Письма. Часть 2

Цветаева Марина Ивановна

Вы унижаете меня до доказательств: — «Докажите, почему я Вам дорог, почему именно я» — и я начинаю чувствовать себя виноватой — что Вы мне дороги, и сама перестаю понимать.

Я из Вас возвращаюсь — неузнаваемой: «победителем», чудовищем, нечеловском. Моя хозяйка, с которой я живу жизнь дней, [2117] Вам лучше скажет — кто я.

— Сказать Вам как это было? Может быть, это Вам все скажет, а если это не скажет — уже ничего не скажет.

2117

То есть хозяйка дачи, А. Ф. Лисицына, где Цветаева снимала комнату.

— Пойдем будить Т<агера>?

Я вошла. На кровати,

сверх кровати — как брошенная вещь — лежали Вы, в коричневой куртке, глубоко и открыто спящий, и у меня сердце сжалось, и что-то внутри — там где ребра расходятся — зажглось и стало жечь — и стало болеть.

Милый друг, может быть, если бы мы сели рядом, плечо с плечом, все сразу бы дошло, и не пришлось бы так много спрашивать. Есть вопросы, на которые нельзя ответить словами, можно ответить плечом и ребром, потому что слова — даже то же ребро Поэмы Конца — всегда умны (ребро: Адам: Ева — и так далее — и даль во все стороны — и неминуемо отводит друг от друга) — и содрогание от такого стихотворного ребра — только призрак того живого содрогания. Мы — словами — выводим вещь из ее темного лона на свет, и этот свет неизменно — холоден. (Ведь горит — Люся [2118] — от Поэмы Конца, от того самого ребра, только потому, — что она это ребро возвращает обратно в грудь (откуда это ребро сразу рвется — к другому ребру), с бумаги — в грудь, всю Поэму Конца — с бумаги — в грудь, уничтожая слова, делая их тем, чем они были: боком, плечом, ребром, вздохом. — Спросите — ее. Недаром она говорила о каком-то недозволенном ее чтении: недозволенном присвоении.

2118

Е. Е. Тагер.

Мы с вами — не то делаем — мы с чем-то — жестко обходимся.

_______

«Трамплин для стихов» — тот, живой, спящий, щемящий Вы?

…И еще: голос, странная, завораживающая певучесть интонации, голос не совсем проснувшегося, еще — спящего, — в котором и озноб рассвета и остаток ночного сна. (То самое двусмысленное «дрогнете вы», [2119] — впрочем, все равно: говорить я их не буду, печатать — тоже нет, а Вы теперь — знаете.)

2119

Из стихотворения М. Цветаевой «Двух — жарче меха! рук — жарче пуха…» (7 января 1940 г.).

И еще: — зябкость, нежелание гулять, добровольный затвор с рукописью, — что-то монашеское и мальчишеское — и щемяще-беззащитное — и очень стойкое…

Я не хотела Вам всего этого говорить, я думала — Вы сами поймете, и говорю Вам это почти насильно — от непосильного чувства, что я того спящего — чем-то обидела, ибо: если я — достоверно (хотя и мимовольно)

Вами обижена, то может быть в Вы — моим призраком, тем нечеловеком, который не я. Я или не я — но обида — была, и она носат мое имя, и я за нее ответственна, и звучит она из Ваших уст — приблизительно — т'aк: — «Ты меня не знаешь [2120] и по моему поводу „галлюцинируешь“ („как визионера дивинация“… [2121] ), а я — живой человек, может быть хуже, чем твой, но живой, а каждый живой заслуживает внимания. Твоя любовь — обида, ибо она меня минует и почему-то все-таки заимствует мои черты и входит в мою дверь».

2120

Кстати, сличите с первой строкой первого листа: тот упрек с этим (примеч. М. Цветаевой).

2121

Из стихотворения Б. Пастернака «Кремль в буран конца 1918 года».

Так ведь?

Ну, вот.

(И вот — откуда-то — строки:

В царство хвойное, мховое,Мехов'oе, пухов'oе…

Это еще тот мех и пух во мне не успокоились)

Но нужно кончать

Итак —

Еще одна такая беседа (которая есть — противустояние) и я не смогу, потому что не могу жить на подозрении — в чем бы то ни было.

Попробуйте быть ко мне проще — и добрее — и доверчивее.

Бросим

споры. Бросим меня. Говорите о себе.

Нам с вами дан краткий срок (о, я и без Вас скучала, весь мой правый бок не существовал, в весь белый дом со всеми белыми березами не существовал, и неужели Вы, странный человек, не почувствовали, как я Вам обрадовалась?)

Но довольно о «радостях». Может быть у Вас — свои беды, есть беда еще целый человек — Вы: вне меня, до меня, и после меня, — идите ко мне с ним. (Господи, какое счастье когда это делается само, и как страшно об этом просить! Но Вы меня — вынуждаете.)

Обнимаю Вас за плечо, коричневое

М.

Нынче, 22-го января 1940 г., день отъезда [2122]

Мой родной! Непременно приезжайте — хотя Вашей комнаты у нас не будет — но мои стены (нестены!) будут — и я Вас не по ниточке, а — за руку! поведу по лабиринту книжки: [2123] моей души за 1922 г. — 1925 г., моей души — тогда и всегда.

Приезжайте с утра, а может быть и удача пустой комнаты — и ночевки — будет, тогда всё договорим. Мне важно и нужно, чтобы Вы твердо знали некоторые вещи — и даже факты — касающиеся непосредственно Вас.

2122

То есть отъезда из Голицыно.

2123

Имеется в виду сборник «После России», который Цветаева направила с Тагером в Москву Веприцкой для перепечатывания.

С Вами нужно было сразу по-другому — по страшно-дружному и нежному — теперь я это знаю — взять всё на себя! — (я предоставляла — В'aм).

Одного не увозите с собой: привкуса прихоти, ее не было. Был живой родник.

Спасибо Вам за первую радость — здесь, первое доверие — здесь, и первое вверение — за многие годы. Не ломайте себе голову, почему именно В'aм вся эта пустующая дача распахнулась всеми своими дверями, и окнами, и террасами, и слуховыми оконцами и почему именно на Вас — всеми своими дверями и окнами и террасами и слуховыми глазк'aми — сомкнулась. Знайте одно: доверие давно не одушевленного предмета, благодарность венда — вновь обретшей душу. («Дашь пить — будет говорить!») А сколько уже хочется сказать!

Помните Антея, силу бравшего от (легчайшего!) прикосновения к земле, в воздухе державшегося — землею. [2124] И души Аида, только тогда говорившие, когда 'oтпили жертвенной крови. [2125] Все это — и антеева земля и аидова кровь — одно, то, без чего я не живу, не я — живу! Это — единственное, что вне меня, чего я не властна создать и без чего меня нету…

Еще одно: когда его нет, я его забываю, живу без него, забываю т'aк, как будто его никогда не было (везде, где «его», проставьте: ее, живой любви), даже отрекаюсь, что она вообще есть, и каждому докажу как дважды два, что это — вздор, но когда она есть, т. е. я вновь в ее живое русло попадаю — я знаю, что только она и есть, что я только тогда и есть, когда она есть, что вся моя иная жизнь — мнимая, жизнь аидовых теней, не отпивших крови: не-жизнь.

2124

Антей — сын богини земли Геи, был непобедим, пока прикасался к земле — своей матери (греч. миф.).

2125

Согласно рассказу легендарного героя Одиссея, проделавшего путь к царству мертвых Аиду, тени умерших, напившись из нее жертвенной крови, заговаривали с ним. (Гомер. «Одиссея».)

Так, может быть, следует толковать слово Ахилла [2126] — Я предпочел бы быть погонщиком мулов в мире животных, чем царем в царстве теней.

Но все это: и Ахиллы и Анды и Антеи исчезает перед живой достоверностью, что я нынче в последний раз сидела с Вами за столом, что мне уж н'eкуда будет — со всеми Ахиллами и Аидами и Антеями, что руки, в которые всё шло — шла — вся — отняты.

(У меня чувство, что мы с вами — и не начинали!)

2126

герой Троянской войны (Гомер «Одиссея»).