Пират
Шрифт:
Худас, москито по происхождению, нанялся на корабль капитана Свона. Они совершали налеты по всему атлантическому побережью Южной Америки и, возможно, за мысом Горн. (С географией у Худаса было плоховато.) В конце концов они бросили якорь у каких-то островов — там были скалы, деревья, козы и больше почти ничего — в надежде настрелять дичи и запастись свежим мясом. Худас отправился на охоту, и корабль ушел, оставив его на острове. Мы с Новией предположили, что поблизости появилось крупное испанское судно, но, возможно, просто погода переменилась.
В конце концов Худас соорудил маленький плот и переплыл на один из других островов. Там находился белый человек, они с ним подружились и объединили свои силы. Худас называл белого человека «Господин». Господин научил его английскому и в известной мере обратил в христианство. Я говорю «в известной мере», поскольку Худас по-прежнему верил во все, во что верят москито, но он также знал о Боге и Иисусе и, мне кажется, они нравились ему больше языческих божеств.
Они с Господином начали строить настоящую лодку: рубили деревья, пилили брусья, сушили древесину и так далее. По словам Худаса, дело продвинулось уже довольно далеко, когда к острову подошел корабль. Господин сел на него, чтобы вернуться обратно в Англию, но Худас не последовал за ним. Отчасти потому, что не хотел плыть в Англию, отчасти потому, что не доверял людям на корабле. Во всяком случае, нам с Новией так показалось.
Он остался на острове и перестал строить лодку. Насколько я понимаю, на первом острове он находился год или около того, а вместе с Господином провел по меньшей мере два года. Потом он прожил на острове Господина еще год, самое малое.
Время от времени туда приходили испанские корабли, и они с Господином всегда прятали лодку и прятались сами. На сей раз Худас спрятался, но забыл спрятать лодку — или не смог оттащить ее от берега в одиночку. У испанцев были собаки, и собаки выследили его. Испанцы поймали Худаса и сделали рабом на своем корабле. В конце концов они продали его трактирщику.
Как я уже сказал, во время рыбалки я узнал ничтожную долю от вышеизложенного. Не знаю, являлся ли Маху самым разговорчивым человеком из всех, встречавшихся мне в жизни, но я абсолютно уверен, что Худас был самым неразговорчивым. Я сказал Худасу, чтобы он не произносил ни слова по-английски при испанцах, и строго-настрого наказал никогда никому не говорить, что я владею английским. Поначалу я боялся, что он все же проболтается. Познакомившись с ним ближе, я понял, что напрасно сотрясал воздух, призывая его хранить молчание. Худас был не большим любителем трепать языком, мягко выражаясь.
Никто не остановил нас, не задал нам никаких вопросов и вообще никак не побеспокоил, а потому на следующий день мы снова отправились рыбачить — на сей раз на озеро Маракайбо. В ту пору ситуация там сложилась странная. Восточный берег озера принадлежал испанцам, там простирались обширные пахотные угодья, а ближе к южной оконечности озера находился маленький городок под названием Гибралтар. Западный берег по-прежнему покрывали дикие джунгли, где обитали коренные американцы, которых испанцы называли «индиос бравос» (непокоренные индейцы). Я спросил Худаса, не хочет ли он присоединиться к «индиос бравос», — мол, он может прыгнуть за борт и вплавь добраться до берега, я не возражаю. Он сказал — нет, «индиос бравос» убьют его, он не из их племени.
Мы высадились на берег в Гибралтаре, купили вина и пищи, и я немного поболтал о рыбалке с двумя мужчинами в доме, где мы остановились перекусить. Мужчина, продавший нам еду, сказал, что индеец должен выйти во двор со своей порцией, а потом увидел, что Худас не закован в цепь, и сказал, что он убежит. Я сказал: «Не убежит, не беспокойтесь». Худас взял свою порцию, поел во дворе и никуда не убежал.
На следующий день мы решили снова выйти в залив. Ведущий в него узкий пролив, слишком мелкий для крупных судов повсюду, кроме как ровно посередине между островами Дозорный и Голубиный, обеспечивал благоприятные условия для обороны. Сторожевая башня находилась на Дозорном острове, на вершине холма, из которого, собственно, и состоял весь остров.
Голубиный остров был побольше, акров двадцать или тридцать. Каменная крепость располагалась на нем таким образом, что любому кораблю, идущему через пролив к Маракайбо, приходилось проплывать прямо под пушками. Еще два дня назад при виде крепости я сразу понял: единственный способ захватить ее — это штурмовать со стороны, обращенной к суше. Флотилия из восьми-десяти больших галеонов могла бы разрушить крепостные стены орудийным огнем, но при этом потеряла бы четыре или пять кораблей.
С мелководной стороны от острова мы нашли крохотную бухточку, надежно укрытую деревьями. Там мы пристали к берегу, и я сказал Худасу, что мне надо незаметно осмотреть крепость с другой стороны. Он сказал: «Моя вперед. Иди за мной» — и растаял в подлеске, точно дым. Я последовал за ним, стараясь двигаться быстро и бесшумно. Я сказал «стараясь». Я шел в два раза медленнее и производил в десять раз больше шума. Или в сто раз, поскольку Худас не производил вообще никакого шума, а я производил. Я шел самым резвым своим шагом минут пять или десять, а потом замечал впереди Худаса, поджидающего меня. Он убеждался, что я его увидел, делал мне знак следовать за ним и снова исчезал в зарослях.
На третий раз он не сдвинулся с места, а остался стоять где стоял, показывая рукой. Перед нами находилась маленькая поляна, и он показывал на противоположную ее сторону. Приблизившись к нему, я напряженно всмотрелся вперед, но увидел лишь очередные деревья и очередные кусты. Ничего больше.
Худас знаком велел мне следовать за ним и скрылся в зарослях слева, не выходя на поляну. Вообще я туповат, но у меня хватило ума не высовываться на открытое пространство. Я двинулся следом за Худасом, и через двадцать или тридцать футов мы увидели ров глубиной примерно три фута, с усыпанным гравием дном, и перед ним — земляной вал высотой чуть меньше двух футов. По верху вала росли редкие кустики, явно насаженные человеческой рукой. Перед ним тоже росли кусты, недостаточно высокие, чтобы загораживать обзор.
Мы двинулись вдоль вала и вскоре снова вышли к поляне, но уже с другой стороны. Худас улыбнулся на свой манер — то есть плотно сжатые губы не дрогнули, но в темных узких глазах заплясали веселые искорки, — вскинул к плечу воображаемый мушкет и взвел незримый курок. Я понимающе кивнул, и мы подошли к крепости и все хорошенько осмотрели.
Спустя два дня я нарядился в богатое платье, купленное в Маракайбо, пристегнул к поясу свою шпагу и кинжал Новии, и мы с Худасом подплыли на нашей лодке к крепости и причалили к пристани, нисколько не таясь. Я представился полковнику военным, капитаном, прибывшим в Маракайбо из Гаваны в надежде получить повышение у генерала Санчеса.
Я вручил полковнику состряпанное мной и Новией письмо, перевязанное прелестной алой ленточкой и украшенное кляксой красного воска с оттиском «официальной» печати, которую вырезал для нас Длинный Пьер. В письме говорилось о почтенном семействе в Испании, из которого я происхожу (на самом деле речь шла о семействе Новии), и превозносились до небес мои достоинства. Подпись под ним была начертана моей рукой, но имя принадлежало губернатору Кубы.
Когда полковник прочитал послание, я сказал, что заместитель губернатора и генерал Санчес назначили мне аудиенцию через несколько дней и мне хотелось бы показать им, что я уже ознакомился с местной диспозицией.