Планка (сборник)
Шрифт:
— Товарищ мичман, босиком что ли? — спросил все тот же сержантик.
— Сынок, тебе не кажется, что ты уже много сказал, а? — рявкнул Хамовский, — Скидывайте сапоги и шагом марш обедать. Сапоги оставить здесь. Не ссыте, никто не возьмет.
Солдаты и сержантик стали разуваться под наше улюлюканье. Особым смехом было встречено разматывание портянок.
— Цыц! — крикнул Хамовский, — Мы уважаем братские рода войск! — и он снова нам подмигнул.
Ноги у солдат были, скажем, не самые чистые в мире, и ногти были у них не самые постриженные. Они шли
Солдат рассадили за столы по два за стол, потеснив нас.
Наш стол стоял у самого борта возле иллюминатора. Стол был длинный, на восемь человек и вдоль него стояли две узкие скамейки. Стол мы называли «бак», а скамейку «баночка», очевидно от английского «banch». И стол и скамейки были металлические и крепились к палубе специальными цепочками на случай качки. К нам за стол посадили двух солдат, совсем молоденьких, коротко стриженых и закопченных. Они очень робели, а мы вели себя солидно и картинно.
Джамала все еще не было, и его место пустовало. На первое был густой рассольник с перловкой, солеными огурцами, картошкой и мясом. Джамалу даже не поставили тарелку для этого супа, он все равно не притронулся бы к нему. Мы ковырялись в супе, выбирая лакомые кусочки тушенки и картошки, а солдатики ели не сдерживаясь. Они чистосердечно признались, что так их не кормят и что такого супа они не едали с самой «гражданки». Мы же говорили, что кок, падла, сегодня плохо приготовил. Еще они хвалили наш хлеб. Еще бы, его пекли у нас на корабле, и он был теплый и ароматный.
И вот подали второе! Котлеты и слегка сероватое, не без комков, но все же картофельное пюре. Котлеты были строго по счету, и восьми дополнительным взяться было неоткуда. Решили эту проблему очень просто. Каждый из нас дал по части своей котлеты. Делали мы это небрежно, с видом, что мы такое едим каждый день и по нескольку раз. Поэтому ломали мы свои котлеты щедро. У каждого солдата в тарелке оказалась в итоге целая гора ценных котлетных обломков. И в этот момент появился Джамал Беридзе!
Он ворвался шумно, хохоча и… замер, увидев солдат. Он ничего не знал про них, он даже не видел их на пирсе, когда они работали. Он не мог знать о том, что Хамовский решил накормить забытых их командирами бедолаг. Он просто увидел, что за нашими столами вместе с нами сидят солдаты и едят с нескрываемым наслаждением.
Он замер. На его лице воцарилось хорошо мне знакомое спокойное выражение, какое появлялось на нем в моменты полного непонимания ситуации. Джамал выпрямился, расправил плечи, чинно всем пожелал приятного аппетита, прошествовал на свое место и сел, подбоченившись, в пол оборота к столу.
Я видел, что он вообще ничего не может понять, что он сбит с толку и не знает, что делать со всем тем, что он видит. Но спросить он не мог! Задавать вопросы было немыслимо для Джамала Беридзе.
Как только он сел, ему тут же принесли тарелку с котлетой и пюре, которое было движением ложки уложено волнами. Тарелку поставили перед Джамалом, он
А солдаты ели котлеты, восторженно говорили о давно забытом вкусе и вообще раскраснелись от еды и удовольствия. Джамал смотрел на все это, слушал, ворочал глазами, но глаза были единственной подвижной частью всего его монументального образа. Он сидел так, и когда с котлетами все покончили и добирали последние остатки пюре с тарелок, он вдруг взял свою котлету за край двумя пальцами, почти брезгливо, не глядя, покачал ею в воздухе… Он сделал это бесшумно, но так, что все тут же посмотрели на него. Вслед за тем он обвел глядящих на него, то есть всех нас, спокойным взглядом.
— Зае…ли (в смысле надоели) эти котлеты — сказал он низким голосом и метко выбросил котлету в открытый иллюминатор.
Воцарилась тишина, все члены экипажа нашего корабля мысленно ему аплодировали. В этот момент была одержана сокрушительная победа флота над армией и всеми другими родами войск.
То есть, Джамала было за что любить, и Хамовский любил его, и меня тоже любил, не знаю за что. Мы очень страдали от этого. Особенно зимой, когда корабль преимущественно стоял у стенки (то есть у пирса) и в море не ходил. Когда корабль долго стоит у стенки возникает много разных хозяйственных дел. В этих делах Хамовский царил безраздельно.
Зимой почти каждый день с корабля брали матросов на разные невоенные или около военные нужды. Где-то надо было убрать снег, где-то надолбить угля, где-то что-нибудь куда-нибудь перетащить и пр. Хамовского очень часто на такие мероприятия отправляли за старшего. И вот тогда мы с Джамалом страдали от его любви.
— Хамовский, — подзывал нашего боцмана старпом, — на станции нужно разгрузить вагон с говядиной. Полутуши какие-то, мля! Сколько вам нужно матросов?
— Так двух достаточно будет, — говорил Хамовский.
Я надеюсь, вы понимаете, кто были эти двое. И весь день мы с Джамалом таскали и грузили в грузовики распиленные пополам замороженные говяжьи туши с маркировкой военных складов. Было холодно, тяжело и противно. Сам же Хамовский исчезал где-то в складских дебрях. Но в тот самый момент, когда наша усталость, замороженность и злоба достигали предела, Хамовский появлялся.
— Эй, моряки, — говорил он нам, — пошли чай пить.
Мы бросали работу и шли мимо длинных сараев в какую-то маленькую избушку.
— Значит так, — громким шепотом инструктировал нас Хамовский по ходу, — Беридзе, ты сидишь и пьешь чай, как джигит, молча, а ты, — обращался он ко мне, — хвали чай, варенье. Ты это умеешь. Там три женщины, женщины шикарные. Перед ними тут каждый день на пупе танцуют. Короче, чай будешь пить, всё хвали, а потом расскажешь им пару анекдотов…Ну вот этих своих. Чтобы они были довольны. Да, — вдруг говорил он Джамалу, — а ты смотри на них как джигит, понял.
В избушке было жарко, женщины были именно что шикарные. Большие, в стеганных жилетах и с прическами. Мне, двадцатилетнему человеку, они казались, ну… очень взрослыми.