Пленники астероида
Шрифт:
— А Вадим? А Вадим?
— Вы не хотите помочь мне? — повторил Ренис настойчиво.
Почему он не смотрит в глаза? Почему бормочет что-то невнятное: “Мужайтесь. Возьмите себя в руки…”
Она кинулась к двери, забарабанила кулаками:
— Вадим, Вадим, Вадим!
Никто не отзывался. И дверь не открывалась, не поддавалась никаким кнопкам. Это означало, что в соседнем отсеке авария, пробит борт, воздух вышел.
Потом Нечаева вспомнила, что за плитой есть шлюз. Толчком нахлобучила шлем, кинулась туда.
— Надя, подождите. Послушайте, я скажу…
Ox, как медленно
В глаза ударил свет — вспыхивающий, мятущийся. Где-то в стороне, за полкилометра, догорал отброшенный взрывом двигатель. Бурые скалы, словно каменные зубы, впились в тело ракеты. А где же пассажирские каюты, управление, рубка, двадцать два человека? Где Вадим?
Ничего! Ничего! Закопченная воронка, осколки стекла, оплавленный металл, крошево стали и пластмассы…
Ой, Вадим, ой, милый!
Все стало зеленым, все поползло. Закрыв глаза, женщина заплакала, раскачиваясь. Потом почувствовала, что ее подняли и несут. Вспомнила: у Рениса ожоги, мальчик без сознания. Два человека нуждаются в помощи врача. Некогда горевать, надо оказать помощь.
Надо!
У Рениса-дяди сильные ожоги на груди, на правом боку, ушибы головы, сотрясение мозга и бред.
У Рениса-племянника сломана ключица, вывих ноги, боли в позвоночнике, высокая температура и бред.
У племянника космический бред. Он прыгает по скалам Ио, нога застревает в расщелине. Он твердит названия астероидов: Церера, Юнона, Паллада, Веста, Астрея. И с гордостью утверждает: “Я знаю наизусть двести номеров, капитан Вадим. Спрашивайте по порядку и вразбивку”.
Никогда не спросит тебя Вадим, никогда!
А у дяди бред земной. Каждый час, каждые полчаса он возвращается на Землю. Он говорит речь на аэродроме: “Господа, я счастлив доложить вам, дорогим землякам…” Он рассказывает журналистам: “Да, приключения были у нас, особенно на Ганимеде и на безымянном астероиде тоже…” Он гуляет по аллеям с какой-то женщиной (иногда она Нора, иногда Арабелла, иногда Лили) и говорит: “Представь себе наше одиночество, моя милая. Блестка в океане черной тьмы…”
Врачебный кабинет взорвался вместе с рубкой. Операционного стола не было, не было рентгена, лекарств, инструментов, даже бинтов. Нечаева вспоминала прадедовские рецепты, клала холодные компрессы, примочки из крепкого чая, кипятила в кастрюлях столовые ножи. И тем не менее она ухитрилась сделать Ренису пересадку кожи, своей собственной. Площадь ожогов была слишком велика, с оставшейся кожей он не выжил бы.
Бредил один, бредил другой, просил пить один, просит пить другой. Одному компресс, другому примочка, одного успокаивать, другого кормить с ложечки. Нечаева металась между двумя постелями. В сутки ей удавалось поспать не больше двух часов.
В общем, она спасла обоих. И, пожалуй, больные спасли ее. Потому что ей некогда было думать о своей потере, мешала работа, мешала отупляющая усталость.
И Надежда Петровна привыкла к своему горю прежде, чем выплакала его, смирилась с ужасным положением раньше, чем почувствовала весь его ужас.
У Рениса-старшего положение было тяжелее: жар, гноящиеся
— Воды… — прохрипел он.
Нечаева не поняла, поднесла к губам мягкую фляжку.
Он покачал головой отрицательно.
— Воды, еды? Сколько? Надолго ли хватит припасов? — спрашивал он.
— Не беспокойтесь, у нас автономный отсек, — сказала Нечаева.
Для безопасности все космические ракеты разбивались на герметические отсеки. В каждом имелись баллоны с кислородом, запас пищи, аккумуляторные батареи. Каждый отсек был окружен, кроме того, баками с водой. Вода служила топливом и одновременно противометеоритной броней…
— Оранжереи смотреть… помогите…
— Лежите, я сама схожу.
— Сейчас идите…
Только чтобы успокоить больного, Нечаева, надела скафандр и вышла наружу.
Обычное межпланетное небо: блестки, искры, огоньки, такие многочисленные, что даже созвездий не узнаешь. Рисунок ярких звезд теряется в гуще неярких.
Небольшое солнышко — все-таки оно греет немножко, катится по черному небу, проворно набирает высоту и, словно на санках, скользит к горизонту.
И всюду камень, камень, камень, литой камень. Даже нет мягкого одеяла пыли, как на Луне. Это различие зависит от силы тяжести. И там и тут метеориты превращают камни в пыль, но на Луне пыль оседает, а здесь из-за малой силы тяжести улетучивается.
Конечно, обо всем этом рассуждали позже. А тогда Нечаева смотрела на голые камни и думала с тоской:
“Камни, камни, каменная могила! Вадим еще счастлив. А я похоронена заживо. Мне тут жить и мучиться надо”.
Надо!
И вдруг она увидела ручеек. Вода на каменной глыбе? Не может быть. Но ручеек струился перед ней, обмывал черно-зеленые камни. Над водой стоял густой пар, как в зимний день над прорубью, потому что в безвоздушном пространстве вода испарялась очень быстро.
К сожалению, все это объяснялось слишком просто: метеорит пробил один из баков, вода вытекла, только и всего.
Надежда Петровна забеспокоилась, стала упрекать себя. Неразумно, нерасчетливо, легкомысленно она ведет себя. Потеряны три кубометра воды — значительная доля запаса. Еще три-четыре таких попадания, и все погибнут от жажды.
Срочно принимать надо меры! Срочно!
Она вернулась к Ренису встревоженная. Сказала ему правду, не пощадила больного. Дело шло о его жизни тоже, надо было посоветоваться.
— Укрепляющего, — попросил тот.
Аптечки не было, пришлось дать из кухонных запасов коньяка. Малиновое от температуры лицо Рениса покраснело еще больше, усилился лихорадочный блеск в глазах. Но сил прибавилось. Ренис сумел натянуть скафандр, Надежда Петровна помогла ему выбраться наружу. К счастью, ходьба на астероиде не требовала больших усилий. Как будто невидимый парашют держал под мышки, медленно и осторожно опускал на камни. Минуты три длился каждый шаг — гигантский шаг в триста метров длиной. На пятом шагу Нечаева пролетела над пропастью и заметила глубокую нишу в одной из стенок. Именно это они искали.