Шрифт:
Предисловие автора
Ясно из подзаголовка, что эту книгу автор написал прежде всего для себя…
У меня и раньше были такие книги. «Лоцман», «Синий Треугольник», «Дырчатая Луна», «Топот шахматных лошадок», «Пять скачков до горизонта»… Книги, где я уходил к себе, в ту страну, где мне было хорошо с друзьями и на родных берегах. Туда, где меня понимали…
Эту книгу многие не поймут. Если и прочитают, то с кислым лицом и оттопыренной губой. Прежде всего — так называемые взрослые читатели. Я зримо представляю их. Прежде всего это девицы и дамы послестуденческого
— Ах, я купила эту книжку, прочитала четыре страницы, и они меня не зацепили. Книжка совершенно не пошла. Больше не буду покупать книги Крапивина. Там опять дети спорят со взрослыми. К тому же, автор на старости лет совершенно разучился писать и чудовищно повторяется…
В том, что автор повторяется, его стали обвинять в 1966 году, когда он в журнале «Пионер» после повести «Та сторона, где ветер» напечатал «Оруженосца Кашку». «Слава, ты опять об одном и том же! Сколько можно?»
Сколько существую, столько и можно. Потому что живу в мире, где живут рядом со мной девчонки и мальчишки с добрыми душами и верными сердцами. Порой они крепко страдают от «наманикюренных» дам (среди которых немало и существ мужского рода), но держатся…
Короче говоря, что касается большинства взрослых читателей, то «лос фигос» с ними, как выражаются герои «Пироскафа».
Другое дело — ребята… У меня нет радужных надежд. Мальчики и девочки нашего времени с книгами дружат меньше, чем раньше. Но кое-кто дружит. И я думаю, что кто-нибудь из них прочтёт (или хотя бы пролистает) роман о Пироскафе. И, возможно, зацепится там за мысль, что жить на свете гораздо лучше, когда у тебя есть настоящие друзья. И когда есть свой «Пироскаф» — не обязательно старый пароход, а может быть просто любимая игрушка, книга или хотя бы поселившаяся в душе сказка… Если так случится, выходит, что я писал не зря…
Впрочем, я и так знаю, что не зря. Потому что у меня есть один верный и неизменный читатель (кроме меня самого). Это мой крепкий друг, третьеклассник Никита Петухов. Мы познакомились год назад в трудные дни киносъёмочной работы на дне знойного Тюменского лога. В первый час знакомства Никитка встал на цыпочки и шёпотом сказал мне в ухо:
— Владислав Петрович, я буду читать ваши книжки всю жизнь…
И читает.
Он стал и первым читателем рукописи о Пироскафе. И даже её первым редактором… Впрочем, Никитку и себя я здесь ощущаю одним человеком. Мы одинаково смотрим на мир, любим старые тополя, одуванчики, приключенческие книжки, сосновые кораблики и воздушных змеев. Мы даже родились почти в один день, в середине октября. А то, что я ухитрился сделать это на шестьдесят четыре года раньше, не играет никакой роли.
Осенью 2011 года моему другу Никите исполнится девять лет, и к этому дню я дарю и посвящаю ему уже отредактированную книгу «Пироскаф „Дед Мазай“».
Июль 2011 г.,
Тюмень
Первая часть
Счастливый билет
Холодное молоко
Героя нашей книги зовут Сушкин. В начале этой истории было ему
Но это ничего! В таких ощущениях была даже приятность — напоминание, что наконец-то пришло лето… Зато не было никакой приятности в голосе Капки Бутыриной, которая сунулась в приоткрытую дверь.
— Сушкин! Ты почему валяешься на постели? Это же не разрешается!
— А что разрешается? — зевнул он.
— Завтракать… Ты почему не пришёл в столовую?
— А что там? Наверно, опять жареная рыба с вермишелью.
— С капустой…
— Тьфу…
— Ох, какой ты при… ви… рдели…
— …редливый, — подсказал он.
— Ага… А почему не пошёл со всеми в зоопарк?
— Чего я там не видел? Было одно доброе существо, страус Феня, да и того уморили. Остались два облезлых попугая и плешивый верблюд…
— Венера Мироновна говорит, что ты… этот…
— Кто я?
— Ин… диви… дву…
— …дуа…
— Ага… лист. Вот.
— Сама ты «лист»! Банный. Прилипла, как в парилке к ж…
— Хулиган!
— К железному тазу… Чего надо-то?
— Мне вовсе ничего. Марина Егоровна велела, чтобы ты пришёл в канцелярию.
— Зачем?
— А я знаю? Она сама скажет, зачем… — объяснила Капка с ехидной ноткой.
— Даже на каникулах нет покоя… — Сушкин спустил с кровати ноги, нащупал ими растоптанные кроссовки, потянулся, поддёрнул комбинезон с куцыми клетчатыми штанинами. Обошёл на пороге Бутырину…
В канцелярию звали обычно для нагоняя за какую-нибудь провинность. Но Сушкин провинностей за собой не знал. Он лениво прискакал на второй этаж и стукнул костяшками в приоткрытую дверь.
— Здрасте. Вот, я пришёл…
Молодая симпатичная Марина Егоровна скользнула по нему бархатистыми глазами.
— Вижу, что пришёл… Сушкин. Почему ты такой помятый?
Он пожал плечом, отчего лямка с блестящей пряжкой съехала с плеча, он поймал её локтем. Набросил опять. Тронул у левого уха колечко. Вопросительно глянул на воспитательницу.
Марина Егоровна работала здесь недавно. Пришла на эту должность, в третью группу, вместо Галины Евгеньевны, которая отправилась в декретный отпуск — она собиралась рожать ребёнка (дело, сами понимаете, непростое, требует подготовки). Галину Евгеньевну не то, чтобы очень любили, но была она своя, привычная. А Марина — непривычная. Непонятная даже. То улыбалась и заигрывала, то злилась и кричала непонятно из-за чего. «Видимо, у неё мало педагогического опыта», — решила третья группа.
Сейчас Марина сказала без сердитости, но и без улыбки:
— Судя по всему, ты валялся на кровати…
Сушкин переступил, почесал левой кроссовкой правую ногу и сообщил, что не валялся.
Марина Егоровна прищурила подведённые ресницы:
— Честное слово?
— Честное слово… не валялся, а просто отдыхал.
— Да-а?.. От каких это трудов?
— От учебного года.
— Хм… по-моему, ты не особенно надрывался. В дневнике тройка на тройке и тройкой погоняет…