Планета грибов
Шрифт:
Зевая и покачиваясь со сна, на крыльцо вышла девочка лет десяти. Сосредоточенно глядя под ноги, сошла по ступенькам и задрала ночную рубашку. Детский ручеек зашуршал вспугнутой змейкой. Нежные солнечные лучи играли в стеклянных банках, вымытых и выставленных на просушку – вверх дном.
Все еще сидя на корточках, она протянула руку и, сорвала крупную клубничину. Он ждал, что на детском личике проступит удовольствие или оно сморщится, если ягода окажется кислой, но девочка жевала отрешенно и сосредоточенно.
«Как моя
Дверь открылась со скрипом. На крыльцо вышла молодая женщина. Зевнула – сладко, с отчаянным наслаждением, не прикрывая рта. Спустилась с крыльца и пошла вдоль окон.
Краем глаза он успел заметить: обогнув дом, она тоже присела. Лишь бы не услышать звука ее широкой утренней струи, он ускорил шаги. Шел, понуря голову, пока не приблизился к дощатому строению: не то бараку, не то сараю.
ДАЧНО-ЭКСПЛУАТАЦИОННАЯ КОНТОРА
Дверь, запертая на амбарный замок. Ни единой живой души.
Подавляя панику, готовую двинуться на приступ, он свернул к рынку, обнесенному железной оградой. Вдалеке, за прилавком, сбитым из неструганых досок, маячили овощные бабки. В ожидании покупателей беседовали о чем-то своем. Теперь они смолкли и следили за ним напряженно, как невесты на деревенском гулянии. Чувствуя себя единственным женихом, он подошел и встал напротив.
Кабачки, петрушка, укроп – тощие пучки, перевязанные катушечными нитками. Литровые банки с прошлогодними заготовками: рассол, уже белесый и мутноватый. Ягоды в майонезных пластмассовых ведерках: красная и черная смородина, мелкий зеленоватый крыжовник. Под прилавком жалась цветочная рассада – корни в цветных целлофановых мешках.
– Огурцы… у вас… почём? – он ткнул пальцем в ближайшую пупырчатую кучку. По всем базарным понятиям следовало хотя бы прицениться. Прежде чем задавать посторонние вопросы.
– Огурчики-то? – бабка, к которой обратились, ожила мгновенно. – За всё – тридцать. Только с грядки. Утречком сорвала.
Ни взглядом, ни жестом ее товарки не выдавали напряженного внимания. Возможно, меж ними существовал негласный уговор: покупатель имеет право осмотреться и выбрать сам.
– А сколько… приблизительно… на вес?
– Утром свесила, – огуречную кучку она оглядела с сомнением. – Кило. С походом.
Он кивнул, пытаясь оценить: дорого или дешево? Так и не поняв, обратился к другой.
Погладив кабачок узловатыми пальцами, та ответила коротко и сурово:
– Этот? Кило сто.
– А… смородина? – он обернулся к третьей.
– Черная?.. – бабка, одетая в старый мужской пиджак с подложными плечами, задумалась на мгновение. – Шестьдесят. Красная – по двадцать пять.
Он снова кивнул, понимая, что первый раунд переговоров закончен. Теперь надо уходить или покупать.
– Мне… – он тянул с окончательным решением, – смородины. Черной… Если она… – вспомнил слово: сухая.
Бабки оглядели свои пластмассовые ведерки и загомонили наперебой:
– Так сухая… Сладкая. Дождя-то сколько не было… Можно взять и высыпать… Крупная… Вон, сами глядите… Утром, утром брала…
Он полез за кошельком, но вспомнил, что не захватил никакой тары – ни бидончика, ни целлофанового мешка. Бабка, стоявшая с краю, сообразила первой:
– Дак прям с ведерком и берите. С ведерком-то, вон, сподручнее… И не помнете в дороге.
Ее товарки поджали губы.
Покупатель достал деньги и, дождавшись, пока она, внимательно помусолив, спрячет в карман десятки, взялся за дужку:
– У меня сломался замок. Ригельный. Во времянке, – теперь он имел право пожаловаться, поделиться своей бедой.
Его бабка закивала. Другие тоже слушали, но отстраненно. Или делали вид.
– Нужен кто-то… Слесарь. Вот пришел, а ДЭК закрыт…
– Так понедельник. Они ж не работают. Надо в воскресенье, вчера, – его бабка обращалась не к нему, а к своим товаркам, словно ища их поддержки. А может, просила прощения за свою торговую прыть.
– Вчера замок еще работал, – он солгал прямо в выцветшие глаза.
– Тогда – завтра, – глаза, когда-то голубые, слезились от прямого солнечного света.
– А завтра… они точно будут? – в груди дрогнуло робкое ликование. Подвиг, который надо было совершить сегодня, откладывался на целые сутки. Во всяком случае, мог отложиться.
– Завтра-то? Должны… – она протянула неуверенно, как если бы речь шла о дожде, который должен выпасть завтра, да кто ж его знает?
Чувствуя на себе внимательные глаза бабок, он двинулся в обратный путь, осторожно покачивая ведерком. С точки зрения родителей, его поступок отдавал безумием: ягоды надо выращивать, а не покупать. «Ну и что… Каждому – свое… Я, например, переводчик…»
Песок, по которому ступали ноги, вскипал сухими струйками. Обратная дорога показалась и легче, и короче. Если бы не солнце, жарившее без продыха, можно считать утренней прогулкой – перед тем как приступить к работе.
Черенок, подпирающий дверь, стоял на посту. Войдя во времянку, он водрузил ведерко на стол.
Сразу разложить – в голову вступило голосом матери.
Раскладывать полагалось на тряпке. В родительское время эти тряпки, заляпанные соком, – учти, ягодный сок не отстирывается, – хранились в бельевом шкафу. Он представил, как будет рыться на нижних полках, перекладывая с места на место старые занавески и простыни. В этот шкаф он не лазил целую вечность. «А, может, и не в шкафу…»