по случайности, то ли по злому умыслу пластинка «Сценок детства» Шумана попала в пианистку, скорчившуюся в углу, и нанесла ей рану, которую пришлось потом зашивать.
Кесслер пытался поймать своего пациента, но Пилигрим в приливе маниакальной энергии уворачивался, как угорь. Он казался юным атлетом, бегуном или гимнастом. Схватив поверженную на пол виолончель, Пилигрим начал пинать ее с криками:
— К черту музыку! К черту искусство! К черту красоту! Убей! Убей! Убей!
Потом он расколошматил скрипку, а ее останками начал крушить застекленные шкафчики, где хранились либретто и партитуры, которыми так гордилась музыкальная библиотека.
Кесслеру наконец удалось схватить его — как раз когда Пилигрим собирался ткнуть спицами Schwester Доры с недовязанным шарфом себе в лицо.
Когда Кесслер уложил пациента на пол и заломил ему за спину руки, графиня Блавинская вскрикнула: «Не надо!» — и Пилигрим сдался.
На помощь Кесслеру, сидевшему на спине у Пилигрима, пришла Schwester Дора. Когда пациент пытался вырваться, она выворачивала ему руки.
Пять минут спустя. прибежали санитары и надели на Пилигрима смирительную рубашку. Он плюнул Кесслеру в лицо, издал животный вопль и лишился чувств.
Позже, когда Юнгу рассказали о случившемся, а Пилигрим немного успокоился, Кесслера спросили, что, по его мнению, могло вызвать такую буйную вспышку.
— Он соснул после обеда, — ответил Кесслер, — и ему, по-видимому, что-то приснилось. Когда я вошел, он кричал — не знаю что, но кричал. Я раздел его и облачил в халат, чтобы отвести в купальни. Мне думалось, вода успокоит его. Он все кричал: «Это никогда не кончится! Это никогда не кончится!» Что он имел в виду, я так и не понял. Еще он добавил одно слово, которое я никогда от него не слышал: «самолет».
— Самолет?
— Самолет. Он повторял его снова и снова. «Самолет! Самолет!» А потом удрал от меня и переломал все эти вещи.