Письмо в такси
Шрифт:
— Да, но представьте, что это вы потеряли письмо…
— Ах, Сесилия, дорогое дитя, с какой легкостью вы строите несчастье! Чтобы я тревожилась из-за потерянного письма, это должно быть любовное письмо, а чтобы я написала любовное письмо, у меня должен быть любовник. Любовник, какое чудо!
Гюстав, который не пошел на прогулку, а говорил о делах с Дубляр-Депомом в соседней комнате, зашел в гостиную за сигаретой.
— Любовник? — повторил он.
— Да, какое чудо! Сесилия начала роман: я, наконец, изменяю мужу и теряю письмо, которое написала
Гюстав посмотрел на жену, та показалась ему смущенной, и он, озабоченный, вернулся к своим разговорам.
Гуляющие вернулись, размахивая руками и крича во все горло. Принесли чай и десерт, который подавала Нану в костюме гаучо. Помогавшая ей Сесилия чувствовала на себе неотступный взгляд Гюстава. Поскольку ни та ни другая не играли в карты, а все рассаживались за игорными столами, они обе сели в уголке гостиной, где могли вдоволь шептаться, попивая крепчайший виски. Гюстав играл рассеянно и проиграл равнодушно, а потом, когда наконец все пошли переодеваться, зашел вместе с Сесилией в ее комнату, где та, с мнимой непринужденностью, распустила волосы и начала раздеваться.
— Что это еще за история с письмом? — спросил Гюстав. — Мне кажется, нет ничего удивительного в том, что я усматриваю связь между твоим потерянным письмом и словами Марселины.
— О, конечно, в этом нет ничего удивительного, но неужели ты думаешь, что, если бы у меня был любовник, я рассказала бы об этом ей, а она, сделавшись моей наперсницей, захотела бы меня скомпрометировать?
Подозрительность Гюстава не могла ничего противопоставить логике такого рассуждения, однако он не сдавался:
— А каким образом ваша беседа приняла столь двусмысленный оборот?
— Ну просто я поразмыслила и расстроилась. В письме, которое я написала Александру, был, как ты знаешь, сюжет фильма или пьесы, и меня тревожит мысль о том, что какой-нибудь нечистоплотный субъект может присвоить его и продать. Я спросила Марселину: «Что бы вы сделали, если бы нашли письмо?» Она ответила, что прочитала бы его; тогда я сказала: «А если бы письмо потеряли вы?» Выяснилось, что для нее ценность может представлять лишь любовное письмо. Любовь — это было ей по душе; это ей тем более нравилось, что она видела в чувстве благовидный предлог для измены Дэдэ, и, когда ты вошел, она вовсю радовалась своим фантазиям.
Гюстав рассмеялся.
— Ну и как, сочинили вы конец этого романа?
— Если бы мы сочинили конец, мы бы сочинили весь роман. Ты нас прервал, и мы к этому уже не возвращались.
Она вошла в ванную комнату, Гюстав последовал за ней и, пока она принимала ванну, ходил взад-вперед.
— Роман… роман… будем проницательны, — бормотал он. — Марселина теряет любовное письмо, которое попадает мне в руки; если я честен, я отнесу его на почту; если я нескромен, я его прочитаю, а если я нечестен, я постараюсь использовать его в своих целях; но как бы я смог извлечь из него выгоду, если я знаю лишь имя получателя?
— А если адрес отправителя отпечатан на бумаге или написан на обороте конверта?
— Какая
— И это ты называешь романом?
— Это только начало.
— А я бы это назвала началом и концом пренеприятной истории, — обрубила Сесилия. И, слушая только голос своей тревоги, она запомнила лишь последние слова: «Если бы мне принесли письмо, которое можно было бросить в ящик, я сказал бы себе: «Дело темное, придется платить».
Хотя обычно рассуждения Постава ее не трогали, в этот раз они произвели на нее живейшее и неприятнейшее впечатление. «Корабль дал течь. Я на борту «Титаника», и, раз я иду ко дну, мне остается только петь». После ужина она села за фортепьяно и спела вместе с Нану самые популярные мелодии из «Толстой Худышки». Она всех развеселила, ею восхищались, благодаря ей время прошло незаметно.
Гюстав, не любивший вставать спозаранку, еще накануне решил в тот же вечер вернуться в Париж. После смеха и аплодисментов начались «спокойной ночи», «до свидания», «до скорой встречи», и Сесилия исчезла, оставив память о себе.
Дорога была светлой, словно заледенелая река. Луна рождала свои миражи, бесцветное голубое свечение окаймляло бескрайнее, невообразимое и неожиданное поле, и то была земля, то была звезда, украшенная отсветами и тенями ночи. Чтобы избегнуть того, чего она опасалась, Сесилия искала способ стать невидимой, или, по меньшей мере, неуловимой, и мысль о возвращении в Париж приводила ее в ужас:
— Посмотри, — сказала она Гюставу, указывая на маленькую хижину на опушке леса, — знаешь, я бы охотно жила там до конца своих дней. Вон там, в той маленькой хижине.
— Возможно, она не продается, — отвечал Гюстав и добавил, что лично он хотел бы иметь такой дом, как у Дэдэшек.
Их богатство и стиль жизни внушали ему уважение, и он долго об этом говорил. Сесилия, поглощенная своими страхами, его не слушала, и он очень удивился, когда она прошептала: «Дело темное, придется платить».
— Что ты сказала?
— Ничего. Я, наверно, уснула; бормотала что-то во сне.
— Хорошо, спи, дорогая, — сказал он, и она уже не открывала глаз до конца пути.
Не все невесты красивы, но есть красивые невесты; не все дни знаменательны, но есть дни, которые выделяются из потока. Сесилия проснулась в еще больших мучениях, чем уснула, и, ослабев от тревоги, едва смогла встать. Она подумала, что сможет развлечься, переставляя мебель, и, когда Гюстав вернулся к обеду, она сидела на полу в своей пещере Али-Бабы, с босыми ногами и руками в пыли, за стеной из книг.