Планета исчезающих слов
Шрифт:
Твои сородичи. Ведь ты
Крылата и легка как сойка,
как яркий прочерк в небесах.
Порой мне кажется, что ты
Пришла к нам из другого мира.
Порой, что весь наш мир – твоя
Незамолкающая песня.
Что
Все ядовитые цветы
Тебя признали госпожой,
И служат все тебе с любовью.
Так мог ли я не преклонить
Колен и сердца, и ума
Перед тобой – дитя, царица,
сестрёнка милая, жена.
Невеста на высоком троне,
Волшебница в цветном лесу,
Моё таинственное счастье,
Что то страшит меня, то греет,
То ожиданием томит.
Я твой. Скажи, – Умри, – умру.
Скажи, – Приди, – навек останусь.
Но буду вечно изумлён
Подарку царственному Неба.
С первых его слов Сой невольно улыбнулась. А когда он закончил, тихо сказала
– Приди.
Потом замерла в нерешительности. А потом засмеялась, сбежала вниз, протянула ему руки. Первым делом он снял с неё ожерелье и передал кому-то из своих друзей. И только после этого вздохнул свободно. А потом они обнялись и сначала долго стояли, не желая разняться, а потом снова раздался смех и какая-то весёлая лёгкая болтовня, детская и безбашенная. Между ними сразу возникли отношения такой дружественности, какая бывает у одноклассников или ребят из одной компании, у которых есть свои особенные словечки, только им понятные.
Прислушавшись, я вдруг осознал значение этой переброски как будто ничего не значащими шутками, в сущности пинг-понга на краю пропасти. Вот сделаешь подачу – и твой шарик улетит в бездну и может никогда к тебе не вернётся. Свечение ещё держалось, у них ещё было время, и они рисковали и рисковали, посылая друг другу всё новые и новые мячики слов: отобьёт – не отобьёт, орёл или решка? То, что между ними сейчас происходило, походило на сверку часов, на обмен тайными кодами. И с каждым ответным пасом в пространство врывался такой всплеск радости узнавания, что эта радость охватила всех.
Иногда их смех стихал, и они задавали друг другу разные важные вопросы. Я стоял близко и слышал, но не считаю себя в праве их передавать, это очень личное. Они старались отвечать друг другу с предельной честностью и такой серьёзностью, как будто от каждого ответа зависит их жизнь и судьба. Некоторые вгоняли Сой в краску, и у неё смешно розовели уши.
«Единственно своей, единственно родной…» вдруг вспомнил я строчку из стиха Рона, и мне стало его жалко. То, что для него было мечтой, для этих двоих стало просто жизнью.
Родители с детьми старались протиснуться вперёд и, показывая им на стоящую впереди пару, старательно, хорошо проговаривая, произносили: любовь, радость, счастье.
– А ведь этим образом любви и счастья сейчас кодируется весь народ, – заметил Пат.
– По-моему, очень неплохой код. Я вот сам с удовольствием закодировался.
– Смотри, смотри! – Пат так толкнул меня в бок, что я улетел в сторону – спасительный утяжелитель всё ещё лежал в лесу.
Собрался рассердиться, но, когда увидел, куда смотреть, расхохотался.
Господин Корнуэл, на которого явно живительным образом подействовали волны любви и радости, лихо перекинул через плечо свою гирлянду и, пожирая глазами курносую рыжую толстушку, строил ей потешные рожицы. Толстушка краснела и хихикала.
– Сой обзавидуется, такой красавчик))
– Да, поспешила она его отшить)))
И в этот миг погасло свечение. Народ ахнул.
Три ярких, белых луча выхватили из тьмы фигуры и лица всех соперников. Корнуэл для приличия сделал печальное выражение лица. Он почти не изменился. Сой и Лариус оказались сидящими на земле. Она гладила его голову, лежащую на её коленях, и повторяла на разные лады: любовь, любовь, муж, любимый… Любовь лежала перед ней, очевидная и несомненная. Она могла сколько угодно произносить это невероятное слово, которое растекалось волнами по головам слушающих, входило в их сердца, объединяло всех.
Лариус, казавшийся бездыханным, с лицом, бессмысленным, как маска, постепенно оживал. На лице появилась сначала неуверенная, а потом блаженно-счастливая улыбка. Всё, что он отдал, не потерялось. Оно было заключено теперь в этой маленькой, склонившейся над ним фигурке. И она была его!
В сторону третьего луча многие старались не смотреть. Рон сидел и раскачивался как болванчик.
– А почему на Рона не подействовало?
– Не на него одного, – мрачно заметил Пат, кивая на неподвижно стоящего парня в двух метрах от нас.
На его лице выделялись скулы, обтянутые синеватой кожей. И холодные, смотрящие поверх голов глаза. Рот был сжат в небрежно-презрительную гримасу.
– Думаю, что он из фанатов Рона. А природа бесчувственности проста. Ты можешь воспринимать энергию и значения только тех понятий, для которых в твоей душе есть, чем на них отзываться. Это так же, как с Корнуэлем, только страшнее.
– То есть, если Рона возбуждают игры со смертью, он искал это в Сой. Думал, что она такая же?