Пирог с крапивой и золой
Шрифт:
От его слов я цепенею, а виски простреливает болью.
– Возмутительно! – взвизгивает директриса. Ее лицо идет противными мелкими пятнами. – Так говорить о покойной… Доктор подтвердил, что она была слегка не в себе Нервное расстройство, это все объясняет. И никак не связано с исчезновением Юлии.
– Кто знает? – неожиданно спокойно протянул пан следователь, чем совершенно сбивает директрису с толку.
Та скрещивает костлявые руки на груди и отворачивается.
– Ну, Магда, а от тебя-то и словечка не слышно.
– Нет, мы давно перестали общаться. И вчера не разговаривали даже, – не моргнув, лгу я.
– А с лицом что?
Безотчетно касаюсь разбитого носа и губы.
– С кровати упала, – на этот раз я спокойно отвечаю на его пытливый взгляд.
Он недовольно ворчит о людях, ежедневно падающих с кроватей, лестниц и прочих возвышений, но я держусь как ни в чем не бывало.
Спустя еще несколько вопросов – «Где твоя брошка, Магда?» – пан следователь отпускает меня восвояси. Ничего полезного я все равно не могла сообщить.
Даже если бы пани Ковальская не пыталась меня запугать, я бы повела себя ровно так же. Ведь все связано, что бы она ни говорила. Наши жизни переплелись, обросли болезненными узлами-опухолями – их не распутать, только разрубить.
Исчезновение Юлии не просто напугало меня. В груди будто перевернулись песочные часы – пошел обратный отсчет до чего-то сокрушительного, непоправимого. И то, что происходит сейчас, покажется детской игрой.
Обратно я бреду уже одна. За окнами чернильная темень, и все мои мысли устремляются к Юлии. Жива ли она? А если и жива, то в тепле ли? Есть ли у нее убежище?
Холодная, дикая ночь голодна до наших страхов.
А что, если это – то самое?
Нет! Мне хочется отвесить себе пощечину, но я только запускаю ногти в ладонь. Как можно быть такой глупой? Мне давно не тринадцать, чтобы продолжать верить в подобную чепуху.
Закрываю глаза и снова чувствую запах костра и тлеющих листьев крапивы; вижу, как бусинки крови падают на угли с черных пальцев, и раздается сухой треск ломающихся веток. Звук движется к нам по кругу, по сжимающейся спирали.
По телу пробегает озноб, и я выныриваю из воспоминаний. Ерунда. Тогда это был олень, и ничего больше. Просто олень.
У подножия лестницы я сталкиваюсь с пани Новак. Она выглядит встревоженной.
Пани Новак со второго года преподает у нас родную речь и литературу. С ней зубрежки стало чуть меньше, а интереса к предмету прибавилось. Нам даже дозволяется озвучивать на занятиях личное мнение. Думаю, поэтому она такая чувствительная к чужим настроениям: нельзя рассуждать о поэзии Юлиуша Словацкого1 и оставаться сухим пнем.
– Ну, что там? – пани Новак прижимает сжатые кулаки к груди, и они тонут в пышном жабо. – Есть ли новости о Юлии?
– Нет, пани Новак. Меня только спрашивали, не ссорились ли мы с ней накануне.
Она ахает, ее светло-зеленые глаза сначала округляются от изумления, но тут же суживаются в гневе.
– Это они что – подозревают наших девочек? Подозревают тебя?! Да как они могут!
Пани Новак невысокая, но может производить подавляющее впечатление. Вот как сейчас – рядом с ней я чувствую себя маленькой, хотя на полголовы выше наставницы.
– Не волнуйся, Магдалена. Никто не думает о тебе дурно. Во всяком случае, я точно не думаю, – тараторит пани Новак, теребя все украшения, что на ней есть: сжимает подвеску, дергает серьги, крутит на пальце кольцо. – Ведь если ты говоришь, что с Юлией не ссорилась, то, значит, так и есть. Я тебе верю.
Меня вдруг пронзает стыд, глаза жжет.
Пани Новак быстро понимает, что я на грани, и раскрывает передо мной объятия.
– Милая моя, милая Магдалена. Тебе одиноко, да? Ты ведь так любила нашу Касю, вы так дружили! А теперь ты осталась одна. Бедная, бедная моя девочка…
С этими словами она гладит меня по спине и слегка покачивается, а я рыдаю, спрятав лицо в кружева ее воротничка, зажав себе рот ладонью.
Под шепот и участливое причитание пани Новак я успокаиваюсь и уже могу стоять без поддержки.
– Полегчало? Держи, вытри глазки, – она протягивает мне вышитый гладью платочек. – А теперь тебе стоит умыться холодной водой – чем холодней, тем лучше – и лечь спать с легким сердцем. Ты ни в чем не виновата, не забывай об этом. Не виновата.
Я зачарованно киваю, почти веря ее словам.
– Давай, иди к себе. Скоро прозвонят отбой. Поисками Юлии уже занимается полиция. Может статься, ты проснешься, а ее уже найдут. В плаще из листьев, в короне золотой, – шутит она.
Мне нравится эта черта пани Новак, но сама бы я не смогла шутить, когда на душе кошки скребут.
Распрощавшись с наставницей, я отправляюсь в наше крыло. Отбой и правда уже скоро. Какой пустой, тревожный день! Начался кровью, кончился слезами. Умыться бы и забыть о нем.
По пути я решаю забежать в танцевальный класс – вдруг Данка решила не брать мои вырезки. Сомнительно, но все же…
Двери слегка приоткрыты, и я заглядываю внутрь одним глазком. Там, в темном зале, кто-то есть.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы различить силуэт, движущийся в мертвенном свете растущей луны. Это девочка из младших классов.
– Раз, два, три, четыре, – шепчет она отчетливо. – Раз, два, три, четыре.
Форменные туфли стоят у порога, девочка скользит по паркету в одних чулках, а те гармошкой сбились на широких щиколотках. Еще через секунду я вижу высеребренный пух вокруг головы и понимаю, кто передо мной.