Пираты Мексиканского залива
Шрифт:
– Почему? И вы еще спрашиваете, сеньора! Гром и молния! Разве вы не видите, что ветер стихает, едва только этот человек выходит на палубу?
– Что за чепуха! Какое это имеет отношение?
– Сами вы, сеньора, ни к чему не имеете отношения, а море знаете не больше, чем я папу римского. Все это не женского ума дело. Идите в трюм и вяжите там носки, а если вам так уж нужен этот человек, забирайте его с собой, потому что, клянусь тем днем, когда сожрут меня акулы, я могу не сдержаться и прикажу бросить вас в море, если матросы не сделают это раньше по собственной воле.
– Да сохранит нас господь! – воскликнул Хуан.
– Но это несправедливо, – сказала
– Что вы в этом понимаете? Справедливо или не справедливо, а судно не идет и может погибнуть, а отвечаю за него я, и командую здесь тоже я, и никто иной.
– Пойдем, – сказал оробевший Хуан и, взяв под руку сеньору Магдалену, направился вниз в свою каюту.
Все эти дни Хулия провела в печальном молчании. Она верила в обещания и любовь Антонио, но, однако же, не могла изгнать из своего сердца глубокую грусть и принималась плакать всякий раз, как оставалась одна, а в обществе родных только и думала что о Железной Руке. Ей вспоминались леса острова Эспаньола, горы, в которых бродили охотники, далекие улицы селения Сан-Хуан-де-Гоаве, и все воспоминания были милы бедняжке Хулии, хотя и ранили ее сердце.
О разлуке говорили многие: кто – плохо, кто – хорошо, кто – превосходно, но никто не поймет всей горечи разлуки, не испытав ее хотя бы однажды. Тоска в разлуке с любимым – один из самых тяжелых случаев болезни, которую принято называть ностальгией. Это – противоречие между желанием и неотступными воспоминаниями, неспособность воли погасить память или подчинить себе сердце. Против подобного недуга есть только два средства, но они почтил недостижимы: забыть или разлюбить. Другими словами, вспоминать без страсти или предать былую страсть забвению. Такая борьба приводит к отчаянию, скорби и даже смерти.
Хулия теряла последние силы, вспоминая остров Эспаньола, где прошла вся ее жизнь. Ей казалось, что, если она и встретится снова с Антонио, нигде они не будут так счастливы, как в селении Сан-Хуан. Бедной девочке довелось увидеть лишь одну грань брильянта, называемого жизнью, и, как все, едва ступившие на ее порог, она считала, что брильянт блестит лишь с одной стороны. Хулия видела мир через замочную скважину и не понимала его.
Сеньора Магдалена, переживая свой второй медовый месяц, едва обращала внимание на дочь, а Хуан поглядывал на Хулию все с большим вожделением, тайно предвкушая день своего торжества, казавшийся ему столь же близким, сколь несомненным. Повседневные встречи с девушкой все более разжигали его воображение. Когда мужчина загорается любовью к женщине и все время находится с ней рядом, то любовь эта, если она безответна, превращается в пылкую страсть и адскую муку. Какая-нибудь случайность или неосторожность может на миг показать несчастному бесценные сокровища прелести и грации, самая недоступность которых еще сильнее возбуждает тайную страсть. Так случилось и с Педро Хуаном: он твердо надеялся, что добром или силой, а Хулия будет принадлежать ему, и все же его неотступно преследовала жажда ускорить желанную развязку.
Медведь-толстосум боролся с искушением, но не мог от него избавиться и оттого еще больше маялся морской болезнью и, чувствуя, что задыхается в своей каюте, стремился на палубу подышать свежим воздухом.
Когда Педро Хуан и сеньора Магдалена вернулись в каюту, Хулия притворилась спящей, чтобы не отрываться от своих мыслей. Бедняжка думала об Антонио, который, наверное, был очень, далеко от нее и, без сомнения, подвергался грозным опасностям.
Живодер, хотя и не посмел ни слова возразить капитану, был взбешен, и жена всячески
– Это неслыханно! – вопил Хуан. – Запрещать человеку, который заплатил деньги, да, собственные деньги, и желает путешествовать с удобствами, запрещать ему подниматься на палубу подышать воздухом. Подлый изверг!
– Успокойся, – уговаривала его сеньора Магдалена, – успокойся, эти испанские моряки всегда так ведут себя.
– Что? Опять испанцы? Ты, наверное, забываешь, что я тоже испанец?
– Нет, нет, я не хотела тебя огорчать. Ты мой муж, и я не могу сказать о тебе ничего дурного. Но ты видишь, какой грубиян этот испанец…
– Да при чем тут испанцы? То же самое мог сказать любой француз…
– Нет, нет, Хуан! Мои земляки совсем другие…
– Готов об заклад биться, что этот негодяй – француз!
– Оставим это, друг мой. Пусть он будет кем угодно, лишь бы не грубил тебе. Но успокойся, уже недолго осталось терпеть.
– Да, совсем недолго, недели две, а то и побольше, или бог его знает, сколько…
– Уверяю тебя…
– А эти капитаны кораблей – сущие тираны, они обращаются с нами, сухопутными людьми, как с грузом, хуже того – как с рабами.
– Это бесчестно!
– Не правда ли? Но я не обязан ему подчиняться! Он не король Испании, и, хочет он или не хочет, я буду подниматься на палубу, а если мне вздумается, то и на самую грот-мачту, или как она там называется…
– Господи спаси!
– Я скоро опять туда пойду.
– Делай что хочешь, но только будь благоразумен, старайся не попадаться ему на глаза, – просто чтобы избежать неприятностей.
– Ладно, ладно. Там видно будет.
Дух Педро Хуана несколько успокоился, но тело его жестоко страдало от морской болезни. Он прилег и попытался заснуть, – ничего не получалось. Ночь была душная, Хуан ворочался с боку на бок, не находя удобного положения. Наконец, в ярости вскочив с койки, он взбежал по трапу и снова очутился на палубе. Свежий ночной ветер охладил ему голову и сразу принес облегчение. Бешеного дона Симеона нигде не было видно, полные паруса не полоскали.
Некоторое время Педро Хуан провел в глубокой задумчивости. Только что ему удалось увидеть ножку Хулии, и эта ножка, освещенная каким-то дьявольским светом, витала перед ним в воздухе, чудилась ему в темных небесах и в черной глубине моря. Он замотал головой, пытаясь прогнать наваждение, но вместо этого перед ним заплясало множество ножек, и Педро Хуан облизнулся, как гончая, почуявшая дичь.
В это время, разорвав тишину, до обитателей «Знаменитого кантабрийца» докатилось звучное эхо первого пушечного выстрела. И мгновенно, словно призрак, вызванный заклинанием, появился грозный капитан в сопровождении нескольких матросов. Они о чем-то говорили, сыпали проклятиями, не обращая внимания на Хуана, а тот с ужасом прислушивался к их беседе, которая становилась все более оживленной, по мере того как звучали все более тревожные сигналы и один за другим исчезали огни на корме кораблей.
«Знаменитый кантабриец» тоже погасил свой фонарь.
– Клянусь преисподней! – рявкнул капитан. – Дело серьезное! Черт побери, кто знает, может завязаться бой, а «Знаменитому кантабрийцу» придется плестись в обозе, ведь у него нет даже самой завалящей пушки.
Сигналы следовали один за другим, и эскадра начала маневрировать, принимая боевой порядок. Ветер донес до ушей капитана сигнал боевой тревоги.
– Тысяча чертей! Боевая тревога! Теперь-то завяжется настоящее дело!..
Он как безумный бросился к борту и налетел прямо на притаившегося Педро Хуана.