Плаха да колокола

Белоусов Вячеслав Павлович

Так Абрам Шик спас репутацию Турина, иначе подметать бы ему улицы ещё с той поры.

А сам Зуб скоро попался из-за дурости. Устроил гулянку – воскрешение отмечал. За столом среди пьянствующей публики, выставив пушку [21] , заставил его Турин тянуть лапы в гору, но не дался бандит живьём, вышиб оконную раму, выбросился со второго этажа и, угодив на булыжники головой, разбился.

– Досталось вам? – спросил Ковригин.

– Больше сам мучился, что живым не удалось взять, –

буркнул Турин. – Однако засиделись мы с воспоминаниями. Абрам Зельманович вас в губкоме дожидается. Он уже оборудовал там местечко. Мейнца сейчас нет. Обратитесь к Распятову, чтоб найти старика.

21

Пушка (уголов. жаргон) – револьвер.

Шика искать не пришлось, тот, полусогнувшись, маячил у чёрного входа в губком и покуривал папиросу, с удовольствием пуская колечки дыма.

– Чем же он так умаялся, что нас встречать вылез? – усмехнулся Ковригин.

– Боится, чтоб не потерялись, – в розыске Сунцов стал разговорчивей.

Ещё издали Шик замахал рукой.

– Чудаковатый старикан, – покачал головой Ковригин. – Ему лет сто? Чего его держат?

– Технарь он. Не понял?

– Что ж молодого не найти?

Сунцов пожал плечами:

– Молодой сакуре, чтобы зацвести, знаешь, сколько расти надо?

Уважительно поклонившись и пожав руки, Шик всё же спросил:

– От Василия Евлампиевича?

– А вы ещё кого-то дожидаетесь? – хмыкнул Ковригин.

– Пожалуйте за мной, господа хорошие, – развернулся старикан и, шаркая подошвами несуразно великоватых туфель, увлёк их в подвал, мимоходом заметив Ковригину: – Царской болезнью страдаю, молодой человек. Подагра, слыхали? При Николашке прицепилась зараза, пальцы ног в шишках и торчат во все стороны. Мучаюсь всю жизнь.

Ковригин только крякнул и больше живую реликвию царского сыска старался не только не разглядывать, а опасался на него дышать. Вёл их агент в кочегарку, занимавшую почти весь подвал губкома. Согнувшись, юркнул в маленькую дверцу и поманил к себе:

– Прошу в аппаратную.

– Ничего не пойму! – на ухо Сунцову шептал Ковригин, которому пришлось туго в узком проходе. – Какую сверхсекретную аппаратуру можно разместить в этой мышиной норе?

Втроём разместиться здесь было трудно, но Шик присел на табуретку, а им кивнул в угол, где оказалась удобная ниша, на полу которой виднелись остатки собачьей шкуры. Все стены и потолок обвивали чёрные провода, словно ядовитые змеи, к которым нельзя было прикасаться, о чём тут же остерёг хозяин, бодро объявив:

– Принимайте рабочее место, молодцы.

– И что же нам делать?

– А ничего. Главное – не заснуть, поэтому дежурить будете по очереди.

– Здесь и спать?! – дёрнулся от возмущения Ковригин, но тут же присел, так как голова его упёрлась в сплетение проводов на потолке. – Задохнёшься же?

– А я палочку вот приспособил. –

Шик приоткрыл ею и тут же захлопнул форточку напротив себя. – Не пользуюсь. От двух лёгких одно осталось, берегу. А вам рекомендую, так как выходить отсюда без особой надобности нежелательно.

– Ну, попали! – горько охнул Ковригин. – Мне камера с Шушарой теперь раем кажется.

– Всё внимание на эту панель. – Шик ткнул перед собой пальцем, засветилась маленькая лампочка. – Товарищ Распятов? – спросил Шик и прильнул к панели.

– Кто это? Распятов у аппарата! – послышался из неизвестности далёкий голос.

– Это губрозыск, здравствуйте. – Шик улыбнулся неизвестно чему. – Извиняюсь, проверка.

– Вы бы лучше доклад искали, чем проверять, – раздражённо ответил голос и смолк.

– Этим и занимаемся, – согласился с ним Шик и повернулся. – Важного человека разрешено беспокоить только в исключительных случаях. – Ясно?

– А что делать-то? – не терпелось Ковригину.

– А ничего, – довольный собой, Шик чуть не подпрыгнул на табуретке. – Распятов, наверное, и нужный человек в губкоме, но он болтун. Вот, убедитесь сами, господа хорошие. – И сунул китайцу наушники.

– Он ругает нас! – вслушиваясь в разговор, поддакнул Сунцов. – Выставляет ослами какой-то дамочке.

– Секретарше, – махнул рукой Шик, – дам высокого ранга этот чиновник опасается. А эту, Сонечку, иногда щиплет за бока, но не более.

– И это всё, что удалось вам выяснить здесь за неделю? Хороши темпы! – Ковригин сплюнул с досады.

– Аппаратура пущена недавно, – обиделся старичок, поджав губы. – Заметьте, аналогов нет. К тому же здесь всё-таки губком! Всё остальное время ушло на монтаж, наладку…

– Извините…

– Я вас понимаю, – с грустной улыбкой продолжал Шик, – молодость всегда торопится, это естественно. Я сам когда-то…

Но досказать ему не дал Сунцов.

– Глядите! – сунулся он к панели, где заметался огонёк сигнала.

– Слушайте! – нажал кнопку Шик. – На вас же аппарат!

– Она разговаривает с женщиной, – прошептал Сунцов. – Называет её Стефанией.

– Это новая работница, – кивнул Шик. – На днях принята. Венокурова-младшая. И пользуется ужасной популярностью у всех.

Он повернулся к Ковригину, считая его за старшего, и доверительно пожаловался:

– Ей звонят мужчины со стороны. А ведь ещё товарищ Мейнц уверял меня, что в губкоме запрещены разговоры на посторонние темы.

– Бабы! – коротко рассудил Ковригин.

– Э, нет, – погрозил пальчиком Шик. – Я слушал те беседы, они наводят на странные мысли.

– Турина нашего обсуждают, – продолжая слушать, вытаращил глаза на Ковригина Сунцов. – Сонечка сообщила этой Стефании, что Василий Евлампиевич выезжает в Саратов!

– Да, да, Сонечка тоже хорошая болтушка, – закивал головой Шик. – Турин звонил товарищу Распятову, уведомил его о вызове в Саратов. Сказал, что пробудет там несколько дней. За себя оставляет Камытина.