Планшет разведчика
Шрифт:
Андрей в кабине склонился над картой. Машину бросает из стороны в сторону. Да, это не асфальт. Завадскому приходится потрудиться, хоть он и уменьшил скорость. Поворот за поворотом, вправо, влево… Останавливаемся где-то вдалеке от шоссе. Решаем на него пока не выезжать, проехать по дорогам, которые идут параллельно.
Снова проходит час в монотонном движении, хотя нас изрядно покачивает, и снова, сколько ни протирай глаза, не справиться с ними — опять слипаются веки.
…Сон ли это, явь ли, только кажется — чьи-то недобрые глаза внимательно смотрят на меня. «Что за чушь?» Я с трудом просыпаюсь. И тут же выхватываю пистолет: вместо
Но разве этот немец одиночка в лесу? Почему же другие не стреляют? Ведь мы-то в своей форме.
А где Андрей? Стрельбы никакой не было. Машина стоит.
Чем больше недоумеваю, тем удобнее пристраиваюсь у окошечка кабины. Бить этого одноглазого или обождать?
Светом фар освещен перекресток дорог. Желтая стрелка указателя показывает вправо: «Мерцдорф — 6 километров».
Наконец незнакомец поднимает голову и говорит… по-русски! Говорит и смотрит в сторону, смотрит… на Андрея. Тот, оказывается, стоит рядом и светит фонариком на карту.
— Дальше можете ехать спокойно, — говорит человек, в которого я только что собирался стрелять, — шоссе наше.
Он поправляет рукой свою узкую повязку, вылезает из кабины и тут же растворяется в темноте.
Погас фонарик, хлопнула дверца кабины, Андрей уселся на свое место. Я не успеваю даже словом с ним перемолвиться. Завадский круто повертывает вправо, и мы опять несемся лесом.
Смотрю вперед через голову Андрея. Обычная лесная дорога. Но вдруг над лесом взлетает осветительная ракета. Андрей тоже не спускает с нее глаз, пока ракета не пропадает в лесу. Кто ее зажег? Зачем? Ясно одно — впереди могут быть гитлеровцы. Ракета на парашютике, она снижается медленно, словно садится на столб искр, сыплющихся из нее. И еще одна поднялась над лесом. Я сильно ударяюсь лбом об окошечко кабины — так резко затормозил Завадский. Андрей выпрыгивает на дорогу. Я — следом… Андрей кладет руку мне на плечо и всматривается в даль, туда, где над лесом медленно уменьшается, тускнеет светлый овал догорающей ракеты.
— Километров пять-шесть? — Он вопросительно смотрит на меня.
— Примерно.
Скорее всего там противник. У нас висячих ракет, роняющих столько искр, нет.
Чему, собственно говоря, мы удивляемся? Так и должно быть. Мы едем по территории, занятой противником.
Да, но тот, с завязанным глазом, говорил, что шоссе наше.
— Кто же этот кривой, который нам встретился? — спрашиваю я Андрея.
— Я сейчас об этом же самом думаю. Заверил ведь, черт, что шоссе наше.
Оказывается, перед тем как остановить машину, Завадский проскочил поворот, которого он ждал, не заметил дорожную указку. Остановились, промчавшись метров двести или триста. Андрей вышел, чтобы осмотреть дорожный указатель. Он задержался, рассматривая в свете фар карту, хотел определить, должен ли здесь быть поворот. Вот тут-то и появился на дороге автоматчик с завязанным глазом.
— Вы бы побереглись, товарищ майор! — обратился он к Андрею еще из темноты. — А то у нас вчера так же вот вышел капитан на свет, а тут откуда ни возьмись фриц недобитый. Ну и перерезал капитана очередью…
К
Андрей по стародавней привычке разведчика осведомился у кривого, кто командует дивизией, но тот не знал, сослался на то, что воюет в этом хозяйстве совсем недавно, только что вернулся из госпиталя.
Однако кто бы ни был этот человек, лучше было его поблагодарить за совет и ничем не выдавать своего подозрения. Ведь неизвестно, сколько его дружков еще прячется в темноте, если он власовец или переодетый немец.
Андрей, как он признался, вел машину сильно встревоженный этой встречей на дороге. И сейчас почти уверен, что тот сказал ему неправду.
Но выбора нет, все дороги сейчас одинаково опасны, нужно проехать и этот лес. Мало ли уже мы миновали вражеских постов и гарнизонов. Прорвемся еще раз!
Через километра полтора лес начинает редеть. Вот и опушка.
Не успели ее миновать, как сразу же перед нами скрестились трассы пулеметных очередей. Пулеметы бьют справа и слева от дороги.
Еще секунда — и затрещал кузов, полетели щепки, и звонко захлопали разрывные пули над головой. А Рагозин все спит на дне кузова. Я распластался рядом с ним. Резкие частые выстрелы, густой веер трассирующих пуль. Бьют ручные пулеметы, и их тут не меньше четырех, определяю я.
Засада! Вот тебе и «наше шоссе», черт бы побрал кривого! Больно ударило по ноге. Ранило? Нет. Наверное, ударило щепкой.
Когда машину, в которой ты едешь, прошивают пули, в клочья раздирают брезент и вдребезги бьют стекла, а кругом все сильнее пахнет гарью, очень трудно сохранить хладнокровие. Так и подмывает метнуться в сторону от дороги. Рука Андрея твердо ложится поверх кисти Завадского. Это приказ: «Не разворачиваться! Вперед, на пулеметы!»
Очевидно, пулеметчики этого не ожидали. В тот момент, когда мы оказались между двух огней, огонь прекратился. Если бы они продолжали обстреливать машину, им пришлось бы стрелять друг в друга.
Вырвались! Проскочили еще раз!
Прогудел под колесами мостик, за ним промелькнул выхваченный светом фар километровый столб с цифрою «281», а секундой позже слева вырос какой-то фольварк. Теперь уже не свистит, а ревет ветер, рассекаемый выгнутыми ребрами нашего фургона, с треском бьются на ветру клочья брезента.
Мы мчимся по какой-то деревенской улице — слева мелькают, мгновенно исчезая в темноте, дома, сараи, фруктовые деревья. Справа строений нет — открытое поле. Еще один столб: двести восемьдесят второй километр.
Внезапно мотор начинает давать перебои. Ход резко замедляется. Я вижу в окошечко — Андрей встревоженно смотрит на Завадского. А Завадский нервно дергает рукоятку подсоса. Что они там кричат друг другу, не слышно.
Еще несколько раз чихнул мотор и заглох. Машина еще катится по инерции, но ход замедляется, замедляется…
На шоссе выскакивает немецкий солдат. Автомат висит у него на груди, он к нему и не прикасается, а просто поднимает руку — стоп!
Пока Завадский не выключил свет, успеваю увидеть за кюветом еще с десяток вооруженных солдат.