Пиппи Длинныйчулок 1-3
Шрифт:
– Не надо расстраиваться из-за такой ерунды, – утешила их она. – Главное – здоровье. А когда приглашают на чашку кофе, нужно веселиться.
Схватив сахарницу, где были кусочки сахара, она выбросила все на пол.
– Ой! – пронзительно закричала она. – Как я могла так ошибиться! Я-то думала, что там сахарный песок. Но уж если беде суждено быть, то она тут как тут. К счастью, если тебя угораздило вывалить кусочки сахара на пол, есть только один способ помочь беде – кусать сахарный песок.
С этими словами она схватила другую сахарницу, стоявшую на столе, высыпала оттуда немного сахарного песку на язык и крепко стиснула зубы.
– Классно! – проговорила она. – Если это не поможет, то уж ничто не поможет.
Затем, снова схватив сахарницу, высыпала на пол целую кучу сахарного песку.
– Заметьте хорошенько, что
Но тут вошла фру Сеттергрен и, увидев разбросанный и рассыпанный по полу сахар, крепко взяла Пиппи за руку и отвела ее к дивану, на котором сидели Томми и Анника. Затем она подошла к дамам, сама села рядом с ними и предложила им еще по чашке кофе. То, что торт исчез, ее только обрадовало. Она подумала, что гостям торт так понравился, что они весь съели.
Пиппи, Томми и Анника тихонько болтали, сидя на диване. Огонь трещал в камине. Дамы пили кофе, и все было снова мирно и спокойно. И как это бывает порой за чашечкой кофе, дамы начали говорить о своих служанках. Нельзя сказать, что им достались образцовые служанки. Дамы не были ими довольны, и все они сошлись на том, что держать служанок вовсе незачем. Гораздо лучше все делать самим, потому что тогда, по крайней мере, знаешь, что все сделано как нельзя лучше.
Пиппи сидела на диване и слушала, а когда дамы ненадолго замолчали, она вмешалась в разговор:
– У моей бабушки была как-то служанка, которую звали Малин. На ногах у нее были мозоли, а в остальном с нею все было классно. Пожалуй, единственно неприятное с ней было то, что, как только в дом приходили гости, она набрасывалась на них и кусала их за ноги. И лаяла! Ой, как она лаяла! По всему кварталу было слышно! Но это только тогда, когда она бывала в игривом настроении. Хотя гости не всегда это понимали. Когда Малин только-только нанялась в служанки, пришла к бабушке одна старая пасторша, и когда Малин примчалась и вонзила зубы в ее тощую ногу, пасторша так взвыла, что напугала Малин до смерти, и та от страха еще крепче вонзила в нее зубы. А потом никак не могла их вытащить, аж до самой пятницы. Так что в тот день бабушке пришлось самой чистить картошку. Но тогда-то наконец это было сделано на совесть. Она работала так умело, что, когда почистила всю картошку до конца, осталась только кожура. Ни одной картошки не было. Но после той пятницы пасторша никогда больше к бабушке не заявлялась. Она просто шуток не понимала. Как тут не пожалеть Малин, которая так любила шутить и веселиться! Хотя, пожалуй, и она иногда обижалась, да, и она тоже, уж этого у нее не отнимешь. Однажды, когда бабушка заехала вилкой ей в ухо, она целый день дулась.
Посмотрев вокруг, Пиппи приветливо улыбнулась.
– Ага, Малин была такая, да! – сказала она, вертя большими пальцами.
Дамы сделали вид, будто они ничего не слышали. И продолжали болтать.
– Была бы моя Руса хотя бы чистоплотна, – заявила фру Берггрен, – я, пожалуй, оставила бы ее. Но она – настоящая свинюшка.
– Видели бы вы Малин, – снова встряла в разговор Пиппи. – Малин была такая грязнуля – ну второй такой не найти! «Одно удовольствие смотреть на нее», – говорила бабушка. Бабушка всегда считала Малин негритянкой, потому что она была такая темнокожая. Но все это дерьмо большей частью можно было смыть. А однажды на благотворительном базаре в городском отеле ей присудили первое место за самую лучшую траурную каемку под ногтями. О ужас, о страх, до чего эта девица была вся в дерьме! – радостно сокрушалась Пиппи.
Фру Сеттергрен бросила на нее строгий взгляд.
– Можете себе представить, – произнесла фру Гранберг. – Как-то вечером, когда моей Бритте понадобилось уйти, она безо всяких церемоний надела мое голубое шелковое платье. Разве это не предел хамства?
– Вот как, еще бы! – согласилась с ней Пиппи. – Ваша Бритта, по всему видно, во многом того же поля ягода, что и Малин. У бабушки была розовая нижняя рубашка, которую она жутко обожала. Но самое ужасное, что Малин тоже обожала эту рубашку. И каждое утро бабушка и Малин ругались, кто из них ее наденет. Под конец они сговорились, что будут носить ее через день, по очереди, ну, чтобы по справедливости! Но подумайте только, какой ведьмой могла быть Малин! Иногда она, бывало, прибежит, даже когда был бабушкин черед надевать рубашку, и скажет: «Не видать вам брюквенное пюре на сладкое, если не дадите мне надеть розовую нижнюю рубашку». Хи! И как вы думаете, что оставалось бабушке? Ведь брюквенное пюре было ее любимым блюдом. И ей приходилось отдавать Малин рубашку. А потом, стоило Малин отхватить рубашку, как она сразу становилась как шелковая, добренькая-предобренькая. Она тут же выходила на кухню и принималась взбивать брюквенное пюре, да так усердно, что только брызги по стенам летели.
На мгновение в комнате наступила тишина. Но затем фру Александерссон сказала:
– Я не до конца уверена в этом, но сильно подозреваю, что моя Хильда нечиста на руку. Я точно заметила, что некоторые вещи пропадают.
– Малин... – снова завела Пиппи, но тут фру Сеттергрен решительно сказала:
– Дети, немедленно поднимайтесь в детскую.
– Да, но я только расскажу, что Малин тоже воровала, – сказала Пиппи.
– Как сорока! Открыто и бессовестно. Бывало, она встанет среди ночи и немножко поворует, иначе, говорила она, ей спокойно не заснуть. А один раз она стибрила бабушкино пианино и засунула его в верхний ящик своего бюро. Она была очень ловка, и бабушка всегда восхищалась ею.
Но тут Томми с Анникой взяли Пиппи под руки и потащили вверх по лестнице. Дамы пили уже по третьей чашке кофе, а фру Сеттергрен сказала:
– Я вовсе не собираюсь жаловаться на мою Эллу, но фарфор она бьет, это точно.
На верхней ступеньке лестницы снова показалась рыжая головка.
– Кстати о Малин, – сказала Пиппи, – может, вам интересно, била она фарфор или нет? Так вот, можно утверждать: била. Она выбрала себе специальный день на неделе, чтобы бить фарфор. Бабушка рассказывала, что это бывало по вторникам. И вот уже около пяти утра во вторник слышно было, как эта крутая девица бьет на кухне фарфор. Начинала она с кофейных чашечек и стаканов и других более мелких предметов, а затем уничтожала глубокие тарелки, потом мелкие, а под конец – блюда для жаркого и суповые миски. И до самого обеда, рассказывала бабушка, в кухне такой звон стоял, что просто сердце радовалось. А если у Малин находилось немного свободного времени и после обеда, то она шла в гостиную с крохотным молоточком и кокала им античные восточноиндийские тарелки, развешанные по стенам. А по средам бабушка покупала новый фарфор, – сказала Пиппи и исчезла с верхней ступеньки лестницы, как попрыгунчик в коробке.
Но тут терпение у фру Сеттергрен лопнуло. Она взбежала по лестнице, потом вошла в детскую и направилась прямо к Пиппи, которая только-только начала учить Томми стоять на голове.
– Ты никогда больше не придешь сюда, – заявила фру Сеттергрен, – если будешь так плохо вести себя.
Пиппи удивленно посмотрела на нее, и глаза ее медленно наполнились слезами.
– Так я и думала, что не умею вести себя! – сказала она. – Не стоило и пытаться, мне все равно никогда этому не научиться! Лучше бы мне остаться на море!
С этими словами она сделала книксен фру Сеттергрен, попрощалась с Томми и Анникой и стала медленно спускаться по лестнице.
Но и дамам тоже пора было идти домой. Пиппи уселась на ящик для галош в прихожей и стала смотреть, как дамы надевают шляпы и плащи.
– Как обидно, что вам не по душе ваши служанки, – сказала она. – Вам бы такую, как Малин. «Другой такой мировой девицы на свете нет», – всегда говорила бабушка. Подумать только, однажды на Рождество, когда Малин надо было накрыть стол и поставить туда целиком зажаренного поросенка, знаете, что она сделала? Она прочитала в поваренной книге, что уши рождественского поросенка надо украсить цветами из гофрированной бумаги и сунуть ему в рот яблоко. А бедняжка Малин не поняла, что это поросенку надо сунуть в уши бумажные цветы, а в рот яблоко. Видели бы вы ее, когда она вошла в комнату рождественским вечером, вырядившись в нарядный передник и с огромным надгробным камнем во рту. Бабушка сказала ей: «Ну и скотина же ты. Малин!» А Малин ведь ни слова не могла вымолвить в свою защиту, а только размахивала ушами, так что гофрированная бумага в ее ушах мелко тряслась. Верно, она пыталась что-то сказать, но памятник мешал, и получалось только «блюбб-блюбб-блюбб». Да и кусать за ноги людей, как она привыкла, она тоже не могла из-за надгробного камня, а как назло, именно в тот самый день понаехало столько гостей! Да, невеселый выдался рождественский вечер для бедняжки Малин, – горестно закончила Пиппи свой рассказ.