Письма Амабеда и др., переведенные аббатом Тампоне
Шрифт:
О добродетельный Шастраджит, то, что мне приходится здесь видеть и слышать, преисполняет меня ужасом от корней волос до ногтей на мизинцах ног!
– Как, – спросила я отца Фатутто, – вы один из этих пяти служителей господа и духовных судей?
– Да, милая Адатея, да, Отрада Очей, я один из пяти доминиканцев, которых наместник бога на земле послал сюда и облек неограниченной властью над душами и телами.
– Что такое доминиканец? Что такое наместник бога?
– Доминиканец – это духовная особа, чадо святого Доминика, инквизитор по делам веры, а наместник бога – священнослужитель, избранный господом, чтобы представлять его в этом мире, получать десять миллионов рупий в год и рассылать во все концы света доминиканцев [31], наместников наместника божия.
Надеюсь, великий Шастраджит, ты растолкуешь мне эту адскую галиматью, эту немыслимую смесь нелепостей и мерзостей, лицемерия и варварства.
Фатутто
Тут появилась моя добрая Дара – она принесла мне имбирной и коричной воды. Милое создание! Она ухитрилась передать купцу Курсому три предыдущие мои письма. Курсом уезжает сегодня в ночь и через несколько дней будет в Мадуре. Великий Шастраджит пожалеет меня, оплачет жребий моего мужа, не откажет мне в совете, и луч его мудрости озарит мрак моей гробницы.
ОТВЕТ ВЕРХОВНОГО БРАМИНА ШАСТРАДЖИТА НА ТРИ ПЕРВЫЕ ПИСЬМА АДАТЕИ
Добродетельная и злополучная Адатея, супруга моего любимого ученика Амабеда, знай, Отрада Очей, что глаза мои оросили потоками слез все три твои письма. Какой противоестественно злобный демон спустил на нас из глубины европейской ночи чудовища, добычей которых стала Индия? Ах, нежная супруга дорогого моего ученика, неужели ты не видишь, что отец Фатутто – злодей, заманивший тебя в ловушку? Как ты не понимаешь, что он-то и упрятал твоего мужа в яму, куда засадил и тебя, чтобы ты оказалась обязана ему своим спасением? Чего только он не потребует в знак признательности! Я содрогаюсь от ужаса вместе с тобой и немедля сообщу об этом попрании международного права всем верховным служителям Брамы, всем эмирам, раджам, набобам и самому великому императору Индии, блистательному Бабуру, двоюродному брату солнца и луны, царю царей, сыну Мирзы Мухаммеда сына Байсункора сына Абу Сайда сына Миран-шаха сына Тимура, дабы они соединенными усилиями положили конец разбою грабителей-европейцев. Какая бездна злодейства! Никогда жрецы Тимура, Чингисхана, Александра, Огуз-хана [32], Сусакима [33] и Вакха [34], поочередно приходившие покорять нашу священную и мирную землю, не позволяли себе такого лицемерия и таких мерзостей; напротив, Александр повсюду оставил вечные памятники своего великодушия. Вакх творил лишь добро: он был избранник неба. Ночью его войско вел огненный столп, превращавшийся днем в тучу [35]. Он посуху перешел Красное море; при нужде он приказывал солнцу и луне остановиться; от его чела исходили два снопа небесных лучей; рядом с ним всегда был ангел-истребитель, но он призывал на помощь лишь ангела-утешителя. Ваш же Альбукерк привез с собой только монахов, плутов-торговцев и убийц. Праведный Курсом подтвердил твой рассказ о вашей с Амабедом беде. Как я жажду спасти вас или отомстить за вас, прежде чем умру! Да вызволит вас вечный Бирма из рук монаха Фатутто! Сердце мое обливается кровью при мысли о ранах, нанесенных вашим сердцам.
N. В. Отрада Очей получила это письмо лишь спустя долгое время после отъезда из города Гоа.
ПЯТОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ ВЕРХОВНОМУ БРАМИНУ ШАСТРАДЖИТУ
Какими словами решусь я описать тебе новое мое несчастье? В силах ли стыдливость поведать о позоре? Бирма видел злодейство, и он не пресек его! Что будет со мной? Яма, куда я была брошена, и та не столь ужасна, как нынешнее мое положение.
Сегодня утром отец Фатутто вошел ко мне в одном легком шелковом подряснике и весь благоухая. Я была еще в постели. «Победа! – объявил он. – Приказ об освобождении вашего мужа наконец подписан». При этих словах я воспламенилась восторгом и назвала Фатутто своим отцом, своим благодетелем. Он нагнулся и поцеловал меня. Я подумала было, что это просто невинная ласка, целомудренное свидетельство его доброты ко мне, но он тут же сорвал одеяло, сбросил с себя подрясник, накинулся на меня, как коршун на голубку, придавил меня всей своей тяжестью, мускулистыми руками намертво стиснул мои слабые руки и, заглушив поцелуями стенания, рвавшиеся с моих губ, распаленный, неукротимый, безжалостный… О, какая минута! Зачем я не умерла!
Дара, почти нагая, прибежала мне на помощь, но, увы, лишь тогда, когда спасти меня от позора мог разве что удар грома. О провидение, о Бирма! Гром не грянул, и мерзкий Фатутто изверг в мое лоно жгучую росу своего злодеяния. Нет, даже десять рук божественной Дурги не обуздали бы неистовство этого Махишасуры [36].
Моя дорогая Дара изо всех сил оттаскивала его, но представь себе воробья, который теребит перья коршуна, насевшего на голубку, – и ты воочию увидишь отца Фатутто, Дару и несчастную Адатею.
Чтобы отомстить Даре за несвоевременное заступничество, он схватил ее самое одной рукой, повалил и, удерживая меня другою, обошелся с бедняжкой столь же немилосердно, как со мной, после чего с гордым видом хозяина, наказавшего двух рабынь, удалился, бросив на прощанье:
– Знайте, что такая же кара ждет вас обеих всякий раз, когда будете упрямиться.
Добрых четверть часа мы с Дарой не смели ни заговорить, ни посмотреть друг на друга. Наконец она вскричала:
– Ах, дорогая моя госпожа, что за ужасный человек! Неужели все его собратья столь же безжалостны?
Я думала лишь о своем злополучном Амабеде. Мне обещали его вернуть и не возвращают. Покончить с собой значит оставить его на произвол судьбы. И я не наложила на себя руки.
Целый день я питалась лишь своей скорбью. Еду в обычный час нам не принесли. Дара удивилась и начала сетовать; мне, напротив, казалось зазорным есть после того, что с нами случилось. Тем не менее у нас отчаянно разыгрался аппетит, но никто не шел, и мы были почти без памяти от голода, как раньше от горя.
Наконец, под вечер, нам дали пирог с голубятиной, пулярку, двух куропаток, маленький хлебец и, в довершение обид, бутылку вина без воды. Это самое оскорбительное издевательство, которому можно подвергнуть Двух женщин, претерпевших столько, сколько мы, но что было делать? Я упала на колени. «О Бирма! О Вишну! О Брама! Вам ведомо: то, что входит в тело, не оскверняет душу. Вы сами наделили меня душой; простите же ей, если состояние моего тела с роковой неизбежностью мешает мне ограничиться одними овощами. Я знаю, есть цыпленка – страшный грех, но нас к нему принуждают. Пусть же все эти преступления падут на голову отца Фатутто! Да превратится он по смерти в несчастную молодую индианку, а я – в доминиканца и да отплачу я ему за все причиненное мне зло еще немилосердней, чем он поступил со мной!» Не возмущайся и прости нас, добродетельный Шастраджит: мы сели за стол. Как горестны радости, за которые потом себя коришь!
Р. S. Сразу же после ужина я принялась за письмо к правителю Гоа, именуемому коррежидором [37]. Я прошу его освободить нас с Амабедом и заодно уведомляю о преступлениях отца Фатутто. Моя дорогая Дара заверяет, что переправит ему мое письмо через одного из стражников инквизиции, который иногда видится с ней у меня в передней и выказывает ей большое уважение. Посмотрим, что принесет нам этот рискованный шаг.
ШЕСТОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Поверишь ли, мудрый наставник человеков? Даже в Гоа есть справедливые люди, и коррежидор дон Же-ронимо – один из них. Наше с Амабедом несчастье тронуло его, несправедливость возмутила, преступление разгневало. Он взял с собой судей и отправился в тюрьму, куда мы заключены. Как мне стало известно, этот вертеп именуется Дворцом святейшей инквизиции. Но вот что удивит тебя: коррежидора не впустили. Пять извергов встали на пороге со своими алебардщиками и ответили служителю правосудия:
– Именем господа, ты не войдешь!
– Именем короля, я войду, – ответил он. – Дело подсудно королю.
– Нет, богу, – возразили чудовища.
– Я обязан допросить Амабеда, Адатею, Дару и отца Фатутто, – настаивал справедливый дон Жеронимо.
– Допросить инквизитора? Доминиканца? – вспылил главарь извергов. – Это святотатство! Бсоттиш-сао! Эсоттитсао [38]!
Я слышала, что это страшные слова: тот, к кому они обращены, обычно умчрает до истечения трех суток.
Противники разгорячились, еще немного – и началась бы свалка, но в конце концов стороны обратились к гоанскому bispo [39]. Bispo у этих варваров – примерно то же, что ты среди детей Брамы: духовный их правитель. Одеяние у него фиолетовое, на руках он носит фиолетовые башмаки, по торжественным дням надевает шапку, похожую на сахарную голову с вырезом посредине. Этот человек нашел, что обе стороны равно не правы и что судить отца Фатутто полномочен лишь наместник бога. К его божественности и было решено отправить виновного вместе с Амабедом, мною и моей верной Дарой.
Я не знаю, где живет этот наместник – по соседству с великим ламой или в Персии, но что мне до того! Скоро я свижусь с Амабедом и последую за ним куда угодно – на край света, на небо, в ад. Стоит мне подумать о нем, как я забываю все – яму, тюрьму, надругательство Фатутто, его куропаток, которых имела низость съесть, его вино, которое имела низость выпить.
СЕДЬМОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Я свиделась с моим нежным супругом: нас вновь соединили, и– я заключила его в объятия. Он стер пятно преступления, которым осквернил меня гнусный Фатутто; подобно священным водам Ганга, смывающим с души любую скверну, он дал мне новую жизнь. Обесчещенной остается одна лишь Дара, но твои молитвы и благословения вернут ей весь блеск былой чистоты.