Пленники
Шрифт:
Оник и Великанов, сраженные усталостью, задремали. Чутким сном забылся и Варданян. Когда посветлело в сарае, он протер глаза, посмотрел на лежавшего рядом мертвеца. Лицо Ваана было удивительно безмятежным.
Подходили пленные, оглядывали мертвого товарища и с поникшей головой удалялись.
Варданян сказал Гарнику:
— Держись тверже, парень!.. Не навлекай на себя внимание немцев. Тяжело… но что делать? Ведь его могли убить на фронте, и ты даже не узнал бы об этом.
— Я попрошу разрешения похоронить его.
— Не позволят. Выбрось это из головы.
Настала
— Никуда не пойду! — заявил Гарник. — Я не могу его оставить, это невозможно…
— Добьешься того, — убеждали товарищи, — что тебя оставят тут вместе с братом. Пошевели немного мозгами, приятель!..
Но слова не действовали на Гарника. Тогда Оник и Великанов, схватив его за руки, подняли и потащили к двери.
— Приди в себя, дружок! Долго ли мы сможем тебя вот так тащить?
Конвоиры уже строили пленных в ряды. Провозившись с Гарником, Варданян, Оник, Великанов и Размик вышли из хлева последними.
Когда они подходили к колонне, их остановил один из фашистов. Он вытолкнул в сторону Варданяна и Размика и приказал им идти обратно в опустевший хлев.
Варданян сразу все понял. Заговорившая в нем жажда жизни заставила его остановиться, он попытался что-то сказать. Но обоих грубо втолкнули в хлев.
Уже в дверях, повернув к убийцам суровое лицо, Варданян поискал кого-то глазами в толпе пленных, не нашел и только успел крикнуть:
— Я не вижу этого предателя, но он где-то среди вас. Берегитесь его!.. И не падайте духом, товарищи! Как бы далеко вас не угнали, Красная Армия придет. Они сторицей ответят за все ваши муки…
Ему не дали закончить. Несколько вразнобой посыпавшихся выстрелов оборвали жизнь комиссара Варданяна. Рядом упал Размик.
— За что, звери? — крикнул он перед смертью.
Губы Оника задрожали.
Гарник смотрел на трупы расстрелянных с каким-то детским недоумением. За что убили этого доброго человека, ставшего близким ему в эту кошмарную ночь?
Под стеной сарая росла трава, на ней, как слезы, блестели росинки. Прилетела стайка воробьев, села на крышу. Почирикав о чем-то, воробьи испуганно улетели.
По небу плыли темные облака. На востоке разливались багровые краски зари.
Конвой запретил всякие разговоры. Несколько пленных тут же избили за них. Колонна двинулась.
Гарник еле передвигал ноги. Все туманилось и мешалось перед его глазами. Ему казалось, что он не шагает, а катится в какую-то бездну, где воздух полон запахов пота, гнойных ран, разлагающихся трупов. С отвращением смотрел он вокруг себя, его тошнило, во рту стояла неприятная горечь.
Оник все время шагал рядом и шепотом повторял:
— Потерпи, потерпи, дружок!
Их вели по улице села. Издали пленных провожали глазами женщины и дети. Конвоиры, поглядывая по сторонам, свистели, гоготали.
Гарник продолжал шагать с поникшей головой с чувством полного безразличия ко всему. Одного он не мог понять — почему в этом сне его толкают, заставляют идти вперед и вперед.
Великанов держал его под руку.
— Дыши, братец, глубже! Так ты не дойдешь…
Шли до полудня. Миновали какой-то городок и оказались на разбомбленной железнодорожной станции. Некоторые из железнодорожных линий были разбиты, валялись искореженные рельсы. Над зданием полуразрушенного депо вился негустой, молочного цвета дым: там угасало последнее пламя пожара.
Оник вспомнил Ленинаканский вокзал. Ему нравилась вокзальная суета, гудки паровозов, на вокзале его всегда охватывало бодрое воодушевление.
Не так было на этой станции.
Серую колонну пленных разделили на части. Выбившихся из сил людей набивали в вагоны так, словно это были мешки, и плотно закрывали за ними металлические двери.
Гарник вдруг потянул за рукав Оника:
— Смотри, вот он! Поднимается в вагон, видишь?..
Оник оглядел группу пленных, толпившихся у пятого вагона, и заметил Бакенбарда.
— Сволочь! Надо было с ним рассчитаться еще ночью. Говорил я Варданяну, да он не согласился. Радуется, должно быть. Но нет, так просто ему это не сойдет!.. — буркнул Оник.
Они молча ждали своей очереди на посадку.
В вагоне было нестерпимо тесно. Великанов попросил пленного, сидевшего рядом:
— Послушай, брат, позволь парню протянуть ногу. Видишь, мучается…
— Мы все тут мучаемся, — отозвался тот. — Пошевельнуться невозможно. Даже скотину так не перевозят.
— Скотина для них дороже! — вмешался в разговор кто-то, — мы для них что мухи. Эх, до чего дожили! Горько и больно!.. Давай сюда ногу, браток. Всю дорогу хромал. Ранен, что ли?
— Ранен, — ответил за Гарника Оник.
Пленный глубоко вздохнул:
— Да… Найдется ли среди нас такой, кто не ранен? Сердце-то ведь у каждого болит. Каждый мучается… И как это случилось? Разве не были мы сильны, черт побери? Ничего не понимаю! Мы ведь не какая-нибудь там Голландия или Франция. Как он смог?
— Война, приятель! — заговорил Оник. — На войне бывает и так, и эдак. Миллионы воюют. Одни погибают, другие оказываются в плену. Уж это так!.. Из нашего полка столько человек попало в плен. Я даже не могу понять, как все это случилось. Было тихо. Вдруг — бомбежка, земля до самого неба взлетает. Потом — они. А где была наша авиация, артиллерия? Почему они молчали?
— Иное молчание дороже золота, — оборвал его широкоскулый парень. — Что ты ноешь? И без тебя тошно.
— Я так… я ничего. Только хочу уразуметь, как все это вышло. В голове до сих пор такой сумбур, словно в нее дыму напустили.
— Это и видно. Вот тронемся, протрясешься — дым и улетучится. Не будешь болтать ерунду: «Молчали!..» Должно быть, ты оглох тогда от страха. Кабы молчали, незачем было бы и гнать тебя так далеко, вот что я тебе скажу.
Скуластому парню никто не возражал. У одних не было сил говорить, другие считали бессмысленным затевать спор о том, что прошло. Их интересовало настоящее, интересовал завтрашний день. Ведь никто из пленных не знал, куда их везут и что их ждет впереди.