Пирамида баксов
Шрифт:
Два мужичка бомжеватого вида подошли и сели на противоположном конце занятой Ветровым скамейки. Он покосился на них, но только и всего. И в Париже есть бомжи, их там называют клошарами – Миша видел. Он прикрыл глаза, не оставляя мысли насладиться пятью минутами отдыха в Тюильри, и сквозь стремительно подступающую дремоту услышал, как один из мужичков сказал, явно блаженствуя:
– Хорошо!
То есть он совсем не это слово произнес, конечно, а равноценный по его разумению заменитель из скудного словаря бомжей, уголовников, малообразованных граждан и подростков, активно преодолевающих фазу полового созревания.
И второй мужичок тотчас же подтвердил:
– Хорошо!
Тем же самым словом, которое прежде прозвучало. Ну вроде как эхо вернулось.
– Приступим, что ли? – предложил первый.
– А что ж, – ответил второй, – давно пора.
Это я вам в переводе излагаю, потому что на самом деле мужички изъяснялись только матом да междометиями, что, впрочем, не мешало им превосходно понимать друг друга.
Ощутивший дискомфорт от подобного соседства, Мишель Ветруа, вполне возможно, хотел бы встать и уйти, но уйти ему не дали.
– Третьим будешь? – спросили у него.
Впервые это был не мат, а более или менее связная русская речь, непонятная, может быть, заезжему иностранцу (вы только представьте себе, что этот вопрос задан какому-нибудь немцу или французу, который едва-едва знает русский язык и потому каждое слово воспринимает только буквально, а любое идиоматическое выражение ставит его в тупик), но вполне понятная Мише Ветрову, взращенному в этой языковой среде.
– Нет, спасибо, – вежливо отказался он, оставаясь тем не менее на месте, потому что уйти теперь означало проявить малодушие и потерять лицо.
Краем глаза он заметил в руках своего собеседника бутылку зелья, один лишь запах которого мог вызвать тошноту у сомелье, обучавшегося искусству виночерпиев в самой Франции.
– Как знаешь, – равнодушно пожал плечами мужичок.
Тотчас же на свет были извлечены два явно побывавших в употреблении пластиковых стакана, в которые мужичок и налил зловонную жидкость неестественно рубинового цвета. Миша даже усомнился, действительно ли это вино.
– Ну что, вздрогнем? – предложил мужичок своему собутыльнику.
Они выпили жидкость с жадным причмокиванием, после чего долго пребывали в неподвижности и даже будто в меланхолической задумчивости – так настоящие ценители вина переживают послевкусие, тот ускользающий аромат, который есть только чарующая память об изумительном букете вина, тихая грусть воспоминания.
– Хорошо! – сказал один.
– Хорошо! – эхом отозвался другой.
В нашей программе все это придется заменять писком.
Миша Ветров тосковал и явно подумывал о том, не покинуть ли ему место событий.
– Хорошо Григорьич намешал, – сказал мужичок. – Чувствуешь «Тройняшечку»?
– Нет.
– И я не чувствую. Вот оно – мастерство. Я всегда говорил, что Григорьич – гений этого дела. Плюхнет «Тройного» одеколона как положено, а ты его и не учуешь.
– Нет там его вовсе!
– Есть!
– Плесни-ка мне еще. Что-то я не распробовал.
Получив требуемое, мужичок сделал маленький глоток, но не проглотил жидкость, а погонял ее по полости рта, как это делают опытные ценители, дегустируя раритетный коньяк. Миша Ветров следил за происходящим, широко раскрыв глаза.
– Да, – признал наконец очевидное мужичок. – Присутствует «Тройняшечка». Только я не пойму – чья. Костромского завода?
Второй мужичок приблизил свой нос к стакану и мягко тем стаканом повел слева направо, улавливая аромат.
– Не-е, не костромской это завод.
– Питерский?
– И не питерский. Мне вообще кажется, что это «Тройняшка» украинского розлива. Хохлы «Тройняшку» позабористее делают, подушистее. У них все-таки качество.
– Да, – подтвердил его собеседник. – У них «Тройняшка» как слеза. Ну чисто самогон. Знают толк в этом деле. Вот так злюсь иногда на них из-за нашего Крыма, а «Тройняшечки» ихней хлопну – и вроде как оттаиваю. Давай еще по одной, что ли?
Разлили по стаканам.
– А цвет! – восхитился один.
– Прозрачность на высоте, – подтвердил другой. – Цветовая гамма, в смысле, соответствует.
Они полюбовались оттенками рубиновой жидкости. Подобное Миша Ветров видел только на серьезных дегустациях. Там солидные люди в смокингах оценивали элитные вина, которые в результате оценки дегустаторов либо понижались до разряда ординарных, либо цена их взлетала до небес, и впереди их ожидала счастливая судьба, самые дорогие рестораны и ворох легенд, рождаемых только винами исключительных вкусовых качеств. А здесь, на лавочке на Патриарших, две подозрительные личности употребляли не менее подозрительную жидкость и при этом вели себя так, будто они не вылезали с многочисленных дегустаций, по крайней мере повадки опытных дегустаторов, демонстрируемые ими, были Мише Ветрову очень даже знакомы.
– А сахар чувствуешь? – спросил один «дегустатор» у другого.
– Ага! – с готовностью отозвался тот.
– Как ты думаешь, рафинад или сахар-песок?
Собутыльник отхлебнул из своего грязноватого стаканчика, погонял жидкость во рту и только потом убежденно ответил:
– Рафинад!
– Правильно, – кивнул его товарищ. – Три кусочка на бутылку.
– Три – это ты загнул, конечно.
– Но не два ведь!
Теперь отхлебнули оба одновременно.
– Не два, – согласился мужичок после паузы. – Но и не три.
– А так разве бывает?
– Один кусочек, наверное, надкусанный был.
– Да, похоже.
Мужичок отхлебнул еще.
– Да, два куска и еще немножко.
– А ты чувствуешь, как Григорьич с сахаристостью играет? Не два куска и не три, а именно два с половиной – и ведь как хорошо угадал!
– Я же говорю – профессионал! – сказал мужичок уважительно.
– Ты еще учти, что сахар он исключительно кубинский использует. Такой желтенький, знаешь?