Пленники Пограничья
Шрифт:
Тетя Берта подняла палец. Мы отстали. Правда, Аня, как всегда, засмотрелась на пса и забыла о предупреждении: пришлось мне ее оттаскивать назад. Тетушка, как бы невзначай, выставила впереди себя обнаженные локти. Она произнесла несколько обязательных коротких приветствий. Пришло время проклинать себя за нерадивость в учебе; на языке Холма я не понимал половины слов, слова выскальзывали из моих ушей, как ласточки из гнезд.
— Кхларрро-хваннонн, — заметил гигантский ротвейлер, недовольно косясь на обереги.
Тетушка сделала шаг вперед, Ку Ши отполз назад. Он был крупнее быка, мог бы убить тетушку одним легким ударом лапы, но проводник смерти боялся запаха волшебных трав.
— Угу, —
Ку Ши встал, потянулся, поскреб когтями по мореным бревнам моста. Больше он не произнес ни слова, тяжелой трусцой спустился к берегу и исчез в кустах. После его когтей остались глубокие борозды, а в воздухе запахло недавней смертью. Звериным весельем запахло.
— Он пытался нас задержать? — спросил дядюшка.
— Он донес, что брауни ждут нас, — Хранительница обернулась, и я убедился, что мои подозрения были верны.
Наша славная тетя Берта молодела на глазах. Она перестала горбиться, на руках ее пропали червяки сосудов, мешок сухой кожи, свисавший с подбородка, разгладился, а на лбу стало вдвое меньше морщин. Дядю Эвальда процесс пока еще не затронул так сильно, разве что потемнели седые кудри на висках.
Не знаю, как другие, а я испугался. Изнанка поступала с нами не совсем так, как описано в легендах Священных холмов. В сказках Фэйри поется, что Изнанка дарует молодость и силу, но при этом отбирает память. Глядя на порозовевшие гладкие щеки тетушки Берты, я догадался, где зарыт обман. Изнанке ни к чему отбирать память, любой пожилой человек сам не захочет отсюда уходить…
— Вперед, мало времени, — дядя Эвальд подхватил баул и чертыхнулся, привычно кинув взгляд на часы.
— Что он хотел? На каком языке они говорили? — по пути полезла ко мне с расспросами Анка. — Разве пес не слушается Камиллу?..
Я очень не хотел свою девушку пугать. Последний час она торпедировала меня десятками вопросов. Но обычной девчонке совершенно незачем знать, кто такая Камилла на самом деле, и почему ее до сих пор терпят духи Холмов. Таких сильных ведьм, как Камилла, рождается не так уж много. есть еще старичок на острове Мэн, есть две бабки где-то на севере Шотландии, но тетя Берта с ними не контактирует. Может, есть и еще кто-нибудь, но праздные вопросы о знахарях задавать не принято. Вообще-то, в нашем фине, самый большой знаток колдовства — это Питер Лотт; когда наступает его черед учить детей, его слушают, затаив дыхание. Рассказывать Питер умеет лучше старого Эвальда, и даже лучше, чем тетушка Берта. Хотя, формально, она, как старшая женщина септа, отвечает за контакты с колдунами. И сколько бы взрослые ни внушали, что следует называть одиночек знахарями, все равно понятно, кто они такие. Питер Лотт, когда пришел его черед учить, загибал четыре пальца.
Лишь в четырех случаях может обратиться Фэйри к тем, кто представляет на свету Неблагий двор.
Когда смертельная опасность угрожает ребенку, и женщины септа не могут спасти дитя.
Когда смертельная вражда охватывает два септа, или два фина, и Палата не в силах рассудить их. Такого, кстати, никогда не случалось.
Когда мор охватывает скотину, или засуха, или эпидемия… Дядюшка Лотт говорит, что последние сто лет подобные проблемы потеряли насущное значение.
И последний случай, самый неприятный. Когда септам угрожает смертельная опасность от обычных. Традиционно знахари не вмешиваются в войны и споры людей; это оттого, что до восемнадцатого христианского века их жгли на кострах. В Британии сожгли десятки тысяч знахарей, но еще больше — на материке. Среди знахарей встречались не только Фэйри. Скажем честно, Фэйри среди них было меньшинство, а больше половины казненных во все времена составляли бастарды и всяческие помеси с обычными. Питер Лотт даже как-то раз невнятно упомянул о ведьмах из народа пикси и о колдовском племени с Оркнейских островов, которое целиком сгинуло в казематах и пламени костров, а с людьми имело столько же общего, сколько мы имеем с гориллами и медведями. Издалека похожи, но совершенно разные…
Но я рассудил, что Анке совсем не обязательно знать, что такое Неблагий двор и почему такие, как Камилла, вечно прячутся от людей. Она ведь немножко наивная, я имею в виду Аню. Она наверняка начала бы приставать с идеями: например, построить медицинский центр и там собрать знахарей, чтобы они бесплатно лечили людей. Или брали бы деньги с богатых и бесплатно лечили всех бедных. От ее брата я уже слышал, как она деньгами распоряжается, которые им люди Атласа заплатили. Он, конечно, тоже не жадный, Валентин, но за пару дней потратить шестнадцать тысяч долларов на лекарства и подарить эти лекарства больнице…
Это круто.
Валентин звонил мне из аэропорта, когда провожал Анку на самолет, и предупредил, чтобы мы с сестрами присматривали… за Анкиным кошельком. Не дай Бог, ей в Британии придет в голову идея накупить кислородных подушек и тестов для диабета…
Ну как я после такого объясню ей, что Камилла вовсе не стремится никого лечить? У меня от одного ее присутствия рядом поднялись кисточки на ушах и захотелось оскалить зубы! Дядя Эвальд меня предупреждал еще в машине, что захочется рычать, но я не поверил.
Как я объясню Анке, как предков Камиллы отринул Неблагий двор? А Добрые Соседи тоже не могут и не захотят ее принять…
И теперь такие, как она, мечутся между двух вселенных, руководствуясь своими непонятными законами, законами Пограничья. Иногда они способны пойти навстречу, иногда поступают назло…
— Дети, не напирайте! — Окрик дяди Сани вывел меня из задумчивости.
В глаз мне словно попала мошка, а в ноздри влился запах черного ячменного пива, горячего хлеба и топленого масла. Стоило дважды сморгнуть, и я едва не воткнулся кровнику в спину. Все наши стояли, задрав головы, и не шевелились. Я уже догадался, что никаких мошек в глазу нет, просто таким образом Пограничье реагирует на излишне любознательных. Как только пытаешься уследить за изменениями, получаешь пыль в глаза или молнию в небе. Анка затихла рядом, разинув рот, но вопросов пока не задавала. Полагаю, что у меня вид был не намного лучше.
Мы вышли к заставе.
Застава брауни больше всего походила на средневековую крепость, с одной оговоркой. Она была выстроена из дерева, и ее нельзя было обойти. Частокол толстых, плотно пригнанных дубовых стволов тянулся в обе стороны, насколько хватало глаз. За частоколом поднимались сторожевые башни с острыми крышами, заляпанными совиным пометом. Из бойниц башен за нами следили цепкие бессонные глаза, но сами брауни не показывались. Совы задумчиво прохаживались по конькам крыш, чистили перья и кормились из железных лоханей. Мне показалось, что на двух птицах были надеты седла.
Далеко слева, в поле, двигалась упряжка длиннорогих быков. Верхом на белом быке сидел человечек в красном колпаке. Я уже привык, что в Пограничье верно оценить расстояние почти невозможно, до быков могло быть в равной степени как сто ярдов, так и несколько миль. Небо цвета крепкой марганцовки тянуло за собой ячменное поле вверх, и казалось, что бычья упряжка ползет по наклонной стене. Здесь все было наоборот, Пограничье заключалось в сферу, а не натягивалось на поверхность планеты, как Верхний мир.