Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья
Шрифт:
Наверное, то единственное, что еще поддерживает в генерале силы и дает ему ощущение своей нужности, — это ВОЙНА.
Мы возвращаемся на базу. Совсем рядом — Октябрьский район Грозного, где живет Ольга. Но надо срочно перегнать в Москву картинку о сбитых вертушках, и я решаю заехать к Ольге завтра. Юсуф крутит баранку. Сквозь дыру, оставленную крупнокалиберным пулеметом в крыше его «семерки», видно серое небо. Я думаю о том, как выстроить репортаж, какие фразы генерала вставить в него из синхронов. «Эксклюзив нашего канала», — объявят ведущие в начале новостного выпуска. Наверняка он снова пойдет первым номером. О смерти в «Новостях» всегда говорят в начале.
Материал, который мы сегодня отсняли, редкая удача для журналиста. Первым оказаться на месте события, записать интервью с очевидцами, снять как можно больше планов. В этом и состоит работа репортера. Хорошо, если кто-то кричит или рыдает в кадре, эмоции цепляют народ. Но по погибшим пилотам плакать сейчас некому. Разве что генералу. Или у него просто конъюнктивит? Может, не выспался и поэтому тёр свои красные черепашьи глаза? О пилотах плакать будут родные где-то в российской глубинке. А меня руководство, конечно, похвалит. Может, и премию дадут. Потому что рвущийся боекомплект в догорающих вертушках на крупных планах — это круто. Такое мало кто снимал. Или вообще никто. Я думаю о том, на что потрачу свою премию, если получу ее, и еще раз смотрю на дыру в крыше машины. А ведь могли бы и нас тоже. Свои же, по ошибке. Вот бы материал был коллегам!
Продолжая мысль, словно вытягивая ее из рваной железной дыры, в которой виден кусок серого, унылого неба, думаю о том, что смерть одних дает пищу другим. Не только журналистам: работникам кладбищ, наследникам, военным, ученым, изучающим старение человеческого организма, фармацевтам, изобретающим и торгующим лекарствами. Чем больше людей умирает от какой-то болезни, тем выше прибыль фармацевтов, разрабатывающих и продающих лекарство от нее.
Да и вообще, на Земле до сих пор хватает еды и воды живым лишь потому, что ежедневно в мире умирают более 160 000 человек. Это как-то уравновешивает баланс жизни на Земле — ведь рождается людей ежедневно в два раза больше. Выходит, все живущие — стервятники, существующие благодаря умершим?
Я совсем запутался в своих размышлениях, когда мы подъехали к базе. Посоветовавшись с Гусевым и Севрюгиным, решили компенсировать Юсуфу ремонт машины из «непредвиденных расходов», выданных на командировку. Юсуф повеселел.
Голубые, с облупившейся краской и дырявыми красными звездами, ворота распахнулись, приняв нас из Ада в недра условного оазиса безопасности. Справа мелькнули голый каштан и бывшие продовольственные склады, превращенные в казармы.
У вагончиков ТВ-юрта околачиваются Вермут с Вискарем и вчерашний перепивший корреспондент. Он ищет водку. Судя по всему, его мучают похмелье и совесть одновременно. Корреспондент назвался Виталиком и заискивающе поинтересовался, что нам удалось снять.
— Синхрон с главным мировым террористом, которого ищут все спецслужбы мира, представляешь себе? — спросил его Гусь.
— Теоретически, — ответил Виталик.
— Так вот: это полное говно по сравнению с тем, что мы сегодня сняли! —
…Сюжет о сбитых над Ханкалой вертолетах действительно прошел первым номером в праймовом девятнадцатичасовом выпуске. Повторяли его весь вечер. Кроме того, в каждом выпуске пришлось еще «прямиться». Снова я рассказывал Вермуту с Вискарем — моей самой преданной аудитории, поскуливающей под навесом, — очередную грустную историю под звук дизельного генератора. На этот раз о погибших вертолетчиках и офицерах, оказавшихся на борту.
Как-то само получилось, что собаки стали постоянными участниками моих прямых включений. Они чувствуют, что нужны мне в этот момент. Кроме того, это стало для них развлечением. Слушать сводки последних событий в Чечне Вермуту с Вискарем нравится не меньше, чем лакать водку с Петровичем, гонять кошек или отыскивать кротовые норы. Как только начинает чихать дизель и зажигается свет «пятисотки», псы — где бы они ни были и чем бы ни занимались — устремляются на площадку рядом с навесом. Садятся около Гусева — справа от штатива, на котором стоит камера, и внимательно смотрят на меня. Они никогда не позволяют себе лаять во время прямых эфиров, лишь тихонько поскуливают, словно переживая за происходящее.
Вечером пришли Стас и Зула. Я не видел их неделю. Выяснилось, что все это время они были в рейде со Степаном в горах вместе с фээсбэшниками. Степан остался отсыпаться в казарме, место расположения которой не знаем даже мы.
В подробности этого рейда разведчики нас не посвятили, только Зула, скалясь белоснежными резцами, продемонстрировал пластиковый пакетик с тремя парами окровавленных ушей. Совсем не похожие на морские раковины, просто грубо отрезанные куски человеческой плоти с торчащими хрящами.
— Вот трофеи, — сказал Зула, потрясая пакетом, — с рейда. Не успел еще высушить, свежие совсем.
— На хрена ты их сюда притащил? — спросил я.
— Да так просто, вам показать, — Зула снова заулыбался. — А чё такое? Хотите, снимите, по ящику покажете. Но лучше потом всю коллекцию, все сто штук. Мне немного совсем осталось, скоро закончу.
— Чурка ты косоглазая, — привычно говорит Стас своему другу. — По какому ящику такое можно показывать?
Зула пожал плечами и скромно присел на табурет в углу. Затем достал моток лески, длинную, кривую сапожную иглу и стал нанизывать на леску уши.
Мы рассказали про сбитые боевиками вертолеты. Разговор привычно пошел в метафизическом направлении: о жизни, ее смысле и скоротечности. Эти темы здесь возникают сами собой.
— Вот вертолетчики сегодня думали, наверное: «Сейчас на базу вернемся, чайку попьем или чего покрепче. Письма домой напишем, за жизнь поговорим», ну вот, как мы сейчас с вами, — задумчиво рассуждает Гусь, — а только «духи» — на тебе, зафигачили из ПЗРК, и ни тебе чая, ни писем. Один пепел.
— Эти вот тоже вряд ли вчера думали, что сегодня я их уши мариновать буду, — отзывается из своего угла Зула, протыкая очередное ухо здоровенной сапожной иглой.
— Слушай, киргиз, — специально дразнит Зулу Стас, — вот ты вообще кого-то любишь в жизни? Или у тебя от твоей коллекции уже совсем крыша поехала?
— Я не киргиз, я калмык, — как всегда, спокойно отвечает Зула. — Конечно, люблю. Мать люблю, отца, сестренку младшую люблю. Она у меня знаешь какая! Добрая! Ветеринаром, наверное, будет! Всех животных домой тащит, птиц всех. Кому кошка крыло побила, кому лапу прищемили, всех лечит, жалеет! Животных я тоже люблю. А людей не очень. Большинство людей подлые. — Зула смахивает с мертвого уха каплю запекшейся крови в пакет.