Платье

де Вердьер Жером

Когда Жан-Пьер делал первые шаги в рекламном бизнесе, Изабель училась на медицинском факультете. А когда он после первой встречи вышел с ней на связь и предложил чего-нибудь выпить, она согласилась – скорее из любопытства, нежели из других побуждений. Что вообще могло от нее понадобиться этому высокому типу в очках, не лишенному шарма, но даже близко не обладающему пылкой чувственностью? Хотя о мыслях в его голове у нее имелись лишь самые смутные представления, в первую очередь ее подмывало желание узнать, как он поведет себя дальше. А повел он себя как самый настоящий недотепа.

– Ты мне в глаз дала… С тех пор он у меня болит… Слушай, ты же ведь у нас из этих… из медиков, может, знаешь хорошего офтальмолога,

а?

В качестве романтической завлекалки уловка была так себе, но все же развеселила Изабель достаточно для того, чтобы она согласилась сначала на второе, а потом и на третье свидание. А началась история их любви с поцелуя.

Жан-Пьер был неловок, очарователен и смешон. К тому же казался «парнем что надо». Так Катрин, старшая сестра Изабель, сказала, якобы случайно с ним повстречавшись (хотя на самом деле все было подстроено заранее).

«Твой ухажер – парень что надо».

Изабель была хорошенькой, сообразительной, уверенной в себе. Ее прекрасные черные глаза искрились умом. Причем умом жизнерадостным. Этими самыми глазками она улыбалась. От такого коктейля Жан-Пьер и потерял голову. Коктейль этот манит его и сейчас.

– Я говорю, что вымотался дальше некуда, а ты говоришь, что это «хорошо»?

– В холодильнике!

– В холодильнике? Что в холодильнике?!

– Что-что?

– Я говорю, что вымотался дальше некуда, а ты мне в ответ «в холодильнике»!

– Я тебя не слышу…

Спасибо, но это он уже и без нее понял.

Однако обычно это она обвиняет его, что он пропускает ее слова мимо ушей. В последнее время их жизнь сводится к дружелюбному разговору глухих, зачастую посвященному вопросу о том, кто кого слушает, а кто нет. По ее словам, с течением лет Жан-Пьер все больше теряет память, словно его преждевременно поразила болезнь Альцгеймера.

«Как ваша жена?» – спросил он как-то консьержа их дома.

«Все еще мертва», – грустно ответил тот.

Хотя ему уже не раз говорили, что страж их дома – вдовец. Но мужу Изабель все нипочем, он больше никого не слушает. По ее глубокому убеждению, мужчины не слушают жен, страшась осознать собственную неправоту.

Так что если в двух словах, то эта парочка в той или иной степени ходит по кругу, избегая столкновений. А нередко даже переживая минуты блаженства. Но все равно по кругу. «У нас же все в порядке? Как по маслу, да?» – то и дело спрашивает она. А его каждый раз так и подмывает ответить, что, может, и по маслу, но больше по кругу, однако, утомленный войной, он, дабы не нагнетать ситуацию, решает не говорить ни слова и лишь молча с ней соглашается.

– Да говорю же тебе, я не слышу!

– Ладно, проехали! В любом случае спасибо, теперь я вижу, что моя судьба тебе небезразлична!

– Как обычно! В верхнем ящичке посмотри!

Жан-Пьер возносит к небу глаза. Только вот почему? Из-за несуразностей этого разговора с женой, который и разговором не назовешь? Из-за того, что весь этот кошмарный день его пичкали какими-то мутными знаниями? Или, может, просто в силу пятидесятипятилетнего возраста, который начинает давить на него тяжким грузом? Как же он устал от чувства одиночества. Ощущает себя чуть ли не брошенным, хотя жена от него всего в нескольких метрах – как ни крути, а их разделяют всего две тонкие перегородки парижской квартиры. Но горечи факта это никоим образом не умаляет. Утонув в диванных подушках, он ведет с самим собой безмолвный диалог, вываливая свои горести в пустоту гостиной, обставленной добротной, но без претензий, мебелью. Все как обычно.

Каждые десять лет Изабель с постоянством метронома радикально меняет обстановку. В последний раз ей в голову пришла блажь оформить все в скандинавском стиле. Особой неприязни у Жан-Пьера это не вызвало, но и в восторг

тоже не привело. Да и что вообще по нынешним временам может внушить ему энтузиазм? Очень и очень немногое… Поэтому при виде всей этой датской, шведской и финской мебели он демонстрирует швейцарский нейтралитет. В хороший денек декор кажется ему сдержанным и утонченным. А в паршивый его не отпускает странное ощущение, будто его поселили на роскошной альпийской базе отдыха. В целом же ему на все это убранство глубоко наплевать.

Его безразличие, с каждым днем набирающее обороты, все больше беспокоит жену, хотя Жан-Пьер об этом даже не подозревает. Своими тревогами Изабель поделилась с подругой Соланж – в аккурат затеяв переоформление гостиной: «Представляешь? У меня в самом разгаре ремонт, а тут он со своим кризисом пятидесятилетнего возраста!»

Со стороны кажется, что связь с миром Жан-Пьер поддерживает только через новостные каналы. Догадывается, что замышляет американское правительство в Сирии, но понятия не имеет о том, что происходит в его собственной гостиной. И прямо на глазах у Изабель ее муж отчаливает от берегов интима и берет курс на пучину абстракции, расплывающуюся в великой бесконечности.

– Может, отменим сегодня ужин с Полем и Соланж?

– Что? А, нет, грушевый торт я не купила, если ты, конечно, о нем. Кстати, а с каких это пор ты его полюбил?

«С какой стати она заговорила со мной о грушевом торте?» – спрашивает себя Жан-Пьер.

– Изабель, давай просто оба признаем, что ты меня не слушаешь, хорошо?

– Да слушаю я, слушаю! Уже иду!

18 часов 20 минут

– Сюрприз!

Когда Изабель протягивает ему подарок, все это время восседавший на журнальном столике, Жан-Пьер, завернувшись в свою хламиду, все той же бесформенной кучей распластан по дивану. Это картонное сооружение настолько прекрасно, что ей, скорее всего, захочется его оставить… На деле он, наверняка как большинство мужчин, никогда не понимал страсть, которую Изабель, наверняка как большинство остальных дам, питала ко всяким коробкам – всевозможных форм, размеров и цветов. Что вообще можно хранить в этих картонках, которые они, по-видимому, коллекционируют целыми дюжинами? Жан-Пьер в них уже сто лет не заглядывал. Это епархия Изабель.

Хотя в последние несколько лет ее территорией стала вся квартира целиком, а не только ее недра. Она правит ею безраздельно. Вещи Жан-Пьера, доставшиеся ему в наследство от прошлого, когда еще не было ее, задержались там лишь на краткий миг в самом начале их совместной жизни, а потом постепенно исчезли. Изабель обожает наводить порядок, в том числе и в воспоминаниях мужа. «Тебе правда так важно оставить оловянных солдатиков?» Эту коллекцию начал собирать в детстве еще его отец, а продолжил он сам, пусть даже и без особой убежденности. Тогда к чему за нее воевать? У него вообще есть аргументы в ее пользу? «Вот их точно можно сбагрить!» Когда у него отняли бразды правления квартирой, Жан-Пьер долго надеялся, что на все это хозяйство можно будет вообще наплевать, с молчаливого согласия с самим собой полагая, что так будет лучше всего. Однако у Изабель на сей счет имелись иные соображения. В ее представлении договоренности, молчаливые или нет, всегда налагают определенные обязательства. Поэтому когда муж чего-нибудь ищет, но, как водится, не находит, она тут же принимается его распекать: «Да от тебя с ума сойти можно! Ты никогда не знаешь, что где лежит в этом доме! Как гость, забежавший на минутку на огонек!» Ну это уж слишком. «С той лишь разницей, что «огонек» этот затянулся на двадцать пять лет…» – отвечает он с печальной улыбкой на губах, которая в конечном итоге всегда смягчает сердце Изабель. Она еще немного ворчит, чисто для проформы, а потом, будто по волшебству, являет ему предмет поисков.