Плачь, принцесса, плачь
Шрифт:
– Мне кажется, так вполне мог бы называться чей-нибудь никнейм – Хам. Но пусть будет Харли. Логин – Харли. Как и раньше.
Сердце защемило от боли при воспоминании о Нине.
– Харли, значит? Окей. Харли Квин? – не дожидаясь моего ответа, ввел логин, – Вам бы подошло нечто другое, но ведь никнейм иногда намного больше говорит о его носителе, чем имя. Его мы, в отличие от имени, выбираем сами. И насчет первого варианта – я бы внес его в пароль, но общенародная система безопасности никогда не даст возможность ввода трехзначного пароля. Слишком будет легко войти в вашу, – поднял на меня глаза, скользнул по груди и снова в глаза, – СRМ.
Наглая
Сцепила пальцы в замок и закинула ногу на ногу, испытывая желания дать ему как следует по щетинистой журнальной физиономии за эти наглые намеки.
– В таком случае пусть это будем Хам000000. Каждый раз вводя его, буду вспоминать о вас.
– Главное, что так же никогда обо мне и не забудете. Во всем есть свои плюсы и минусы. Кстати, когда вы злитесь, у вас глаза становятся на несколько тонов ярче. И румянец появился.
Он что-то сохранял у меня на ноуте, быстро щелкал пальцами по клавиатуре. Очень четкий мужественный профиль с резко очерченными широкими скулами. И такие неуместные длинные ресницы.
– Готово. Теперь я уверен, что новый логин и пароль навсегда останутся в вашей памяти. Вы обращайтесь, если еще что-нибудь понадобится ввести. – резкий взгляд на меня, и рука с кофе дрогнула, – Кстати, ваш кофе остыл. Не хотите выйти из этого склепа и выпить со мной чашечку настоящего черного, а не эти помои?
Я настолько опешила от его наглости, что спрыгнула со стола и демонстративно отпила из кружки.
– Вы нашли единственную возможность врезаться в мою память.
Подошла к нему, ожидая, пока освободит моё место.
– А на приглашение вынуждена ответить отказом – ненавижу черный кофе.
– Я тоже ненавижу черный кофе, мы можем попить чаю, например.
Он бросил взгляд на фото Нины со мной и снова посмотрел на меня.
– Такой пароль обязательно надо обмыть.
Проследила за его взглядом и поёжилась, невольно ощутив себя предательницей. Только что я мысленно обвиняла всех в том, что так быстро нашли замену Нине, что общались с ним с улыбкой, легко и непринужденно, а теперь сама стояла рядом и всерьез раздумывала о том, чтобы принять его предложение. Тело окатило ледяной волной презрения к самой себе.
– Я думаю, вы достаточно сегодня обмыли всё, что только можно. Я благодарна вам за приглашение, но у меня слишком много работы. До свидания, Адам.
Он продолжал смотреть на меня. Вот так сверху вниз. Не моргая. Очень глубокие у него глаза, цвет и оттенок меняют мгновенно. От светлого, до почти черного.
– А знаете, я ведь вас прекрасно понимаю. Думаете, пришел на чужое место, на место дорогого для вас человека, еще и в душу к вам лезу, верно? Но если бы не я, то пришел бы кто-то другой. Да кто угодно. Это работа, предприятие, которое не может позволить себе траур по сотруднику даже на один день. Человека не уволили, не подсидели – человек умер. А жизнь вокруг продолжается, и кофе пьют по утрам, и чай, и на работу ходят. Даже хамы. Хорошего дня, Мирослава Лазаревна. Обращайтесь, если что.
Дождалась, пока выйдет за дверь и опустилась в своё кресло, уронив голову на руки.
Конечно, он был прав. Нет его вины никакой в том, что произошло. И фирма тоже не должна горевать по умершему сотруднику. Как и все те, кто собирался утром возле кофемашины, приветствуя нового коллегу. По большому счёту, Нина ни с кем, кроме меня, на работе близко не общалась. Это
Подняла голову и посмотрела на экран. В глаза бросился ярлык соцсети. Кликнула два раза и с облегчением увидела, что здесь она даже не вышла из аккаунта.
Последнее сообщение светилось непрочитанным. От Джокера. И аватарка с Хитом Леджером под маской уродливого грима.
Глава 3. Марина Чистова
«В комнате темно, но я был прав
Тлеют на руках твои мечты
Если ты забыла, кто твой враг…
Я тебе напомню – это ТЫ…»
Иван Петрович Никифоров поморщился, отмахнувшись от Старкова, предлагавшего выйти из этой вонючей ямы и покурить. Хотя затянуться хотелось до дрожи в пальцах. За все время работы участковым не видел майор такого ужаса – будто здесь, в их Мухосранске снимали голливудский фильм ужасов. Да, он привык к убийствам, но к другим: то сын отца пырнет ножом, не поделивши с ним бутылку самогона, то брат брата до смерти изобьет из-за жены-шлюшки, то какого-нибудь приезжего обчистят до нитки, прирежут и кинут труп в канаву. Случалось всякое за время его службы в органах. И он наивно полагал, что уже ничем его не удивить. Но сегодня… сегодня он впервые почувствовал приступ ужаса. Едва спустившись в этой подвал ощутил, как тело каменеет от страха, и тошнота подступает к горлу.
***
Пасмурное небо нагоняло тоску…Затянутое низкими, громоздкими тучами, оно словно грозилось провалиться на землю, задавив под собой старенькие дома с выцветшей, некогда яркой черепицей.
Марина выдохнула, чертыхнувшись, когда ветер словно в издевку бросил ей в лицо несколько локонов. Капли дождя каким-то сплошным потоком обрушились на нее.
– Вашу ж мать! – Слёзы бессилия покатились из глаз девушки.
Сейчас она ненавидела абсолютно весь мир. И чертовое небо, и совсем не ко времени разразившийся дождь, и дорогу, никогда не видевшую асфальта, и огромный чемодан, ручка которого сломалась при выходе из автобуса. Рядом не оказалось ни одного мужика, который мог быть помочь – вместе с ней ехали одни старики, да бабы с приставучими сопливыми детьми, которые трещали без умолку.
«Айфон» почти разрядился еще в поезде, и, чтобы сохранить остатки зарядки, Марине пришлось всю дорогу слушать беспорядочную трескотню этих деревенских идиотов и предсмертные потуги жестянки, в которой они все тряслись, как в консервной банке. Ей казалось, что ПАЗик развалится на полпути, но эта куча металлолома таки довезла их до Глухомани, как окрестила про себя девушка родные края покойного отца, и, на прощание выпустив по пассажирам черное вонючее облако, уехала.
В деревню её отправила мать подальше от Марата и от своего нового ухажера. Испугалась, что последний переключится на Маринку. Идиотка старая. Нашла хахаля, который всего на восемь лет старше собственной дочери, и трахалась с ним без зазрения совести в соседней комнате. В то время, как Марина сидела на кровати, вдев наушники, слушала музыку, перекрывавшую их бесстыжие стоны, и смотрела, как трясется изголовье её кровати от толчков. Когда-нибудь Марина вырвется из этой нищеты, из проклятой двушки со стенами тоньше папиросной бумаги, и все же получит то, чего достойна и заслуживает. Не то, что её мать, которая еле сводит концы с концами и боится, что собственная дочь отобьет у нее молодого любовника.