Письмо французской королевы
Шрифт:
Так, хватит размышлять о всякой бессмыслице, нужно срочно застегнуть штаны булавкой. Как женщина опытная и довольно часто оказывающаяся в подобном положении из-за лени и рассеянности, Алёна всегда носила с собой булавочку, а то и две, постоянно подумывая и о том, чтобы завести привычку носить еще и так называемый набор туриста, с нитками и иголками (а что, можно прямо сегодня и купить в Тоннере). Но как ни была раскованна и рискова наша героиня, все же вот так взять, задрать длинную майку и начать демонстрировать всем свою неряшливость она не могла. Требовалось найти укромный уголок.
Алёна окинула взглядом двор шато, заодно проверяя, не следит ли за ней гид, а может, и граф. С облегчением вздохнула: тот как раз входил в дом. И продолжила осматриваться.
Она ринулась вперед, посвистев на прощание графским собакам, лениво дремавшим перед крыльцом. Выглядели те, прямо скажем, довольно непрезентабельно – дворняжки какие-то, а не их сиятельства. Однако небольшие каменные львы у террасы смотрели грозно, как и подобает графским львам.
Часы над входом как остановились на без четверти пять какого-то там века, так и стояли.
Красота, какая красота… Каждый камень прекрасен, каждый платановый лист, чьи тени дрожат на стенах… Хорошо бы еще вернуться сюда, ну хоть еще разик приехать бы! Не бросить ли через парапет монетку в пруд?
«Ага, пока ты будешь шарить в кармане, штаны точно свалятся!» – одернула себя Алёна.
Придерживая их рукой через майку, отчего имела вид человека, которого внезапно схватила колика, она засеменила к конюшне. По пути сообразила, что из-за такой походки напоминает также человека, которому срочно, архисрочно понадобилось сделать небольшое и деликатное пи-пи. А может, и не небольшое и не деликатное…
Ой, а вдруг кто-нибудь обратит внимание на то, как она идет и куда идет? И подумает, что экскурсантка решила превратить графскую конюшню в туалет? Не плюнуть ли на приличия и не начать ли застегиваться прямо на улице?
А, ладно! Каждый понимает вещи согласно своей испорченности, Алёна-то знает, что совесть ее чиста.
Она влетела в низенькую дверь, мельком глянула вокруг и убедилась, что и в самом деле попала в конюшню. Да какую чистенькую, уютную! Только холодно здесь. Бедные лошади, наверное, мерзнут в этих каменных денниках… Или животные не мерзнут так, как люди? Теперь-то точно не мерзнут – хотя бы потому, что их здесь нет, только лежит сено в очень аккуратных тюках (один на другом до потолка) да висят седла и прочая верховая сбруя на крюках. Алёна отстегнула заветную булавку с внутренней стороны кармана и принялась торопливо прилаживать ее на брюках. Бог весть почему, руки так дрожали, словно она, по старинному присловью, кур воровала. И возилась с минутным делом наша героиня как-то очень долго, причем ей все время чудилось, что кто-то сейчас заглянет в дверь и спросит, как в том замечательном детском фильме давно ушедших времен: «А что это вы здесь делаете?» Или, сообразуясь с местоположением: «Et que faites-vous cela ici?» Никто не заглядывал. Но Алёне все равно казалось, что кто-то смотрит, смотрит на нее…
Булавка гнулась – оказалась маловата и тонковата для поддержки штанов. Алёна дважды уколола палец и дважды шепотом употребила инвективную лексику, нарушая одно из своих строжайших табу… Еще и сумка соскользнула с плеча, задела ремешком по руке – вот подлость! – булавка упала на пол, усыпанный сенной трухой, и немедленно сгинула с глаз. Искать булавку в сене – наверное, все равно что искать в нем иголку. На счастье, у нашей запасливой героини лежала еще пара булавочек в сумке. Они оказались побольше и покрепче.
Наконец дело было сделано. Алёна подергалась так и этак, опустилась на корточки, чтобы проверить, не расстегнется ли булавка, когда в автобусе сядешь, – и тут боковым зрением отметила что-то коричневое… что-то, высовывающееся из-за сложенных один на другой тюков с сеном…
Башмак! Нога в мокасине! Больше ничего не было видно, только эта нога в коричневом мокасине. Кажется, какой-то человек, устроившись поудобней на одном из тюков, сейчас наблюдал за писательницей Дмитриевой, проковыряв в сене дырку! Алёне даже почудился в щелке между тюками внимательный глаз! Хотя ерунда, конечно, ничего такого она видеть не могла.
Надо ли говорить, что наша героиня вылетела из конюшни с такой скоростью, будто там вспыхнул пожар и Алёна торопилась набрать номер 01… нет, номер 17, по которому вызывают во Франции пожарных, называемых здесь сапер-помпье?
Во дворе она снова огляделась. Вокруг было пусто, гида не видно, никто за ней не наблюдал. Ну, кроме того типа в коричневом ботинке, который остался в конюшне.
Извращенец несчастный! Он, наверное, нарочно там устроился, чтобы подглядывать за дамами, которые могут забежать в конюшню, чтобы украдкой сделать маленькое и деликатное пи-пи или кое-что иное. И решил, что Алёна зашла туда именно за этим! Но какой смысл пакостить в благородной конюшне, если вон, за воротами шато, стоит сакраментальное здание с сакраментальными же фигурками?
Хотя, видимо, всякое случается. Возможно, были прецеденты, потому извращенец и устроился в укромном уголке. Интересно, он из персонала замка или турист? Да ладно, какая разница! Ничего компрометирующего Алёна все равно не делала, так что можно спокойно ехать домой.
Так она и поступила. Только спокойно не получилось – неприятный эпизод почему-то заслонил все эмоции, испытанные в Талле: и восторги, и волнения, и… Просто все!
Бывают же такие чувствительные натуры…
Ну и дуры!
Вторая половина XIX века, Китай
Император забыл о Лан Эр. Однако та не забыла своей неудачи, своего позора. Другая зачахла бы от тоски – а вот цепкая, упрямая, как маньчжурская сосенка, Лан Эр решила… расцвести.
Каждой императорской наложнице в год полагалось 150 лянов в год [12] – на украшения и маленькие – совсем маленькие! – удовольствия. Но маленькие удовольствия были Лан Эр совершенно ни к чему. Ей требовалось кое-что побольше! На всякую ерунду Лан Эр драгоценные ляны тратить не стала, подкупила младшего евнуха Ши Цина, который был пристрастен к опиуму и которому, конечно, никогда не хватало денег на тайные посещения опиекурильни (за это можно живо распроститься с головой, однако Ши Цин готов был на все ради нескольких затяжек «волшебной трубкой»!), и тот несколько раз украдкой выводил Лан Эр из дворца. Путь ее лежал в квартал «чанцзя», квартал «домов певичек» – к тому дому, где обитала самая знаменитая городская проститутка Сун по прозвищу Слива Мэйхуа. Ходили слухи, что нет в столице никого искушенней, чем она, в искусстве любви. Многие аристократы просаживали целые состояния, только бы добиться ее благосклонности и изведать в ее объятиях неземное блаженство. Ведь она исчисляла свой род прямиком от немногих потомков Серебряной Фей! Госпожа Мэйхуа могла бы стать очень богатой, однако на севере, на берегах реки Мангун [13] , у нее было множество родственников, совершеннейших бедняков, которым Мэйхуа и отсылала почти все деньги.
12
Около 400 долларов по современным меркам.
13
Одно из маньчжурских названий реки Амур.
Узнав про это, Лан Эр только губы презрительно скривила. Какая глупость! Она так даже и не вспоминала ни отца, никого иного из родных, а чтобы деньги на них тратить… Нет, право, доброта – самое невыгодное свойство характера!
А между тем именно из доброты – не такие уж большие деньги платила Лан Эр – госпожа Мэйхуа взяла ее в ученицы. Она просто пожалела свою землячку – ведь они обе были маньчжурками, затерявшимися в далеком и таком огромном городе. Из сочувствия госпожа Мэйхуа начала учить Лан Эр самым изощренным тонкостям своего ремесла, читая при этом старинные любовные стихи, которых знала великое множество: