Плащ и шпага
Шрифт:
— На Прачечной улице есть лавка духов Бартолино: он земляк принцессы и многим ей обязан, сказала Хлоя. Я уверена, что он вам отопрет комнату за лавкой.
— Хлоя права, — сказала принцесса, без неё я бы об этом не вспомнила. Я только и думаю, что об окружающих вас опасностях и совсем память потеряла!
— А я, — продолжал Коклико, — я пойду разведчиком вперед. Кадур, совершенно, как поднятый собаками заяц: всегда возвращается в свою нору. Поэтому я пойду бродить на улицу Дофин, где он, наверное, уже нас поджидает. Вы понимаете, что если бы его захватили или убили, то я бы узнал от бездельников, с которыми разговаривал. Как только соберу сведения, тотчас же побегу в лавку Бартолино, который имеет честь поставлять духи принцессе, и мы составим новый план компании. А пока барышня пусть походит здесь по соседству, будто с поручением от принцессы, а потом придет сказать нам, не случилось ли чего подозрительного. Если бы я опять вошел в отель, раз отсюда вышедши, я мог бы возбудить подозрения, а их то именно и не нужно в настоящую минуту.
Все та и сделалось, как устроил Коклико. Хлоя скоро вернулась с прогулки, не заметив ничего особенного. Паскалино, которому она шепнула словечко мимоходом, поспешил отдать ей самую новую из своих ливрей, и в одну минуту Югэ переоделся носильщиком портшеза, с ремнем на плечах. В назначенный час, принцесса вышла с большой церемонией из растворенных настеж дверей отеля, а швейцар ей отдал честь алебардой. Коклико со своим крючком пошел сбоку, и процессия двинулась по улицам медленно, как следует людям, которым спешить некуда и, которые идут прилично, сохраняя достоинство по своим делам.
Отойдя от отеля и уверившись, что все идет хорошо, тряпичник заметно прибавил шагу и направился на улицу Дофин, где надеялся встретить Кадура.
Когда он огибал угол Львиной улицы, он увидел мальчика, который первый рассказал им о бродящих у их дома подозрительных личностях. Забавляясь волчком, Угренок поглядывал во все стороны. Заметив это, Коклико призадумался.
— Э! Наш маленький приятель, — сказал он, — не станет просто так играть волчком, надо его порасспросить.
Он подошел к нему в ту минуту, когда мальчик вытягивал шею, чтобы заглянуть за угол улицы вдаль.
— Ах! Как хорошо, что вы придумали переодеться! — сказал Угренок, едва не вскрикнул от радости.
— Есть, значит, новое?
— Еще бы! Ваши неприятели стоят там на часах. Они не сходят с места от самого рассвета!
— А мой товарищ?
— Большой, черномазый, что ворочает языком десять раз во рту, прежде, чем заговорит? Он пришел… я успел его предупредить. Он выдумал непременно войти домой.
— И вошел?
— Да, но через забор соседнего сада, а потом тем же путем опять ушел.
— Настоящая кошка, этот Кадур! А теперь?
— Он здесь близко в одном месте, которое я знаю и могу провести вас к нему. Делайте только вид, что ищите крючком под стенами, а идите за мной издали. Куда я войду, войдите и вы тоже.
Угренок поднял свой волчок и принялся скакать впереди, как заяц по борозде. Коклико шел сзади, посвистывая. Два-три человека, одетые, как рабочие, ходили взад и вперед, зевая перед дверьми, но зорко поглядывая во все глаза.
— Хорошо! Я знаю, что это значит! — сказал себе Коклико.
Войдя в пустой переулок, Угренок, прыгавший все время, не оглядываясь назад, толкнул дверь кабака, стекла которой были завешаны грязными кусками красной материи, и проворно нырнул туда.
Коклико вошел за ним после и с первого же взгляда узнал Кадура, хотя он тоже был переодет. Араб сидел перед стаканом, которого вовсе не касался, положив локоть на стол и подперев рукой голову. Товарищ сел рядом на той же скамейке.
— Ну? — спросил он, осушая стакан, стоявший перед арабом.
Кадур обернулся, ни один мускул не дрогнул у него на лице.
— Наконец! — сказал он в ответ.
— Говори скорей! — сказал Коклико, нас ждет кто-то, кто сильно о тебе беспокоится, в то время, как я беспокоюсь о нем.
— Тогда и говорить нечего, пойдем.
— Дьявол, а не человек! — сказал Коклико, — у него язык нарочно есть для того, чтобы не говорить!
Кадур уже встал и, не отвечая, отворил дверь. Коклико увидел с удивлением, что он остановился перед ручной тележкой, которой он бы и не заметил, и которая стояла у стены кабака. Араб молча надел ремень себе на плечи, стал в оглобли и двинулся, ведя тележку. Тележка была наполовину заполнена салатом и другой зеленью. Рот его стянулся от беззвучного смеха.
— Одна и та же мысль! — сказал себе Коклико: — я - тряпичник, он огородник.
Коклико пошел вперед. Угренок бежал рядом с ним. В конце улицы мальчик замедлил шаг и, дернув егоза полу, сказал:
— Послушайте, если бы я смел, я спросил бы вас об одной вещи.
— Говори, мальчуган, я очень рад иметь случай услужить тебе.
— Случай-то уже нашелся, — продолжал Угренок, наматывая веревочку вокруг волчка: если я пригодился вам на что-нибудь, потрудитесь сказать вашему господину, что здесь есть бедный мальчик, который бы очень хотел отдаться ему на всю жизнь.
— Значит, ни отца, ни матери? — спросил Коклико, продолжая идти.
— Ни брата, ни сестры.
— Хорошо! Я знаю кой-кого, кто был таким же, как и ты.
— Вы сами, может быть!
— Я сам, и потому-то именно о тебе не забудут. Положись на нас.
Через полчаса после этого короткого разговора, продолжая один — везти свою тележку, а другой — нести свою плетушку, не обменявшись ни словом, ни взглядом, Кадур и Коклико пришли к лавке духов Бартолино. Коклико вошел первым, а Кадур за ним в узкий коридор, в глубине которого Хлоя, стоявшая на карауле, ввела их в темную комнатку, где Югэ и принцесса Мамьяни сидели запершись.
— Вот и кадур, — сказал Коклико, — если можете, вырвите у него рассказ о том, что он видел.
— Дом караулят, — отвечал араб, но можно войти через окно, если нельзя через двери. Я все забрал из шкафов. платье, деньги, бумаги — все положил в тележку.
— А сверху морковь и репу, — проворчал Коклико, потирая руки, — почти такой же болван, как и я, этот бедняга Кадур!
— Значит все спасено? — спросил Югэ.
— Все.
— Теперь надо решаться, — объявил Коклико, — дело ясное, что мы не можем вечно жить ни в лавке с духами, ни в отеле принцессы, ни оставаться навсегда в этих фиглярских костюмах.