Пионеры, или у истоков Саскуиханны (изд.1979)
Шрифт:
— А что ты предпринял, чтобы помочь несчастным? — спросила Элизабет, которой невольно передалось волнение отца. — Пусть даже сам ты не голодал, но ведь на тебе лежала большая ответственность за других.
— Да, друг мой, — проговорил судья и на минуту задумался, как бы перебирая в памяти все тогдашние свои ощущения. — От меня зависели судьбы сотен людей. Они все уповали на меня, ждали, что я дам им кусок хлеба. Страдания близких, безнадежность положения парализовали предприимчивость и энергию поселенцев. Днем голод гнал их в леса на поиски пищи, а к вечеру они возвращались измученные, с пустыми руками и в отчаянии бросались на постель, зная, что их ждет бессонная ночь. Оставаться бездеятельным в ту страшную пору было недопустимо. Я закупил партию пшеницы в Пенсильвании. Ее перевезли в Олбани, затем на лодках переправили
58
Все это исторический факт. (Примеч, автора.)
— Верно, верно! — подхватил Ричард. — Как раз я-то и распределял рыбу и соль. Бенджамену — он был моим помощником — пришлось натянуть веревки вокруг того места, где я стоял, чтобы оградить меня от толпы поселенцев: они так пропахли чесноком — ведь все это время дикий чеснок был единственной их пищей, — что я при дележе путался в расчетах. Ты, Бесс, была тогда совсем малюткой и ничего этого не знала. Мы делили все, что только могли, чтобы уберечь тебя и твою мать от голода. Да, в тот год я потерпел немалый урон: все мои свиньи и индюшки были съедены.
— Нет, Бесс, тебе трудно это понять, — продолжал судья уже более веселым тоном и как будто не заметив, что Ричард перебил его. — Тот, кто не был тогда с нами и знает лишь понаслышке о том, как люди осваивают новые земли, смутно представляет себе, какими тяжкими трудами и лишениями это достается. Тебе здешние места кажутся дикими, нецивилизованными, но если бы ты знала, как здесь было глухо и дико, когда я впервые поднялся на эти горы! Рано утром в первый же день, как мы приехали сюда, я оставил всех своих спутников подле ферм в Вишневой долине, а сам по оленьей тропе добрался до вершины горы. С тех пор я называю ее Горой Видения, потому что зрелище, открывшееся передо мной, показалось мне совершенно фантастическим. Вершина была голая, лесной пожар выжег на ней всю растительность, и потому местность вокруг была открыта взору. Листья уже опали. Я влез на высокий бук и просидел на нем целый час, любуясь дикой природой, словно застывшей в молчании. В бескрайних лесных просторах не было ни единой прогалины, ни единой вырубки, бесконечная лесная чаща прерывалась лишь гладким, как зеркало, озером. Оно было покрыто мириадами перелетных птиц. И тогда же, сидя на суку дерева, я увидел медведицу с двумя медвежатами. Они спускались к озеру на водопой. Все время, пока я шел лесом, сквозь чащу проносились олени, но ни там, ни с вершины горы я не заметил никаких следов пребывания человека — ни вырубки, ни хижины, ни единой извилистой тропинки, каких теперь здесь такое множество. Ничего, кроме гор, а за ними снова горы и внизу долина — сплошное море переплетшихся между собой голых ветвей, где иногда лишь мелькала увядшая листва какого-нибудь дерева, неохотнее других расстающегося со своим летним нарядом. Даже Саскуиханна была скрыта за высоким, непроходимым лесом.
— И ты был совершенно один? — спросила Элизабет. — Ты всю ночь провел в лесу один-одинешенек?
— Нет, дитя мое. Целый час я сидел на дереве и с восторгом и в то же время с тоской разглядывал все, что было перед моими глазами. Потом я слез со своего наблюдательного поста и спустился в горы. Я оставил коня пощипать ветки деревьев, а сам походил по берегу озера и осмотрел те места, где теперь стоит Темплтон. Там, где теперь выстроен наш дом, росла огромная сосна, и оттуда сквозь деревья был просвет до самого озера. Оно было видно как на ладони. Под ветвями сосны я и совершил свою одинокую трапезу. И тут я вдруг заметил, что на противоположном берегу, но несколько более к востоку, у подножия горы, курится дымок. Это было первое свидетельство близости жилья.
Я потратил немало усилий, чтобы добраться до места, откуда шел дымок, и вот наконец увидел перед собой грубо сколоченную бревенчатую хижину. И, хотя в самой хижине никого не оказалось, я всюду заметил признаки того, что она обитаема, что в ней…
— Это была хижина Кожаного Чулка, — быстро проговорил Эдвардс.
— Да, совершенно верно. Хотя сперва я предположил, что это жилище индейца. Но, пока я бродил возле хижины, появился и сам Натти. Он шел, сгибаясь под тяжестью туши убитого им оленя. Вот тогда-то и состоялось наше первое знакомство, до этого я и не подозревал, что в моих лесах обитает охотник-траппер. Натти спустил на воду свою пирогу, перевез меня на другой берег, туда, где стоял мой конь, и указал место, где тот мог остаться до утра, добывая себе скудный корм. А потом мы вернулись к хижине охотника, где я и заночевал.
Элизабет так поразило глубокое внимание, с каким Эдвардс слушал рассказ ее отца, что она даже оставила свои расспросы, но юноша сам продолжил разговор, обратившись к судье.
— Скажите, сэр, — начал он, — Кожаный Чулок оказался гостеприимным хозяином?
— Вполне! Он держался просто, но приветливо до тех пор, пока уже позже, к вечеру, не узнал мое имя и цель моего приезда, — тут радушие его заметно уменьшилось или, вернее сказать, совсем исчезло. Прибытие поселенцев он воспринимал, я полагаю, как ущемление своих прав. Собственно, он так и сказал, только выразил это в обычной своей манере, туманно и запутанно. Я даже толком не понял его доводов и возражений, но заключил, что он недоволен главным образом тем, что мы помешаем его охоте.
— И вся земля здесь уже была вашей собственностью или вы приехали только посмотреть ее с намерением купить? — спросил Эдвардс довольно резко.
— Она принадлежала мне уже несколько лет. Я приехал проверить, пригодна ли она для заселения. Да, Натти выказал себя гостеприимным хозяином: он отдал мне свою постель — медвежью шкуру, и я провел ночь в его доме, а наутро вернулся к своим товарищам — топографам и землемерам.
— Он ничего не говорил вам, сэр, о правах индейцев на эту территорию? Кожаный Чулок весьма склонен сомневаться в справедливости захвата ее белыми.
— Да, что-то припоминаю. Но то ли я плохо разобрался в том, что он говорил тогда, то ли позабыл. Права индейцев на эту территорию были аннулированы еще в конце войны, но, даже если бы этого и не произошло, я так или иначе хозяин этой земли: я приобрел ее, получив на то особое разрешение правительства. Никто не может посягать на мои права владельца.
— Ваши права, сэр, несомненно, законны и обоснованны, — ответил юноша холодно и, потянув за поводья, придержал коня.
Пока разговор не перешел на другую тему, Эдвардс участия в нем больше не принимал.
Мистер Джонс редко допускал, чтобы разговор долго длился без его участия. Воспользовавшись минутной паузой, он подхватил нить беседы и стал в свойственной ему манере рассказывать о дальнейших событиях того времени: по-видимому, он был одним из тех землемеров, о которых упомянул судья Темпл. Но, так как рассказ его не заключал в себе столь интересных подробностей, какие были в рассказе судьи, мы воздержимся от передачи разглагольствований шерифа.
Вскоре путники добрались до места, откуда открывался обещанный им вид. Это был один из тех живописных и своеобразных пейзажей, которыми так богат Отсего, но, чтобы полностью насладиться его красотой, нужно было видеть его без ледяного покрова и расцвеченным живыми красками лета. Мармадьюк заранее предупредил дочь, что ранней весной виды здесь не так хороши; поэтому, бросив лишь беглый взгляд на простиравшиеся перед ними просторы и представив себе их в летнюю пору, всадники двинулись в обратный путь в твердой надежде побывать здесь вторично в более благоприятное время года.
— Весна в Америке — наихудший сезон, — проговорил судья, — в особенности в здешних горах. Зима, как видно, избрала их своей цитаделью. Сюда она отступает, когда подходит весна, и весне удается изгнать ее отсюда лишь после длительной осады, во время которой борьба ведется с переменным успехом.
— Весьма уместная и меткая метафора, судья Темпл, — заметил шериф. — Да, гарнизонные войска Деда Мороза делают грозные вылазки, и иной раз заставляют отступать войска генерала Весны назад, в долину.