Письма к отсутствующему
Шрифт:
Часики из Буживаля были водружены рядом с этим внушительным монументом, и нетрудно себе представить, какое впечатление производила тут их задорная фигурка. Но вот однажды вечером дамы семейства Шванталеров занимались вышиванием в парадной гостиной, а знаменитый профессор читал кое-кому из коллег по Академии наук первые страницы своего «Парадокса», останавливаясь время от времени, чтобы наглядности ради продемонстрировать буживальские часики… Как вдруг Ева Шванталер, должно быть, по наущению беса пагубного любопытства, попросила, краснея:
— Папочка! Устройте, чтобы они зазвонили.
Профессор отвязал ключик, сделал два поворота, и тотчас раздался такой нежный
— Ах, какая прелесть! Какая прелесть! — повторяли барышни Шванталер, игриво потряхивая косами, чего за ними раньше не водилось.
И тут господин фон Шванталер торжественно возгласил:
— Ну вот вам пример французского сумасбродства! Они бьют восемь, а показывают три.
Это всех рассмешило, и, несмотря на поздний час, господа ученые пустились в пространные философские рассуждения и умозаключения по поводу легкомыслия французского народа. Гости и не думали расходиться. Никто даже не услышал, как на часах с Полигимнией пробил роковой десятый час, который обычно распугивал собравшихся. Большие часы совсем растерялись. Сроду не видели они такого веселья в доме Шванталеров, не видели и гостей в столь позднее время. Дальше — больше. Когда барышни Шванталер пришли к себе в комнату, у них от смеха и долгого бдения засосало под ложечкой; они уже не прочь были поужинать, и даже мечтательница Минна пролепетала, потягиваясь:
— Хорошо бы поесть омара!
После того, как буживальские часики были заведены, они принялись снова резвиться и куролесить. Сперва их шалости вызывали только смех, но мало-помалу, приучившись слушать их игривый и беспорядочный звон, чинный дом Шванталеров махнул рукой на время и стал проводить его в приятной беспечности. Каждый думал только о развлечениях. Оттого, что часы перепутались, жизнь, казалась такой быстротечной! Все перевернулось вверх дном. К черту проповеди и уроки! Куда заманчивее шум и суета! Мендельсон и Шуберт показались уже пресными. Сменив их на «Герцогиню Герольштейнскую» [39] и «Фауста наизнанку», барышни бренчали и скакали; у знаменитого профессора голова тоже ходила ходуном, и он не уставал повторять: «Веселитесь, детки, веселитесь!..» На больших часах был поставлен крест. Барышни остановили маятник — он будто бы мешал им спать, и весь дом подчинился причудам безалаберных стрелочек.
39
оперетта Жака Оффенбаха (1819–1880), поставлена в 1867 году; «Фауст наизнанку»- оперетта Эрве, автора «Мадемуазель Нитуш», представляет собой пародию на оперу Гуно, впервые поставлена в 1869 году.
Как раз в это время вышел пресловутый «Парадокс по поводу часов». Ради такого события Шванталеры задали бал, совсем непохожий на их прежние чинные и тусклые академические вечера, — нет, блистательный костюмированный бал, где фрау фон Шванталер и ее дочки фигурировали в костюмах буживальских лодочниц — руки голые, юбки до колен, плоские шляпки с яркими лентами. Весь город нн о чем другом не говорил, но это было только началом. Целую зиму Мюнхен, негодуя, наблюдал, как в гостиной почтенного академика любительские спектакли сменяются живыми картинами, ужинами и картами. «Веселитесь, детки, веселитесь! I!»- твердил окончательно сбитый с толку злополучный старик, и вся орава в самом деле веселилась напропалую. Фрау фон Шванталер после шумного успеха в наряде лодочницы проводила все время на Изере, непрерывно меняя рискованные туалеты. Девицы, оставленные дома без присмотра, брали уроки французского языка у пленных гусарских офицеров, интернированных в городе. А часики, с полным основанием чувствуя себя в родной буживальской атмосфере, трезвонили наобум: били восемь, когда стрелки показывали три… Однажды утром вихрь сумасбродного веселья подхватил и унес семейство Шванталеров в Америку, и самые лучшие полотна Тициана из Пинакотеки
После бегства Шванталеров в Мюнхене вспыхнуло настоящее поветрие скандальных происшествий. Настоятельница женской обители похитила баритона, ректор института женился на балерине, советник юстиции был уличен в шулерстве, монастырский пансион благородных девиц прикрыли за ночные оргии…
Какие же злые чары таятся порой в невинных предметах! Буживальские часики словно обладали даром волшебства и задались целью околдовать всю Баварию. Куда бы они ни попали, где бы ни прозвучал их легкомысленный звон, всюду он смущал, сбивал с толку умы. Переселяясь с места на место, часики под конец добрались до королевской резиденции. Угадайте, какая партитура постоянно раскрыта с тех пор на рояле ярого вагнерианца, короля Людвига?.. [40]
40
Баварский король Людвиг II (1845–1886) был страстным поклонником и пропагандистом музыки Вягнера, для которого он построил специальный театр в Байрейте.
— «Мейстерзингеры»?
— Нет!.. «Белобрюхий тюлень»!
Пусть знают, как пользоваться нашими часами.
Пруссак Белизера
Вот рассказ, слышанный мною на этой неделе в одном из монмартрских кабачков. Чтобы как следует передать тебе его, мне нужен был бы тот же лексикон жителя парижского предместья, что и у мэтра Белизера, тот же широкий фартук столяра да еще два-три стаканчика доброго монмартрского белого вина, от которого даже марселец может заговорить, как истый парижанин. Тогда я был бы вполне уверен, что и у тебя мурашки побегут по спине, так же как у меня, когда я слушал Белизера, рассказывавшего за столом в кругу приятелей эту мрачную и правдивую историю.
«…Это было назавтра после замирения (Белизер хотел сказать — перемирия). Жена отправила нас вдвоем — меня и малыша — прогуляться в сторону Вильневла-Гаренн: ведь там у нас домишко на берегу, такой дощатый балаган, а мы с самой осады о нем ничего не знали. Мне-то, конечно, не очень хотелось тащить с собой парнишку, я знал, что наверняка встречу пруссаков; раньше я с ними нос к носу не сталкивался, вот и боялся, что может выйти история. Но матери хоть кол на голове теши: иди да иди! Ребенок хоть воздухом подышит! Что верно, то верно, это ему, бедняжке, очень было нужно: пять месяцев плесневел в осаде!..
Ну вот, пошли мы с ним полями. Сами понимаете, до чего мальчонка был доволен, когда увидал, что есть еще деревья и птички, и зашагал по пашне! Ну, а у меня на сердце было вовсе не так легко: слишком много остроконечных касок попадалось на дорогах. От канала до самого острова только они и попадались навстречу. И до чего наглые!.. Приходилось держать себя на вожжах, чтобы кого-нибудь из них не трахнуть… Но особенно меня злость взяла, когда я вошел в Вильнев и увидал, что все наши бедные сады разорены, дома отперты, разграблены, а эти разбойники расположились у нас, перекликаются из окошка в окошко и сушат теплые подштанники на створках наших ставен да на садовых решетках. К счастью, рядом со мной шагал малыш, — каждый раз, как у меня рука чесалась, я глядел на него и думал: «Не горячись, Белизер!.. Осторожней, а то как бы с малым не вышло чего дурного!» Только из-за него я и не наделал глупостей. Тут я понял, почему это мать настаивала, чтобы я взял его с собой.
Наш домишко стоит на самом краю деревни, у берега, последний на правой руке. Очистили его сверху донизу, как и все остальные. Стекла выбиты, внутри ни одной табуретки, только несколько охапок соломы да последняя ножка большого кресла трещит в очаге. Везде пахнет пруссаками, хоть их самих и не видать. И покажись мне, что кто-то шевелится в подполье. У меня там стоит маленький верстак, я на нем по воскресеньям делаю для собственного удовольствия всякие мелкие поделки. Говорю малышу, чтоб обождал, а сам спускаюсь поглядеть.