Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
На следующий день я довольно долго бродил по холму, не решаясь подняться на вершину. Вдоволь напился из Каменного родника. Вода в нем удивительная: летом холодная, а зимой теплая, даже слегка курится паром на морозе. Вокруг родника когда-то рос густой лакричник, потом его распахали, хотя корни до сих пор можно выкопать. Зимою такой сухой корень горел в очаге жарко, как нефть. Ведь места вокруг селения безлесные и мало кому по средствам покупать дрова. Вот и собирали сухие веточки, стебли и корни, как муравьи
Меня снова нагнал звук копыт. Фарадж скакал, не разбирая тропинок. Я остановился. Он замахнулся — кнут просвистел возле уха. Хотел пнуть ногой, я увернулся.
— Штаны научись носить, а потом на девушек заглядывайся! — свирепо прокричал он.
После уроков я подкараулил Халлы. Спросил в упор:
— Кем тебе приходится сын табунщика?
Она в замешательстве нахмурила брови.
— О ком ты говоришь?
— Сама знаешь, о Фарадже.
— Какое тебе до него дело?
Она повернулась, чтобы уйти. Я заступил дорогу:
— Послушай! Он злой, противный.
— Вот как? Ну и пусть.
— Я хочу быть твоим братом, чтобы оберегать тебя.
Она сначала улыбнулась, потом от души рассмеялась:
— Хорошо. Будь.
С того дня наши отношения изменились, хотя разговаривали мы по-прежнему редко. Встречаясь, дружески здоровались: «Как поживаешь?» — «Хорошо». Вот и все.
Дядя Селим как-то окликнул меня. Только что прошел снегопад, я сбросил с крыши снег и теперь отгребал сугроб от дома. После метели небо стало прозрачным, словно родниковая вода. На солнечную сторону, где сильно припекало, высыпало полселения. Женщины вязали джорабы — толстые носки, старцы степенно беседовали, малыши резвились.
Хотя возле нашего дома никого не было, дядя Селим нерешительно и смущенно озирался.
— Послушай, Замин, — проговорил он с запинкой. — Я тебя попрошу отнести записку. В ней ничего особенного нет. Просто одна школьница попросила разузнать в городе насчет ученья. Я могу ей дать хороший совет. Пусть учится, правда?
— Пусть, — отозвался я. И добавил по-взрослому: — Какой толк дома сидеть?
— Вот и хорошо, — обрадовался Селим. — Их дом на краю селения, за колючей изгородью. Знаешь?
— Знаю… Вернее, найду как-нибудь, — поспешно поправился я, догадываясь, о ком идет речь.
— А еще лучше — отдай по дороге из школы. Только когда возле нее не будет подруг. Чтоб никто не видел. Обещаешь?
Я обещал.
6
Так я стал письмоносцем дяди Селима. Мне это было совсем не трудно. Мы уже так подружились с Халлы, что никто не удивлялся, видя нас вместе, даже взявшихся за руки. Я знал места, где росли первые фиалки. Еще не распустившиеся ставил в стакан, и они, согревшись, понемногу открывали лепестки.
У школьников
С сыном табунщика мы больше не сталкивались. Но его горбоносое лицо с выпуклыми глазами и ощеренным редкозубым ртом частенько маячило где-нибудь поблизости.
Однажды дядя Селим отвел меня в сторону.
— Ты не замечал, Фарадж часто ходит в дом к Мензер?
— Какой Фарадж? — переспросил я, хотя отлично понял о ком речь. И неожиданно для самого себя выпалил: — Он скверный человек. Я его ненавижу!
— Почему ненавидишь? Объясни, Замин.
— Он околачивается возле Мензер, когда она приезжает. Крадет арбузы на колхозной бахче и носит ей в подарок.
— Откуда ты знаешь?
— Не трудно догадаться. Во дворе ни семечка не посадил. Еще и навоз из колхозной конюшни продает на сторону. Ворюга! Краденым добром хочет разбогатеть. Чтобы Мензер прельстилась на его подношения — это невероятно. Вы ее не знаете хорошо.
Дядя Селим покачал головой, напряженно думая о чем-то своем.
— Ты еще слишком молод, Замин. Со временем поймешь, что в жизни случается много непонятного. Я тоже, как ты, не верил этому раньше.
От странного разговора на душе сделалось тревожно. Я был рад, что дядя Селим говорил со мной как с равным, считал достаточно взрослым, чтобы доверять. Но откуда у него такое беспокойство, едва речь коснется Мензер? Разве она для него не обычная девчонка, которой он время от времени готов дать полезный совет?
— Табунщик для Мензер что пыль на дороге, — сердито сказал я.
— Но их хотят обручить. Ты слышал об этом? К ней уже многие сватались. Только отец твердит, что у мужчины слово твердо: обещана Фараджу.
— Вы это точно знаете?
— Точно. Боюсь, отец и из техникума ее заберет, — добавил он уныло. — А я хотел, чтобы она училась. Ты же помнишь?
Словно два клыка вонзились в мое сердце. Один — Халлы обручат с Табунщиком. Второй — оказывается, дядя Селим тоже неравнодушен к ней.
— Напишите ей письмо, — проговорил я чужим голосом. — Отнесу. А Фарадж… да я ему дом подожгу!
— Нет, он человек оп-пасный… Не связывайся с н-ним… — Дядя Селим странно заикался.
Прежде я его таким беспомощным никогда не видел. Неужели все оттого, что он боится потерять Мензер? Или это мои выдумки? Дядя просто хороший человек, болеет душой за девушку? Хочет хоть одну из них вырвать из тьмы старых обычаев, из невежества?.. Ведь сказал же он мне однажды, передавая записку для Мензер: