Шрифт:
Вот вы не знаете, а человека можно растворить, как мыла кусок. С большим количеством пены и без осадка. Говорят, остаются только пломбы от зубов, и то не всякие, а исключительно из пластмассы немецкой фирмы «Ивоклар».
Но ради экономии химикалий растворяют людей редко. Хотя был в шестидесятые годы умелец, который собственную жену слил в унитаз. Он попался на том факте природы, что в крови у человека имеется железо. Множество реактивов вступает с ним в химическое соединение; некоторые начинают светиться под ультрафиолетовой лампой, и с этим невозможно ничего поделать. Пролитая кровь остается навсегда. Отмывай ее, отбеливай, отчищай — все равно
Умелец был, как называли тогда, судебным химиком, и необходимых для растворения жены кислот и щелочей натаскал с работы. О свойствах железа он, разумеется, знал, но понадеялся на свою добрую репутацию и милицейские погоны. Конечно, зря понадеялся, но, с другой стороны, полиэтиленовая пленка в те годы еще не вошла в обиход, и ему нечего было подстелить в ванну, так что рисковал он осознанно, а не по глупости.
С тех пор нет химика-токсиколога, который не знал бы эту историю и хоть раз не прикинул бы из чисто академического интереса, сколько нужно для растворения человека того-сего (названия и пропорции опускаем), каким образом стащить это с работы, чтобы не заметили сослуживцы (умелец выносил в коньячной фляжке и копил полгода), а также что потом делать с единственной уликой — пленкой. В необходимости пленки не сомневается никто, а вот как от нее избавиться, тут сколько людей, столько мнений. Сжигать ее в квартире нельзя, это уж точно.
ПРОЩАЙ, МОЙ ГАДКИЙ
— Восемь часов и двадцать девять минут в Москве, и у нас в студии появилась Наталья Светланова с обзором газеты «Голубой экспресс». Сплетни, скандалы, супружеские измены недели…
Лидия выключила радиоприемник.
— Сейчас выйдет, — сказала она, глядя на дверь подъезда, — в полдесятого у него лекция.
Машину Вадим взял чужую, с тонированными стеклами. Снаружи они выглядели абсолютно черными — Лидия проверяла. Но ей все равно казалось, что Вадим остановился слишком близко от подъезда.
— Колокольчик, ну отъедь хоть немного, заметит же, — попросила она в пятый раз за последние пять минут, и Вадим в пятый раз упрямо мотнул головой.
По большому счету Лидии нравилось, что даже в таких мелочах он берет ответственность на себя. Но в каждом отдельном случае хотелось ударить его тупым тяжелым предметом, потому что, если бить Вадима кулаком, он это воспринимал как любовную игру. Впрочем, и удары, скажем, туфлей он воспринимал как любовную игру. Всякий раз это кончалось тем, чем и должны кончаться любовные игры: одна его рука оказывалась у Лидии за спиной, другая под юбкой, борцовский бросок черед бедро… Злиться на Вадима Лидия могла только до первого поцелуя, потом злость оборачивалась страстью. Чем сильнее была злость, тем и страсть вспыхивала ярче, до звезд в ослепших глазах.
А из злости на мужа ничего такого приятного не получалось. Только застарелое чувство брезгливости.
Приоткрылась дверь подъезда, и высунулся легкий на помине муж. Он всегда сначала высовывался и вертел головой во все стороны, а потом солидно выдвигался из подъезда и шествовал, не глядя под ноги. Будто два разных человека: один шустрый и боязливый, другой самоуверенный, как бульдог.
Презирая себя за непонятный страх, Лидия сползла с сиденья. На стекло легла тень — Парамонов прошел в полуметре от машины. Про себя Лидия называла его по фамилии еще с тех времен, когда была студенткой, а он старшим преподавателем. А если сболтнуть «Парамонова» вслух, он обижался. Сколько Лидия ни доказывала, что глупо воспринимать собственную фамилию как оскорбительную кличку, оба знали, что это кличка и есть. Достаточно уже того, что «Парамонов» в ответ на «Лидусю» подчеркивало разницу в возрасте.
— Вылезай, трусиха. — Вадим подцепил ее под мышку и легко втащил на сиденье. — Как хочешь, а я не понимаю. Ты идешь к себе домой за своими вещами. Прятаться-то зачем? Если на то пошло, это он как порядочный мужик должен собрать вещи и выметаться.
— А почему ты решил, что он порядочный мужик? — удивилась Лидия. — Он не порядочный мужик. Он Доцент.
Ученое звание тоже превратилось в кличку, напоминавшую о ничтожности Парамонова: сорокавосьмилетний зять-доцент — жалкая фигура в доме тестя, получившего «профессора» в тридцать пять.
— Может, я с тобой пойду? — предложил Вадим.
Надо понимать, он так вежливо ее поторапливал, потому что еще вчера Лидия сказала, что пойдет за вещами одна, и Вадим это воспринял с большим облегчением.
— Нет, Колокольчик. — Лидия чмокнула его в щеку и выскользнула из машины.
Поднимаясь по лестнице (второй этаж; к старости отец стал бояться верхних), она думала, что зря потащила Вадима с собой. Нельзя втягивать любимого в коммунальные склоки. «Женщина с прошлым» — звучит романтично только до тех пор, пока твое прошлое неизвестно. А женщин с известным прошлым называют короче, одним словом.
В доме царил кавардак: мутные следы стаканов на полировке, пыль, разбросанные газеты и апельсиновые корки. Лидия рылась в шкафах, выпутывая лифчики из кальсон Парамонова, и кидала свое на кровать. Судя по всему, никто здесь не убирался с тех пор, как сбежала домработница, не успев получить расчет и подмыться. То и другое заставляло Лидию чувствовать себя стервой. Несчастная таджичка без московской прописки, осколок страны СССР, оказалась на улице почти без денег, и по ногам у нее текло. Но что было делать, когда Парамонов сказал: «Присоединяйся, Лидусь»? Либо присоединиться, либо уволить эту похожую на обезьянку немолодую женщину, специально выбранную, чтобы муж не приставал, а он пристал, подлец.
Было время — Лида присоединялась. Дурочка ботанка, заучившаяся целка из профессорской семьи, получила своего первого мужика. В постыдное место, которое было велено скрывать, сколько она себя помнила, вошел хозяин. Все подтверждало законность и обыкновенность этого акта: фиолетовый штамп в паспорте, прилюдные поцелуи под рев «Горько!» и купленное с лотка руководство по эксплуатации мочеполовых систем. Не хочется вылизывать клитор какой-то Наденьки с факультета дорожного строительства, но муж говорит: «Не будь ханжой, все так делают». Муж говорит: «Чем выше интеллект, тем ниже поцелуй». Муж говорит: «Доверься мне», и ты доверяешься, а наутро папа, отводя глаза от засосов на твоей шее, рассказывает, как тебя, малышку, покупали в магазине.
Как любого отца, его ужасала мысль, что какой-то хрен будет делать это с его дочерью. Папа боялся признаться себе, что у Лиды есть еще одна дырка, кроме тех, которые он заправлял едой, сморкал, закапывал каплями и подтирал после горшка. Видимо, по этой причине его устраивал немолодой и невзрачный Парамонов в роли зятя. А то, что устраивало профессора Рождественского, должно было устраивать всех…
Парамонов, гад! Я отдала тебе лишнее — и то, что нужно было приберечь для другого, и то, что нельзя отдавать никому. Ты не сможешь вернуть это, а я не смогу забыть.