Шрифт:
Юрий Маркович НАГИБИН
ПИСАТЕЛЬ ЩЕДРЫЙ И РАДОСТНЫЙ...
Вступительная статья
Виктор Драгунский был талантлив вглубь и вширь. Если представить себе, сколько он успел сделать за короткий срок - всего пятьдесят восемь лет отмерила ему судьба, - то кажется, что он прожил несколько жизней. В одной жизни он был шорником, лодочником, токарем, в другой - цирковым клоуном, актёром кино и театра, руководителем замечательного сатирического ансамбля "Синяя Птичка", в третьей - одним из лучших детских писателей и превосходным, нежным и добрым писателем для взрослых.
Конечно, всё это так и не так. Драгунский прожил одну, на редкость многообразную, насыщенную, напряжённую и цельную жизнь. Ему выпала
Он был блестящим устным рассказчиком, интересно, по-своему "читал" людей, открывая в них порой такое, чего не видели те, кто стоял к ним ближе. Он не боялся распахнуться новому человеку, ощутив в нём родную кровь, и не боялся разрыва, если обнаруживал низость.
Но куда легче ему было любить, жалеть, снисходить и прощать, нежели ненавидеть и ссориться. И всё же щедрый и радостный, как праздник, Драгунский не был примиренцем. В его рассказах, собранных в этой книге, нежное и светлое чувство всегда одерживает верх над плоской и тяжеловесной житейщиной. Нереальное сияние светлячка, похожего на звёздочку, которая горит где-то в непостижимой дали и вместе с тем лежит здесь, на ладони, это сияние оказывается стократ дороже такой ценной вещи, как новенький игрушечный самосвал. Почему светлячок лучше? Потому что он живой! И светится... И это не прихоть мальчишки, заждавшегося в тёмном дворе своей мамы. Это победа над трезвым расчётом приятеля, для которого жизнь есть свод правил арифметики, - за самосвал он даёт одну марку Гватемалы, две Барбадоса и лопнувший плавательный круг в придачу.
Белые амадины - крохотные птички-снежки с клюквенными клювиками, но такая в них сила, в маленьких и слабых, что все стояли перед ними молча и недвижно, и любили их изо всех сил все единодушно, дети и взрослые. А на какую-то тётку, нарушившую благоговейное молчание нелепыми словами о никчёмности волшебных птиц, все посмотрели так сурово и презрительно, что она покраснела и ушла. "И все мы, кто стоял тут, поняли, что тётка не в счёт, потому что она не из нашей компании". Так мальчик ощутил единство людей перед загадочным миром красоты.
Какая сила заставила Дениску выпустить шарик? Но он разжал пальцы, и шарик полетел вверх плавно и спокойно, как будто этого и хотел всю жизнь. Конечно, трудно отказаться от соблазна укротить заключённую в шарике силу полёта, конечно, мальчику хочется ощущать себя хозяином этого упругого стремления ввысь, но всё же мальчик разжимает пальцы и, запрокинув голову в небо, понимает, что иначе поступить нельзя. Потому что "как это красиво, когда весна на дворе, и все нарядные и весёлые, и милиционер в белых перчатках, а в чистое синее-синее небо улетает от нас красный шарик". Потому что миг вольного полёта вечен в сравнении с мимолётностью обладания.
Мальчик не хочет смириться с тем, что в мире существует обман. Когда Марья Петровна обещает принести ему в подарок настоящую будённовскую саблю, он верит ей, хотя она обманывает его не в первый раз. И он, прибежав из школы, обшаривает всю комнату, хотя и понимает, что сабли нет, не было и быть не могло.
"Мама сказала:
– Может быть, она ещё придёт?
Но я сказал:
– Нет, мама, она не придёт. Я так и знал.
Мама сказала:
– Зачем же ты под раскладушку-то лазил?..
Я объяснил ей:
– Я подумал: а вдруг она была? Понимаешь? Вдруг. На этот раз".
И когда великовозрастный мошенник просит велосипед на пять минут, а потом исчезает навсегда, мальчику и в голову не приходит, что его надули, разжалобив рассказом о больной бабушке, за лекарством для которой надо срочно слетать в аптеку. Надули, убедив своим благородством - "...как же это я пущу двух таких пацанят на Садовую? А? Да ещё на велосипеде? Вы что? Да вы знаете, какое там движение?". Мальчик не оставляет в своей душе места для придирчивых сомнений и проверок. Ребята бредут домой по тёмным дворам, а Ванька (он постарше, пятиклассник, не раз, наверное, обжигался уже в жизни) хмуро бормочет, что не вернётся, мол, никогда этот тип с его бабушкой, и велосипед тоже не вернётся. Тут-то Дениску пронзает ужасная мысль: "Ведь на Садовой такое движение..."
А в цирке, в скрещении прожекторов, в нежном позванивании колокольчиков, явится мальчику девочка на шаре, явится и исчезнет, уедет в дальнюю даль, в самый конец географической карты, и останется первым предупреждением о любви, разлуке и печали. И разбудит в его отце воспоминание - мальчик поймёт это, вглядевшись в серьёзное и грустное лицо идущего рядом с ним взрослого человека.
Не приемлющий людей, опутанных цепями расчётов и приобретательства, Драгунский и для них оставляет отдушину понимания. Быть может, повзрослевший читатель "Денискиных рассказов" почувствует, какое невесёлое, в сущности, житьё у одинокой Марьи Петровны, направившей заложенную в ней силу любви на разжиревшего мопса. В противовес бесконечному миру Денискиных увлечений, предпочтений и привязанностей (рассказы "Что я люблю", "...И чего не люблю!") Мишка заявляет, что он любит ещё больше разных разностей, и вываливает алчный перечень сочных, пухлых и вкусных съедобных вещей. Но маленький человек не может быть только обжорой, в нём, несмотря ни на что, живёт нежная человеческая суть, и поэтому в конце концов Мишка смущённо признаётся, что ещё любит котят... и бабушку...
Однажды Виктор Драгунский попал в автомобильную катастрофу, чудом остался жив, и из этого случая родился прекрасный рассказ "Человек с голубым лицом".
Собранные в этой книге "Денискины рассказы" выросли из его безмерной любви к сыну, из жадного внимания к раскрывшемуся перед ним миру детства. Это вовсе не означает, что Драгунский цеплялся за факты и был лишён дара сочинительства. Он был превосходный выдумщик, и мне не раз приходилось быть свидетелем, как блистательно работала его фантазия. Беглый штрих человеческого поведения, шутка, смешной поворот, неловкость, что-то милое и трогательное - и вот уже заработало воображение художника. Он словно бы смакует эту малость, жонглирует ею, меняет её форму, наращивает из воздуха, будто фокусник. Воспоминания, ассоциации, вспышки озарений - и вот из ничего возникло нечто, произошёл живительный, чудодейственный акт творчества. Так сложились рассказы "Старый мореход", "Друг детства", "Белые амадины" и многие другие.
Мне думается, что писательское творчество закономерно оказалось пиком его пёстрой, бурной жизни, хотя сам Виктор Драгунский отдавался до конца каждому делу, которое его захватывало, и с равным уважением относился к любой из многих своих профессий. Когда-то "Пионерская правда" обратилась к ведущим детским писателям с вопросом: кем бы вы хотели стать, если бы не были писателем. Виктор Драгунский не задумываясь ответил: бакенщиком. В ранней молодости он работал бакенщиком, и ему очень по душе пришлось это занятие - прокладывать путь пароходам по тёмной ночной реке. Несомненно, он был бы превосходным бакенщиком, но всё же я думаю, что в применении к Драгунскому вопрос не имел смысла. Он был писателем, писателем до мозга костей. В комбинезоне бакенщика, пёстром костюме клоуна, под личиной разных персонажей на подмостках сцены или на экране кино, в режиссёрском кресле - он всё равно был прежде всего писателем, хотя узнал об этом далеко не сразу. Только литературное творчество смогло вобрать в себя весь его громадный жизненный опыт, знание и понимание людей, суммировать всё узнанное и перечувствованное, осветить нежной любовью к людям, маленьким и взрослым, и наделить долгой жизнью.