Письма к брату Тео
Шрифт:
Арль, 21 февраля 1888
В дороге я думал о тебе не меньше, чем о новом крае, открывавшемся передо мной. «Может быть, он со временем и сам приедет сюда», – говорил я себе. Работать в Париже, по-моему, совершенно невозможно, если только у человека нет такого места, где он мог бы передохнуть, успокоиться и снова стать на ноги. Без этого он неизбежно опускается. Замечу для начала, что здесь уже лежит слой снега в 60 см и снегопад все продолжается. Арль, на мой взгляд, не больше Бреды или Монса. Подъезжая к Тараскону, я видел великолепный пейзаж – любопытное нагромождение исполинских
В лощинах между этими скалами – ряды маленьких круглых деревцев с оливково – или серо-зеленой листвой: наверно, лимонные деревья.
Здесь же, в Арле, местность кажется ровной. Я видел великолепные участки красной почвы, засаженные виноградом; фон – нежно-лиловые горы. А снежные пейзажи с белыми вершинами и сверкающим, как снег, небом на заднем плане походят на зимние ландшафты японских художников.
Вот мой адрес: Арль, департамент Устьев Роны, улица Кавалерии, 30, ресторан Каррель.
Вчера вечером прогулялся по городу, но недолго – был слишком утомлен.
Скоро напишу снова – на моей улице живет один антиквар, он уверяет, что у него на примете есть одна работа Монтичелли.
Жизнь здесь пока что не так выгодна для меня, как я надеялся; тем не менее я уже написал три этюда, что в это время года мне едва ли удалось бы сделать в Париже… Если увидишь Бернара, скажи ему, что покамест я трачу здесь больше, чем в Понт-Авене; надеюсь, однако, что, если хозяева согласятся предоставить мне полный пансион, я сумею кое-что сэкономить. Как только осмотрюсь, я сообщу Бернару среднюю стоимость здешней жизни.
Иногда мне кажется, что кровообращение мое восстанавливается – не то что в последнее время в Париже, где я был уже на пределе.
Краски и холст мне приходится покупать то у бакалейщика, то у книготорговца, а у них есть далеко не все, что нужно. Надо съездить в Марсель – поглядеть, как там на этот счет. Я возымел и до сих пор питаю надежду разыскать там хорошую синюю – в Марселе ведь все материалы можно купить из первых рук…
Этюды я написал такие: старуху арлезианку, снежный пейзаж, улицу с лавкой мясника. Женщины здесь, кроме шуток, очень хороши. А вот арльский музей – сущая насмешка: он отвратителен и достоин Тараскона.
Есть тут и музей античности, уже настоящий.
Получил письмо от Гогена. Он пишет, что был болен и пролежал две недели, а сейчас сидит без гроша – пришлось срочно платить долги. Он спрашивает, не продал ли ты что-нибудь для него. Писать тебе он не хочет, чтобы тебя не беспокоить. Ему так нужно хоть сколько-нибудь заработать, что он готов опять снизить цены на свои картины.
Я, со своей стороны, могу помочь ему только одним – письмом к Расселу, которое отправлю сегодня же.
Мы уже пробовали убедить Терстеха купить что-нибудь у Гогена… Прошу наперед: вскрывай все письма на мое имя – так ты быстрее познакомишься с их содержанием и я не должен буду тебе его пересказывать.
Не рискнешь ли ты приобрести марину для фирмы? Если это возможно, он на какое-то время спасен…
Здесь по-прежнему мороз и всюду лежит снег. Я написал этюд – снежные поля и город на заднем плане. И еще два маленьких этюда – ветка миндаля; он уже зацвел, несмотря на холод.
Наконец-то погода переменилась и с утра потеплело. Теперь я хорошо знаю, что такое мистраль, – я уже не раз бродил по окрестностям города, но работать из-за этого ветра так и не смог.
Небо было ослепительно синее, ярко сияло солнце, снег почти весь стаял, но ветер был такой сухой и холодный, что мурашки по коже бегали.
Тем не менее я посмотрел кое-что интересное – развалины аббатства на холме, поросшем остролистом, соснами и серыми оливами.
Надеюсь, мы скоро за все это возьмемся.
Покамест я закончил этюд вроде того, что подарил Люсьену Писсарро, только на этот раз с апельсинами.
Итак, сделано уже целых восемь этюдов. Но они не в счет – я ведь до сих пор работал на холоде и мне было не по себе.
Письмо Гогена – я собирался тебе его послать, но думал, что сжег его вместе с другими бумагами, – отыскалось. Прилагаю его к своему письму. Сам я уже написал Гогену и сообщил ему адрес Рассела, а Расселу послал адрес Гогена – пусть, если хотят, пишут друг другу непосредственно.
Но какое все-таки трудное будущее ожидает многих из нас, в том числе, конечно, тебя и меня! Я, разумеется, верю в конечную победу, но воспользуются ли ею художники? Настанут ли и для них лучшие времена?
Я купил грубый холст и велел так загрунтовать его, чтобы достичь эффекта матовой поверхности. Теперь я достаю тут все, что надо, и почти за те же деньги, что в Париже. В субботу, вечером, меня навестили два местных художника-любителя: один из них – бакалейщик, он торгует заодно и материалами для живописи; другой – мировой судья, человек добрый и неглупый…
Если потепление наступило и в Париже, оно пойдет тебе на пользу.
Ну и зима! Я до сих пор не решаюсь скатать мои этюды – они еще не высохли…
Бедняга Гоген, до чего же ему не везет! Боюсь, что выздоровление его продлится дольше, чем те две недели, которые он пролежал.
Черт побери, когда же наконец народится поколение художников, обладающих физическим здоровьем? Иногда я просто лопаюсь от злости, глядя на самого себя: мне мало быть ни больным, ни здоровым, как другие. Мой идеал – такая конституция, чтобы дожить до восьмидесяти лет и чтобы в жилах текла кровь, настоящая здоровая кровь.
Если бы хоть знать, что следующее поколение художников будет счастливее нас! Все-таки утешение…
10 марта 1888
Что ты скажешь о смерти императора Вильгельма? Не ускорит ли она ход событий во Франции? Останется ли Париж спокоен? Это еще вопрос. И как все это отразится на торговле картинами? Я читал, будто в Америке собираются отменить пошлины на ввоз картин. Это правда?
Может быть, проще убедить кое-кого из торговцев и любителей объединиться для покупки картин импрессионистов, чем объединить самих художников и уговорить их делить выручку от продажи картин? Тем не менее самый лучший выход для нас – создать ассоциацию и передавать ей свои картины, а выручку от продажи делить, с тем чтобы ассоциация гарантировала своим членам хотя бы возможность работать.