Плата по старым долгам

Ростовцев Эдуард Исаакович

– Она - не вещь, чтобы уступать или не уступать ее, - спокойно, сам удивляясь своему спокойствию, возразил Олег.
– Пусть сама решает, как ей быть.

– Думал скажете: чего суешься к девушке со своей любовью, старый хрыч?

– Вы не намного старше меня.

– К сожалению, намного, скоро пятьдесят... Это правда, что вы сделали ей предложение?

– Еще не сделал, но непременно сделаю.

– И в этом ваше преимущество.

– Мне сказали, что вы разводитесь с женой.

– Вас ввели в заблуждение. Но это ничего не меняет. Я люблю

Славу и надеюсь, что она, взвесив все, не оставит меня своим расположением. Если, конечно, вы не потащите ее в ЗАГС.

– Считаете, что только этим я смогу склонить чашу весов в свою пользу?

– Отвечу ее любимой фразой: не считаю - знаю. Полина Петровна сумела внушить Славе, что она созрела для замужества и лучшего мужа, чем вы, ей не сыскать. Но я сомневаюсь и в том, и в другом. Слава относится к тем женщинам, которые, осознав свое естество, должны, грубо говоря, перебеситься, а у нее этот этап еще не прошел. Что же до мнения Полины Петровны о вас, то оно слишком субъективно.

Олег почувствовал, что краснеет - намек на его былые отношения с Полиной был слишком прозрачен.

– Вы - человек не робкого десятка, в чем я имел возможность убедиться - продолжал Мельник.
– Но то ли в силу своего воспитания, то ли характера вы чересчур деликатны с женщинами. А это не тот случай, когда требуется деликатность. Славу надо еще укрощать и укрощать, что вам не удастся. К тому же она способный журналист, в чем видит свое призвание. Здесь ей открыты все двери, а в Киеве она не реализует себя. Киев есть Киев, и ваши возможности помочь ей там, как мне представляется, невелики. Подумайте и об этом. Сейчас вы увлечены друг другом, но увлечение - категория преходящая и ломать себе жизнь из-за этого, не очень-то серьезного чувства, неразумно.

Олег не нашел, что возразить.

– Дайте ей поостыть, - очевидно почувствовав, что его доводы не оставлены без внимания, усилил нажим Мельник.
– Слава достаточно рассудительна, чтобы в спокойной обстановке обдумать и взвесить все. Вот и представьте ей такую возможность. Завтра первым же утренним рейсом возвращайтесь в Киев. Билет на самолет вам будет заказан. С Закалюком, как он мне доложил, вы договорились обо всем, следовательно, у вас нет необходимости задерживаться здесь. Не звоните и не пишите ей. Через месяц она сама вам позвонит или напишет при любом исходе. Это я гарантирую. Вы сами сказали, что доверяете ее выбору.

Логика у него была железная, а предложение казалось честным. Но Олег усомнился в его искренности: на себя Мельник не брал никаких обязательств. И вряд ли он оставит Мирославу в покое: он знает ее много лучше - знает как укротить и как ублажить ее. Достаточно вспомнить вояж в Австрию и платье от Кардена, не говоря уже о заманчивом для молодой журналистки месте в пресс-службе областной администрации. И это не предел возможностей сосновского губернатора, что Мирослава безусловно учитывает.

Мысль была горькой, но здравой и Олег сказал то, что лучше было бы не говорить:

– Надо ли понимать, что принимая ваше условие, я могу

быть спокоен за свою договоренность с Закалюком?

Хотел уязвить Мельника, но тут же сообразил, что унизил себя. Хорошо, что Мельник не понял ни того, ни другого и согласно кивнул.

– И за свою безопасность, - уточнил он.
– Не примите это как угрозу, я не сторонник устрашений. Но должен заметить, что вы обладаете поразительной способностью наживать себе врагов даже там, где вполне можно обойтись без них. Я уже не говорю о Буте и Завгороднем, хотя с газетчиками в наше время лучше не задираться. Шестопал - не велика фигура, но подлости ему не занимать, а сейчас он готов утопить вас в ложке воды. Но, как говорит Слава, это еще не смертельно. Хуже, что вы потревожили человека, которого даже я укрощаю с трудом.

– Он поделился с вами своей тревогой?

– Ирония в данном случае неуместна: Кошарный - злопамятный человек.

– Я тоже не страдаю забывчивостью.

– Какие у вас претензии к нему?

Вопрос был задан, казалось бы, без особого интереса, но именно поэтому Олег почувствовал, что его ответ не безразличен Мельнику.

– Он был одним из главных виновников гибели Игоря Тысячного.

– Он был таким же исполнителем, как и другие участники этой акции.

– Он был слишком рьяным исполнителем. И вы это знаете не хуже меня.

– Что вам надо от него?

– Чтобы он дал показания, а еще лучше рассказал журналистам об истинных причинах трагедии на Городокском шоссе.

Олег не кривил душой, и хотя эта мысль пришла ему в голову только сейчас, ее нельзя было назвать необдуманной. Другое дело, что фигура Кошарного интересовала его не только в связи с давней историей, но признаваться в этом Мельнику было бы опрометчиво.

– Дураком его считаете?

– Не посчитаю, если он поймет, что лучше об этом рассказать ему, нежели мне. Вашу фамилию можно не упоминать.

– Чем я обязан такой снисходительностью?

– На шоссе вы стояли рядом с Тысячным. Вам просто повезло, что остались живы.

– Что ж, справедливо. Но какой смысл мутить давно отстоявшуюся воду? Вы советовались со Славой?

– Своей статьей она развязала мне руки. Но посвящать ее в свои планы я не намерен. Это дело моей совести.

– Тысячный был вашим другом?

– Он был честным человеком. И я буду настаивать на реабилитации его имени.

– Боюсь, что Кошарный не поможет вам.

– В таком случае интервью журналистам центральных газет дам я.

И хотя это была импровизация, Олег решил, что именно так и поступит.

Мельник задумался, поскреб подбородок, затем усмехнулся каким-то своим мыслям:

– У нашего общего приятеля есть любимая поговорка: "Во многом знании - много печали". Хотя, кажется, это не поговорка - изречение какого-то мудреца. Не помните имени?

Не дожидаясь ответа, он встал, подошел к столику в углу комнаты, на котором стоял красный телефон, снял трубку, стал набирать номер. Но неожиданно положил трубку.