Письма
Шрифт:
Куряжская колония сейчас в ужасном состоянии. Нет и следа тех богатств, которые там были летом. Нет ни простынь, ни одеял, ни белья. Завкол и завхоз сидят в тюрьме.
Плохо очень в Куряже с квартирами. Около десятка флигелей наполнены множеством жильцов, которые еле помещаются в многочисленных кельях, пропитанных запахом борща и ладана. Кельи крохотные, перепутанные разными коридорчиками и каморками. Жить в них сейчас очень плоох.
Я все же согласился взять Куряж, потому что другого выхода нет. Выигрываем мы близость к Харькову. Но я выговорил 20.000 на ремонт. Это очень
Все это я описываю для того, чтобы Вы знали, куда я Вас приглашаю. Хочется верить, что Вы с Надеждой Тимофеевной возвратиесь к нам. ...Со стороны персонала нашего Вы, безусловно, встретите симпатию к себе, как к прекрасным работникам и интеллигентным людям#6. И сейчас мы Вас часто вспоминаем.
Думаю, что согласиться Вам следует. В Куряже соединяются удобства большого города и дачной местности. От станции Рыжов 1,5 версты, от станции Куряж - 1 верста, электричество, водопровод. Жалованье, вероятно, будет рублей 80-90.
В четверг 25/III я ожидаю телеграммы от утверждении договора Совнаркомом. Там затруднений никаких не предвидится. По получении этого письма долго не думайте, а давайте мне телеграмму о Вашем согласии. Как только я получу телеграмму, немедленно вышлю Вам назначение. Осложнений каких-нибудь с переездом в Куряж не ожидаю. Если за Вашим согласием остановки не будет, думаю, что и Вы к 20-му будете там.
Итак, жду Вашей телеграммы.
Само собой, в случае какого осложнения немедленно Вас уведомлю, хотя это почти невозможно.
Привет всем Вашим.
Ваш А. Макаренко
Н. Ф. Остроменцкой
9 октября 1926
Многоуважаемая Надежда Феликсовна!
Очень рад был получить от Вас записку - так приятно, что в моей любимой Москве у меня такой приятный знакомый, как Вы...
Ничего, разумеется, не могу возвразить против написания Вами книжки о колонии, хотя, по правде сказать, в мои планы не входит слишком рекламировать колонию. Я думаю, что у нас еще очень много недоделанного, много форм, представляющих поиски, но не решение. Но не по этим только причинам мне придется Вам отказать в помощи. Вы не знаете, как я занят, едва ли я сумел бы собрать для Вас все нужные материалы.
У нас все по-прежнему и благополучно. Вчера я возвратился из Одессы, где был на сьезде заведующих детскими городками и колониями#1. Там меня здорово качали. Между прочим, представил проект организации Всеукраинской детской трудовой армии (7 корпусов, 21 дивизия, 63 полка по 1000 человек каждый). Надо мной посмеялись как над мечтателем, но все Наркомпрос УССР предложил мне в качеств опыта организовать 1-й детский корпус на всех детей Харьковского округа. Считая беспризорных, это даст 10000 ребят. Я ставлю всяческий условия, главное - это согласие и поддержка колонии им. М. Горького.
Хлопцы к этому проекту относятся с энтузиазмом.
Я все же боюсь, что не сумею справиться с миллионом мельчайших сопротивлений
Начали занятия, по этому поводу маленький подьем. настроение прекрасное.
Кое-как одеваемся, но еще половина босых, одежды теплой нет делаем долги.
Духом не падаем.
Несколько ударов: ушел Калюжный, забрали в солдаты Коваля#2 и Семена#3. Последнее в особенности страшно грустно.
Пишите, пожалуйста, буду очень Вам благодарен. Надеюсь в декабре - январе быть в Москве, очень было бы хорошо повидаться. Будьте веселы.
Уважающий Вас А. Макаренко Харьков, Песочин
Н. Ф. Остроменцкой
2 февраля 1927, Харьков,
колония им. М. Горького
Дружеская переписка, так дружеская переписка, уважаемая Надежда Феликсовна, только какой же Вы друг, скажите пожалуйста? Правда, человек я не злобливый, на все 120%, но это ничего не значит. Я едва ли могу быть другом, потому что я только заведующий колонией. Такая, совершенно правильная точка зрения на мою особу установлена многими людьми, в свое время и Вы ее поддержали. Ну ничего.
Вам нужны мои советы? Очень сомневаюсь в действенности всяких советов, в особенности в таком щекотливом деле, как спасение Владикавказкой колонии. Я бы делал одно, а для Вашей натуры, для Вашей ухватки подойдет что-нибудь другое. Я потому и не хочу писать о своей колонии, что далеко не разрешил многих вопросов, связанных со значением личности.
Я буду самым искренним образом рад повидаться с Вами и поговорить. Вы много ездили, много видели, Вы энергичный, живой человек, даже, может быть, чересчур живой и я смогу кое-что взять у Вас после Ваших приключений. Но вот в чем дело: не вышло бы недоразумения с Вашим приездом.
Дело в том, что 14/II я уезжаю в отпуск в Москву на 10 дней. Когда Вы дадите Вашу телеграмму? Если после 14-го, то я Вам не сумею ответить. Хорошо, если это письмо поймает Вас где-нибудь на Кавказе!
Что Вы там за книгу пишете о нашей колонии? Вы себе представить не можете, насколько сильно я сомневаюсь в нужности такой книги. Я вот работаю в колонии 6 с половиной лет, а чем дальше, тем больше сомневаюсь во многих вещах, не только относящихся к горьковской колонии, но вообще ко всему соцвосу. Впрочем, я не знаю, в каком тоне будет писана Ваша книга. Если это будут просто картины жизни трудовой колонии, протестовать, разумеется, нельзя - тут с Вами ничего не поделаешь. Но если Вы будете говорить о принципах и о системе как о чем-то готовом и сложившемся, то я боюсь, как бы мне не пришлось потом протестовать в печати. Одним словом, будем надеяться на наше свидание. Буду очень рад увидеться и поговорить с Вами.
На нашу колонию сейчас ведется целая война со всех сторон.
Бьют, конечно, по системе. Метод такой: все наши недостатки, недоделки, просто пропущенные места, случайные ошибки считают элементами системы и с остервенением доказывают, что у нас не система, а ужас. Мне выгоднее в таком случае отмалчиваться и делать свое дело.
Желаю Вам всего хорошего.
Спасибо за дружеское письмо.
Искренне уважающий Вас
А. Макаренко
Н. Ф. Остроменцкой
18 марта 1927.