Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
Витя с утра что-то чинит в своей мастерской.
Я кормлю животных, варю себе кофе и выхожу с кружкой в сад.
Солнце и чистое небо. Ярко доцветают флоксы, золотые шары и розы. Белые шапки гортензий опустились до земли под собственной тяжестью. Покрасневшие плети дикого винограда оплели стену дома до самой крыши, забрались на телевизионную антенну. С берез и кленов сыплются желтые листья на дорожки, на зеленую траву, на белые пластмассовые креслица. Ну и что же, — говорю я себе, — что над забором нависла каменная стена окнами на наш участок и что-то бесконечно долбят, пилят, приколачивают рабочие. Пора привыкать к новому аквариумному положению. Деваться-то все равно некуда. Пусть себе долбят. Они сами по себе, я со своей кружкой — сама по себе.
Погуляв по участку,
Открываю почту.
Андрюша пишет из Польши:
«Последнюю неделю было невпроворот работы. А сейчас мы на даче с внуком. Кормим, гуляем. Игрушки Томека не интересуют, поскольку у него в жизни появилась цель и перспектива — добраться до сахарницы на столе. И вот, покоряя ущелья, карабкаясь по отвесным кручам, сдергивая скатерть („здесь вам не равнина, здесь климат иной…“), переворачивая по дороге бутылку с вином, он стремится к своей сахарной вершине, и это достойно уважения».
От Максима из Израиля:
«Грядет очередной праздник — еврейский Новый год, и мы всей семьей и еще две семьи с детьми отправляемся на три дня в заповедник, где будем ходить по горам, спать в палатках и готовить еду на примусе».
Маринка из Англии:
«Потрясающая новость: кажется, я наконец-то стану бабушкой! Не скоро, месяцев через шесть, но!!!»
От студенческой подруги Тани из Сиднея…
От приятельницы из Сан-Франциско…
Вот я сетую, что мой дачный мирок уменьшился. А зато как раздвинулся мир! Сколько нашлось потерянных, казалось бы, навсегда друзей по всему свету! Могла ли я хотя бы лет десять тому назад представить себе такое!
…Мы с Витей сидим за столом на кухне, составляем список «что купить», после чего он везет меня к автобусу на новой, год назад приобретенной маленькой южно-корейской «хёндай гетц», наконец-то сменившей наш дряхлый «жигуль». Витя ставит машину возле рынка, в прогал между другими машинами, и идет за покупками, а я перехожу по недавно построенному круглому остеклённому пешеходному мосту на ту сторону шоссе и сажусь в подошедший автобус у окна. В последние годы движение на Калужском шоссе становится все плотнее, зато и пассажирских автобусов и маршрутных такси тоже стало гораздо больше, не приходится подолгу ждать на остановках. Так что не имеет смысла ездить в Москву на машине, напрягать Витю, мучиться в пробках. Проще пользоваться автобусом и метро.
Проезжаем Десну, Ракитки, Сосенки… Кое-где у калиток еще сохранившихся старых домов на складных стульчиках сидят деревенские старушки, перед ними на перевернутых ящиках — молодая картошка, пирамидки кабачков, яблок, огурцов, помидоров, в ведрах — георгины, астры, хризантемы. Но всё меньше таких старушек с их садиками и огородами. Деревни замещаются торговыми комплексами, складами стройматериалов, коттеджными поселками, придорожными ресторанами. На месте прежней деревни Дубровка воздвигнут целый городок с прямыми улицами и с одинаковыми трехэтажными ТАУНХАУЗАМИ. Тут и японский ресторан, и Универсам «Перекресток», и большая автостоянка. От прежних садиков-огородиков следа не осталось.
Наплыли серые облака. Вот-вот пойдет дождь. Реклама предлагает: «Строим дома под ключ!», «Квартиры от инвестора», «Продаем участки у озера».
Метро Теплый Стан. Конечная.
Доезжаю с пересадкой до Кропоткинской и выхожу вместе с толпой на площадь. Тучи разогнало, и снова стало тепло и солнечно. От площади лучами расходятся улицы всей моей жизни: Волхонка, Остоженка, Пречистенка, Гоголевский бульвар. Мне кажется, будто я смотрю на них из собственного прошлого. Словно вернулась с какой-нибудь Кассиопеи, а на Земле прошли десятилетия. Прохожие, деловито разговаривающие по мобильникам, парни и девушки с ушными затычками, от которых тянутся проводки во внутренние карманы, — вот они из настоящего, а я нет. Даже пожилые — почти все моложе меня. Я помню то, чего многие из них не застали. Например, серый сплошной забор, окружавший огромный котлован за площадью. И нашу детскую терпеливую веру, что там, за забором, когда-нибудь вознесется прекрасный Дворец Советов. Детство перешло в юность, а прекрасный дворец так и не вознесся. Метро Дворец Советов переименовали в Кропоткинскую. На месте котлована построили бассейн «Москва». И о нем многие из идущих тоже уже не помнят. А он был, много лет, с зимними клубами белого колышущегося пара, и было здорово — из горячего душа пробежать по холодному коридору, поднырнуть под кусок резины, прикрывающий выход в огромное, круглое пространство под открытым небом, вплыть в зеленую гладь воды, перерезанную канатами, унизанными белыми пробковыми колесиками, увидеть вышку со светящимися глазами-циферблатами, с витыми лесенками, похожими на сложенные перепончатые крылья дракона, почувствовать, как бьют под водой упругие теплые фонтанчики, и раствориться под звуки музыки в движущемся тумане, пронизанном лучами прожекторов.
Теперь на этом месте восстановлен Храм. Три эпохи на одном кусочке земли, а я все еще живу и даже не кажусь себе такой уж старой, не знаю, кого и благодарить за то, что в свои семьдесят шесть лет сохранила способность легко ходить, без одышки подниматься по лестницам, хорошо слышать и видеть.
Памятью детства вижу старую Кропоткинскую, по которой сейчас иду в сторону Зубовской, девочек-школьниц, выходящих шеренгой из Островского переулка, где расположена наша 43-я школа, вижу и себя в этой шеренге — коричневое платье с белым воротничком, черный фартук. Взявшись под руки, мы идем, перегородив тротуар, мимо киоска «Союзпечати», мимо Дома ученых с двумя вдумчивыми львами на воротах и поем хором: «Кто в дружбу верит горячо, кто рядом чувствует плечо!..»
И я мысленно уступаю дорогу самой себе, тринадцатилетней.
…Можно сесть на пятнадцатый или пятый троллейбус и доехать до Новодевичьего, но торопиться некуда, и я иду пешком по своимулицам, где каждый метр асфальта и каждый дом связан с каким-нибудь воспоминанием.
На Зубовской пересекаю Садовое, захожу в книжный магазин «Прогресс». Там на втором этаже есть отдел видеофильмов. Копаюсь среди детских и покупаю в подарок внучкам старые фильмы своего детства: «Пятнадцатилетний капитан», «Таинственный остров», «Дети капитана Гранта», «Остров сокровищ». Как же нам в детстве хотелось быть похожими на их храбрых, благородных героев! Конечно, внучки, привыкшие ко всяким там «Властелинам колец» и «Аватарам», вряд ли воспримут эти черно-белые, технически несовершенные фильмы так, как мы их воспринимали, но, может, хоть что-то западет им в душу, и в этом тоже будет «Весь я не умру…»
Сворачиваю в Первый Неопалимовский, пересекаю Плющиху и выхожу на Девичку. В МОЕ ВРЕМЯ на этом бульваре кое-где стояли изувеченные скамейки, а на неухоженном пятачке земли, на горке, стоял памятник Льву Толстому, тот, что перенесен теперь во двор музея на Пречистенке. Теперь тут плещет фонтан, дети играют на хорошо оборудованной площадке. Фигурные лавочки вдоль заасфальтированных аллей, урны, бордюры из низких кустиков. Но помнят меня только липы. Да и то самые старые. Может быть, вот эта, с темно-серым корявым стволом, видела, как моя няня Шура катала меня, пятилетнюю, тут зимой на санках.
…Перехожу улицу Десятилетия Октября, иду вдоль стены Новодевичьего монастыря до ворот кладбища. От ворот — направо, туда, где аллея высоких каштанов ведет в старую часть кладбища. Тут, в старой части, похоронено множество деятелей культуры, среди них и артисты-вахтанговцы, те, кто жил в нашем доме, знал меня с детства и называл «Анечкой». В последние годы рядом с их именами появляется все больше имен моих сверстников. А сверстники моего старшего брата, его друзья — Юра Щукин, Вадик Русланов, Кирилл Рапопорт, Сережа Лобашков, Катя Синельникова, Жека Симонов — давно уже один за другим упокоились рядом со своими родителями. Последним два года назад ушел восьмидесятитрехлетний Леша Толчан.