Пластилиновые гномики, или Поездка в Мексику
Шрифт:
Я шел на рандеву с неведомой мне Тиной через территорию Московского Университета, и закипавшая весна приятно радовала взор кучей праздничного и не праздничного мусора на асфальте и на траве, обилием вокруг молодых людей с радостными лицами, держащих в руках стеклопосуду в различной стадии опорожнения, и невероятным количеством корректных милиционеров в чистых, нарядных мундирах. Атмосфера праздника передалась даже местным воронам, которые взмахивали крыльями как-то чересчур уж нервно, с каким-то неуместным для такой солидной птицы пафосом и воодушевлением. Шпиль на Главном Здании ослепительно сиял в ярком голубом небе и напоминал своим волнующим блеском про триединство святой троицы и про горний ангелов полет, а воздух был чист и свеж и вдыхался с удовольствием. Короче, праздник, как праздник.
Но по мере приближения к набережной на моем пути
Я очень люблю автогонки, но не тогда, когда они закрывают мне путь к намеченной цели. Я лавнровал как мог, просачивался между густых кустов, перелезал через высокие и низкие заборы и кое-как вышел к Воробьевскому шоссе, где гадкая лента-волчатник окончательно преградила мне путь. Перелезть через ленту я не мог, потому что рядом расхаживал молоденький сержант с погонами войск МВД, небрежно помахивая длинной резиновой палкой на поясе. Не той короткой пухлой дрянью, которой милиционеры отрезвляют пьяных граждан, а настоящей, длинной палкой, с боковой ручкой, деревянный аналог которой называется «тонфу».
Я попросил сержанта, чтобы он на секунду отвернулся, и я моментально буду на той стороне, на что тот только виновато улыбнулся и ответил, что нельзя. Я стал настаивать и даже занес ногу над ленточкой. Сержант подошел ближе, твердо взялся правой рукой за палку, а левую прижал к груди жестом крайнего смущения и улыбнулся еще более виноватой и смущенной улыбкой. Я понял, что если я поставлю ногу за лентой, сержант профессионально перетянет меня своей палкой, не убирая виноватой улыбки с лица и не отнимая левую руку от груди. Я убрал ногу, и сержант одновременно со мной убрал руку с палки, опустил левую руку и улыбнулся уже не принужденной, выдавленной виноватой улыбкой, а широкой, добродушной, праздничной улыбкой.
Вообще, хорошая улыбка от души – сама по себе праздник. Так редко ее видишь. Особенно здесь в Америке. Честертон в свое время писал: где лучше всего спрятать сухой лист? В груде сухих листьев. А где лучше всего спрятать настоящую улыбку? (это уже я добавляю) В груде фальшивых улыбок, похожих на настоящие, искренние, как две капли воды. Америка – это страна фальшивых улыбок. Я от них страдаю неимоверно. Искренний жест души, превращенный американцами в знак этикета, в формальный символ, в подобие социального признания типа «я тебя заметил и признал за человека», почему-то страшно меня угнетает. Несомненно, это часть общего культурного шока.
Эх, черт! Опять у меня дневник наехал на рассказ. Стоп, деятель! Ты же вообще-то, с дневника и начинал. Когда это ты рассказы писать начал? Ну ладно, нечего об этом думать. Буду писать по наитию. Вот сейчас опять будет рассказ.
Итак, я отошел от ленты, собираясь идти в обход, но в этот момент сержанта позвал другой человек в форме, стоявший шагах в ста от него. Сержант повернулся ко мне спиной и быстрой, четкой, немного разболтанной походкой направился к звавшему. Когда он отдалился от меня на достаточное расстояние, я единым махом перепрыгнул ленту, перелетел через улицу, перескочил через ленту на другой стороне и очутился на тротуаре у набережной.
На часах было без пятнадцати двенадцать, то есть у меня было еще пятнадцать минут, чтобы дойти до смотровой площадки и найти там Тину. Площадка была совсем рядом, и я решил постоять на тротуаре и полюбоваться набухшими почками на деревьях. Я задрал голову, чтобы посмотреть на дерево, и в тот же момент пошатнулся, почувствовав увеситый толчок в бок. Я машинально извинился и хотел отодвинуться в сторону, но давешний сержант – а это был он – крепко держал меня сбоку за брючный ремень.
– Земляк, ну чего ты теперь извиняешься? – на этот раз лицо сержанта не выглядело виноватым, напротив, оно имело пасмурное и даже как бы обиженное выражение, – Мне капитан за тебя замечание сделал. Ты думаешь, я бы тебя не догнал и праздник бы тебе не испортил? – сержант выразительно тряхнул палкой и слегка ударил ей себя по бедру, а затем коротко глянул мне в глаза и приложил палку к моему бедру, почти без размаха. Я, много не рассуждая, сел на корточки.
Сержант подал мне руку и помог подняться. Бедро ныло, и онемение в нем не проходило.
– Это, чтобы ты больше так не бегал. А то нарвешься на кого-нибудь еще из наших и потом вообще бегать не сможешь, – сержант повернулся и пошел прочь своей быстрой разболтанной походкой.
Я встал и все еще прихрамывая, догнал сержанта и похлопал его сзади по плечу. Тот оглянулся, а узнав меня, плавно, но очень быстро обернулся, на всякий случай сжав руку в довольно солидный кулак со шрамами на кенсах. Я протянул ему небольшую шоколадку, из тех что лежали у меня в кармане куртки – я их приготовил для Тины, ну и для себя конечно, чтобы жевать во время прогулки. Сержант разжал кулак и отрицательно помотал головой. Но я был настойчив, и сержант растаял: он широко и снисходительно осклабился, взял шоколадку, спрятал ее в карман гимнастерки и пошел на свой пост на край дороги.
Боль и онемение в бедре почти прошли, и я отправился к смотровой площадке искать Тину. Сержант стоял на своем посту рядом с лентой, сосредоточенно помахивая палкой. Он жевал мою шоколадку и довольно улыбался, жмурясь и отмахиваясь от лепившего в глаза майского солнца, но упрямо не отводя от него глаз. Это наверное такой специальный кошачий кайф.
Так, технический перерыв, телефон звонит.
ОК, поговорил я по телефону. На редкость настойчивая дама минут десять предланала мне переключиться на их long distance линию, обещая бесплатный пейджер и еще кучу опций и подарков. Спасся я только тем, что сказал, что я консультант и уезжаю через две недели, поэтому мне нет резона менять провайдера. Называется этот вид телефонного терроризма soliciting, а ребята, которые звонят, на диво настойчивые. Правда, я никогда не отказываюсь от разговора с ними. Таки практика в разговорном английском.
Ну ладно, что-то я сегодня устал, спать что-ли пойти лечь…
20.05.98
Вчера я узнал пренеприятнейшую вещь. Оказывается, я не могу съездить в отпуск домой в Воронеж проведать родителей. Срок действия моей въездной визы истек, и теперь мне для возвращения назад надо будет получать новую визу в консульстве. А в консульстве народ с прибамбахом. Могут визу и не дать, несмотря на наличие всех документов. Ленчику отказали в визе только потому, что консульский офицер посчитал его похожим на бандита. Ленчик носит длинные волосы, заплетенные в косичку, и реденькую бороденку. На тыльной стороне кисти у него мрачная татуировка с обезьяньим черепом и обглоданными куриными костями, а в ухе – небольшая серьга в виде почтовой марки. Говорили этому идиоту все, кому не лень: пожертвуй прикидом и руку за спиной держи во время интервью. Вот и пострадал из-за глупого упрямства. Приехал он из-за этого в Штаты позже всех из команды. А Лешу Симонова, тепершнего директора нашего московского офиса, вообще не выпустили. Служба в КГБ даром тоже не проходит. Приятно сознавать, что друзья народа хоть иногда попадают впросак из-за выбранной ими профессии. Так или иначе, но я даже в Мексику, до которой рукой подать, не могу съездить. То есть, в Мексику я попасть могу, а вот обратно в США меня уже не впустят.
А я еще хотел в Мексике Ленку утопить. Какой-то бред! Да на фига мне вообще тратить деньги и приглашать Ленку к себе в Техас, чтобы потом утопить в Мексике? Проще ее не приглашать вовсе.
А вот и не проще! Потому что прилип я к ней намертво, и отлипнуть смогу только когда ее на свете не будет. Или меня не будет. Как это странно… Я Ленку иногда по-настоящему ненавижу, она меня уже давно стала раздражать. И койка уже не помогает как раньше. Даже после того, как Ленку неожиданно прорвало, и она внезапно и совершенно неожиданно для меня обрела за год до того утерянную страстность, что-то неприятное стало довольно часто проскальзывать в наших с ней отношениях. С одной стороны, в плане постели все наладилось как нельзя лучше, и мы вновь стали почти ежедневно набрасываться друг на друга с дрожью и урчанием и заходиться в любовном экстазе. И мне уже больше не хотелось выбросить Ленку с балкона вниз головой. С другой стороны, при всей физической тяге, мы как-то отдалились друг от друга духовно, и мысль о том, что вся наша связь и совместная жизнь определяются только физической тягой, которая сегодня есть, а завтра может и не быть, доставляла мне серьезное беспокойство. Да и Ленке тоже. Мы пробовали об этом говорить, но все разговоры кончались только взаимными обвинениями, упреками и жуткой руганью, после которой Ленка рыдала, кошка Офелия забивалась под стол, а я вздрагивал во сне и скрипел зубами. Ленка мне об этом скрипе говорила, но я не верил, пока однажды пломбу не сломал.