Плач к небесам
Шрифт:
– Какая разница! – раздраженно ответил он. И, увидев, что Гвидо чуть улыбается, как взрослый, подсмеивающийся над детской страстью, тихо взъярился.
Едва вступив в коридор, он увидел людей Раффаэле. Но это были не слуги, а графские бравос.
– Синьор, его сиятельство желает видеть…
– Хорошо, но не сегодня. Он не может, – быстро сказал Тонио и двинулся в сторону улицы.
На мгновение ему показалось, что сейчас эти люди помешают ему пройти. Но прежде чем схватиться за шпагу или сделать еще что-нибудь столь же глупое, ледяным тоном он повторил слова отказа. Очевидно, бравос Раффаэле были совершенно
Но когда он уселся в собственный экипаж, то увидел, что и они тут же вскочили на коней. Поэтому Тонио, придумав хитрый план, приказал кучеру отвезти его на площадь Испании.
У палаццо Санфредо его карета замедлила ход и поползла как черепаха. Миновав палаццо, Тонио добрался до второго проулка, где проезд был таким узким, что карета чуть ли не царапала стены, и там незаметно выскользнул из нее и закрыл дверь, а потом, спрятавшись в темноте, подождал, пока бравос графа проедут мимо.
Итак, долгожданный момент настал.
Тонио открыл нижнюю дверь палаццо и, увидев факел, освещавший лестничную площадку, остановился и взглянул наверх. Лестничный колодец казался продолжением улицы – такой он был заброшенный, холодный. Глядя на него, Тонио постарался ни о чем не думать. Иначе ему неизбежно пришли бы в голову мысли о том, что уже три, нет, четыре года он не лежал в постели с женщиной, и о том, что он не в состоянии избежать предстоящего, хотя и не имел ни малейшего представления, чем это могло бы закончиться.
В какой-то момент он даже пробормотал вслух, хотя и довольно невнятно, что можно найти решение. Надо уверить себя, что она некрасива, непривлекательна. И тогда он освободится от наваждения.
Но все же он не двигался с места.
И уж совершенно врасплох его застало появление со стороны улицы двух англичан. Те говорили на своем родном языке и тут же чуть ли не по-приятельски поздоровались с ним. Ему показалось, что они прямо-таки с благоговейным ужасом поглядывают на его рост, хотя и сами были немного выше, чем итальянцы. Тонио просто оцепенел. Он был совершенно уверен в том, что они пялятся на него, потому что он уродлив. Ледяным взглядом проводил он их вверх по лестнице.
Ему пришло в голову, что, будь здесь зеркало, он мог бы посмотреться в него и увидеть, кто же он все-таки. Дитя-переросток, как ему иногда казалось, или – раз и навсегда – чудовище? Он задумался. Печаль захлестывала его, делала слабым, и ему вдруг пришло в голову, что он легко мог бы отправиться нынче вечером к графу, и тогда эта девушка, окончательно им оскорбленная, стала бы отныне держаться от него подальше.
Так что когда он все же поставил ногу на ступеньку и начал подниматься наверх, то сам этому немного удивился.
Дверь в студию оказалась открыта, и первое, что бросилось ему в глаза, было небесным сводом, совершенно черным небом, усыпанным яркими звездами.
Сама по себе эта просторная комната ничем не освещалась. Но в ней были огромные высокие окна, одно прямо перед Тонио, а другое – справа. Широкий, чуть скошенный потолок тоже был стеклянным. Благодаря всему этому и можно было видеть ночное небо.
Шаги его звучали глухо; на миг он потерял равновесие, ему почудилось, что небо над этим крохотным клочком земли посреди Рима передвигается, словно над плывущим в океане кораблем.
Звезды казались просто дивными. Созвездия представали перед ним в удивительно четком виде. И, глубоко вдыхая свежий воздух, проникавший в комнату, он медленно покружился под небесами, словно ему совершенно нечего было бояться в этом мире, и неожиданно почувствовал себя очень маленьким и очень свободным.
Лишь после этого он заметил, что в комнате все же присутствуют кое-какие предметы: стол, стулья, картины на мольбертах, с темными фигурами, прорисованными на белом фоне, а еще ряды разных бутылочек и баночек… И почувствовал острый запах скипидара, перебивший внезапно более глубокий и приятный запах масла, которым пользуются художники.
А потом он увидел ее, Кристину, стоявшую в тени, в самом дальнем от окон углу. Ее голова была покрыта свободными складками капюшона.
Страх обуял его. Сковал, лишил сил. И все те трудности, что он воображал себе, снова стали терзать его. Что он скажет ей? Как они начнут? Что вообще может произойти между ними? Что считается само собой разумеющимся? Что вообще они оба здесь делают?
Он почувствовал дрожь в руках и ногах и, радуясь, что в комнате темно, склонил голову. Печаль заполняла эту высокую, открытую небу комнату, печаль вставала стеной и была темнее самой ночи. Ему казалось, что эта девушка слишком невинна, а воспоминание о ее красоте создало в его сознании абсолютно неземной образ.
Но в реальности темная фигура уже приближалась к нему, и вдруг в этой пустой комнате прозвучал голос Кристины, и этот голос произнес его имя.
– Тонио, – сказала она, как будто какая-то близость уже успела связать их, и как только он услышал ее низкий и довольно мелодичный голос, то невольно приложил к губам палец.
Теперь он видел ее лицо под капюшоном, а сам капюшон вдруг навеял на него мысли о монахах, что обычно сопровождают на эшафот приговоренных к казни, и тогда он быстро протянул руку, легко преодолев расстояние, еще остававшееся между ними, и стянул капюшон с ее волос.
Она не шелохнулась. И не испугалась. Даже когда его пальцы втиснулись в тугие пряди и, разведя их, сомкнулись у нее на затылке. Она шагнула ближе.
И, неожиданно поднявшись на цыпочки, прильнула к нему всем своим юным телом, укутанным тонкой шерстяной тканью и кружевом. И он тут же ощутил мягкость ее подбородка и невинность пухлых губ, а потом, по внезапной дрожи, почувствовал охватившее девушку желание.
И это желание покорило его, передалось всему его телу, рту, вытягивающему желание из ее губ, из теплой, сладкой ложбинки на шее, а потом и из округлости высоких, прикрытых тонкой тканью грудей.
Тонио прижал к своей груди ее голову так сильно, что, наверное, даже причинил Кристине боль, и потом зарылся лицом в ее волосы, приподымая их сияющими пригоршнями, которые даже в этой сумрачной зимней комнате отсвечивали золотом. Крохотные завитки волос стали щекотать его лицо, и тогда, оторвавшись от нее, он тихо вздохнул, и этот едва уловимый звук тут же растворился в воздухе.
Кристина отстранилась от него и, взяв его за руку, повела в соседнюю комнату.
Даже ее пальцы показались ему странными на ощупь – хрупкими, словно драгоценности. Он поднес ее руку к губам.