Пионеры Вселенной
Шрифт:
– Что, есть новости, Андрей?
– Да, свернем куда-нибудь.
Они зашли в переулок. Желябов взял Кибальчича под руку и тихо заговорил:
– Одесское дело пришлось прекратить. Царица при смерти, и из-за этого Александр отменил поездку в Ливадию.
– Что же делать теперь?
– Как со снарядами? – поглощенный своими мыслями, спросил Желябов.
– Кажется, решение я нашел, но нужна еще большая работа.
– Значит, надо готовить взрыв моста, – твердо сказал Желябов. – На той неделе тиран переезжает в Царское Село. А на вокзал он ездит всегда
– Но ведь большую часть динамита отвезли в Одессу.
– Сколько осталось?
– Пуда два будет.
– А там четыре?
– Да. Всего сделали шесть пудов, как я и рассчитывал.
– Завтра я вызову наших телеграммой. Исаев уже выписался из больницы. Ему оторвало взрывом три пальца, но все же рука действует. Пока они едут, готовь провода, запалы, электрические батареи, а мы с Михайловым достанем каучуковые мешки для динамита.
– Хорошо бы, Андрей, еще раз проверить расчеты. Может, шести пудов окажется мало?
– Согласен. Что требуется от меня?
– Надо уточнить ширину пролета моста и измерить глубину канала,
– Это пустяки. Вечерком с кем-нибудь проедем на лодке и все сделаем.
Устройство снаряда вырисовывалось все отчетливей. Кибальчич надеялся через несколько дней сделать пробную модель, чтоб показать Желябову.
Вскоре установилась теплая весенняя погода. Кибальчич с утра работал в мастерской, а после обеда ездил на Елагин остров.
Успокаивающая тишина леса, пахучие запахи листвы, хвои, цветов, трели птиц отвлекали от суровых раздумий и грозных дел. Кибальчич любил уходить подальше в лес и там сидел часами. И сегодня тоже, отыскав в лесу на берегу заводи старый пень, Кибальчич присел отдохнуть. Было тихо, безветренно. Могучие сосны дремали, отражаясь в сонной воде. Слышалось лишь, как серебристо перекликались малиновки да стрекотали кузнечики.
Кибальчич посмотрел в темную зелень воды и вдруг увидел серые, манящие глаза с пушистыми ресницами.
«Лиза! Опять Лиза!» – прошептал он, но изображение словно растаяло… Много раз Лиза являлась ему во сне, а иногда вдруг вставала перед глазами во время раздумий.
«Что такое, уж не влюбился ли я? – спросил себя Кибальчич. – Я не имею права думать о ней. Лиза невеста моего друга… Да и можно ли мне? Нет, нет!» Кибальчич встал и направился домой, где ждала его вечерняя работа. Надо было перевести с английского две статьи для журнала.
Вернулся домой он уже поздним вечером, однако было совсем светло – начинались белые ночи. Он распахнул окно и, не зажигая лампы, сел за работу. Быстро с листа перевел обе статьи и, встав, подошел к окну, вдыхая ночную прохладу, потянулся, раскинув руки. В теле ощущалась пружинистость и легкость. За окном была тихая белая ночь. Она манила, звала на набережную Невы. Но разгуливать по ночам было небезопасно… А спать не хотелось.
Кибальчич присел, задумался, и вдруг его осенило: «Знаю, знаю, знаю, как поступить с кислотой! Ее нужно поместить не в бутылочки, а в тоненькие пробирки, расположенные перпендикулярно друг к другу, с жестко закрепленными концами. А чтобы они разбивались при ударе – снабдить свинцовыми грузиками…»
Кибальчич подошел к столу и стал делать набросок. С этой ночи началась вдохновенная работа…
Глава пятая
1
Император переселился в Царское Село 10 мая, в субботу. В этот же день приехала княгиня Долгорукая с детьми и многочисленной прислугой. Ей отвели роскошные апартаменты царицы. Сама же царица, более других нуждавшаяся в свежем воздухе, всеми покинутая, осталась доживать последние дни в Зимнем. Так было угодно его величеству.
Старый Царскосельский дворец, обставленный с пышностью екатерининских времен, был полон сановников, светских генералов и старых слуг, но дышал затхлостью, казался нежилым.
Екатерина, немного пополневшая за зиму, но все еще изящная и красивая, всякий раз с утра увлеченно занималась своими туалетами, чтобы за завтраком предстать перед монархом свежей и цветущей. Но уже который день государь присылал извинительные записки, прося завтракать без него. Каждое утро в Царское Село приезжали великие князья, министры, знатные иностранцы. Александру приходилось приглашать важных гостей к завтраку и обеду, а его возлюбленная вынуждена была довольствоваться обществом детей и их воспитателей. Это ее тяготило.
Раньше, в первые годы их любви, когда Екатерина была фрейлиной императрицы, все выглядело иначе. Юная красавица блистала в роскошных туалетах и была украшением величественных балов, самого богатого в Европе царского двора.
Она была счастлива и в небольшом петербургском особняке, куда запросто заезжал повелитель. Там у нее нередко бывали гости. Она, как царица, принимала влиятельных финансовых воротил, могущественных промышленников и железнодорожных откупщиков. Все они приезжали с богатыми дарами, умоляя замолвить словечко перед его величеством…
Потом, когда начались покушения, ее «заперли» в Зимнем. И наконец она здесь одна, совсем одна…
Екатерина, кутаясь в соболий палантин, подошла к высокому окну. Под густой кроной старой липы, дымя в рукава, зябко жались два переодетых жандарма.
Дождь только кончился. У самого окна, на черных, намокших, еще голых ветвях столетнего дуба висели прозрачные одинокие капли.
Екатерина поежилась и, высвободив из-под палантина белую холеную руку, стала перебирать нитку жемчуга на шее.
«Ужасно, я как в тюрьме. Всюду солдаты, полицейские, городовые, жандармы, шпионы. Даже в сад выйти нельзя… А во дворце чужие холодные лица. И все ненавидят меня. Все, даже лакеи…»
За окном сверкнула молния, сердито зарокотал гром. Екатерина отошла к камину, села в золоченое кресло, поставила ноги на коврик из леопардовой шкуры.
«Сегодня не пришел ни к завтраку, ни к обеду. Значит, только ночью… Так можно умереть с тоски…»
Вдруг дверь приоткрылась, и в будуар вошел Александр.