Платон ХХ-го века
Шрифт:
Теперь понятно, какие героические усилия должен делать каждый человек и каждая эпоха на любой ступени своего восхождения к вершине, чтобы не соскользнуть в бездну.
Красота античного мира, по Лосеву, есть красота прозрения. От слепого Гомера, прозревающего Олимп и слышащего богов, до зрячего Платона, заподозрившего за пределами видимого, телесного мира духовную реальность незримого. Сам Лосев в очках с очень толстыми стеклами видел реальность, скрытую за пределами платоновских эйдосов. Это — Дух.
Сегодня Лосеву исполнилось бы 100 лет. Он дожил до девяноста с
Апостол мысли
Памяти Алексея Лосева (1893–1988)
2008-09-11 / Константин Александрович Кедров - поэт, философ.
При первой же встрече с Лосевым я понял, что он смотрит на меня сквозь толстые окуляры круглых очков как бы из параллельного мира. Поскольку зрение великого тайновидца было почти утрачено в сталинском Балталаге, все тома своей «Античной эстетики» он диктовал, невольно возрождая традицию древнегреческих философов, которые не писали, а говорили.
Разговорная интонация его трудов поразила меня еще в студенческие годы при чтении первого и тогда единственного тома «Античной эстетики». И вот теперь я сидел и говорил с ним воочию. Воочию для меня, а для него скорее вослепию. Интересно, как видел мир Лосев? В подтверждение слепоты Гомера он замечает, что у автора «Илиады» и «Одиссеи» почти отсутствует цвет. Зато ему очень удается описание мира теней. Не знаю, какие цвета различали отлученные от лучей глазные рецепторы Алексея Федоровича, но одно из самых трогательных мест в легендарной многострадальной «Диалектике мифа» – это описание «неба-небушка»: вам, материалистам, черная дыра, а мне лазурное небо.
Диалектика в устах Лосева – это искусство обретения нового смысла в привычных понятиях. Искусство диалектики сродни воскрешению. Прямо на глазах растоптанный, поверженный в прах идеализм вдруг зацветал и раскрывался пышным цветом на древе материализма и реализма.
Лосев не был идеалистом в привычном смысле этого слова. Еще в 1974 году он поразил меня настойчивым высказыванием: «Я материалист». Дело в том, что идея и мысль для Лосева были не менее материальны, чем массивный письменный стол или плетеное кресло-качалка, на котором он сидел, диктуя свои трактаты. Материальный мир нравился ему своей эфемерностью, а мысль он ценил за ее способность к воплощению в материальность. Лосев называл это реализмом. Он считал, что реализм и есть высшая форма одухотворенности. Правда, реальным он считал не материю, не дух, не мысль, но символ и даже не образ, а Имя. «Бог не есть Имя, но Имя есть Бог». Имяславие Лосева мне было ближе близкого. Он получил эту мудрость от афонского старца и от своего наставника и учителя отца Павла Флоренского.
В самом деле, что может быть теплее и реальнее, чем имя. В поэзии имя присутствует не как надпись на обложке, а как интонация и неповторимый образ. Я сказал об этом Лосеву. «Ты думаешь, – сказал он без вопросительной интонации, и тотчас на вы: – Прочтите что-нибудь главное».
Я прочел: «Ежедневно слышу тебя/ Как-то странно звучат слова/ Закрываю глаза/ И всюду передо
Конечно, я не помню, что я еще читал, но помню, что дальше мы говорили о Вагнере и Ницше, о Гегеле и Гуссерле, об Эйнштейне и Флоренском и о чем-то еще.
После этого прошли в гостиную, и началось знаменитое лосевское чаепитие. Лосев очень любил сладкое, особенно шоколадные конфеты. Я не знал тогда, что он был тайным схимником Алексием, монашествующим в миру. А черную шапочку на голове воспринимал как академическую, а не как символ тайного монашества.
Много лет спустя, читая переписку Алексея Федоровича с великой пианисткой Юдиной, в которую он был духовно влюблен, я обратил внимание на пассаж о конфетах. Приведу как запомнилось, не цитируя: вы отказали мне в своем общении, как барышня в церкви не дает монаху отведать сладких леденцов; вы сыты, а я голоден, как тот монашек на паперти, а вы не даете мне своих леденцов. Тут все – и монашество, и любовь его к сладкому, и влюбленность в музыку Баха, которого исполняла Юдина. И полное непонимание Юдиной, что она переписывается не только с вернувшимся из ссылки религиозным философом, но и с тайным монахом. Она и не должна была это понимать.
Понять Лосева вообще невозможно. Ему запретили быть философом, но разрешили исследовать античность. Но античность для схимника Алексия была воплощенной гомосексуальностью. Он нещадно критикует Платона за телопоклонничество. Платон вовсе не был идеалистом. Его эйдосы всегда материальны. Их идеальность только в симметрии и геометрии. Зато в последних томах «Эстетики» восторженный гимн неоплатонизму и Плотину за обретение чистой духовности, Платону неведомой.
Помню звонок Лосева на Пасху. И о чем, вы думаете, мы говорили, зная прекрасно, что разговоры наши прослушиваются? «Вы не знаете такого поэта Ф.Сияльского?» – «Нет, не знаю, а зачем он вам понадобился?» Не помню, что ответил Алексей Федорович, но подозреваю сегодня, не о себе ли он спрашивал и не печатал ли он когда-то свои стихи под таким псевдонимом.
Лосев человек закрытый на все створки даже для себя самого. Я же слишком распахнут во все пространства. Лосев прошел сквозь меня, как сквозной ветерок сквозь летнюю дачу. Или как призрак отца Гамлета, по некоторым преданиям, прошел сквозь Гамлета, растворяясь в звездном небе. От него исходил какой-то сумрак мысли. А в сумраке часто можно увидеть то, чего не увидишь и не различишь в самый слепящий полдень.
Сегодня я счастлив, что книга воспоминаний об Алексее Федоровиче заканчивается моим палиндромическим памятником последнему религиозному мыслителю, а может быть, и святому ХХ века – «Сойди Эйдос»:
Вес о Лосев
Логика аки гол
И диалектика так и
ткала иди
Или символ лов мысли
<