Пленный дух
Шрифт:
– Месть? Но за что?
– За Сицилию. За “Офейру”. “Я вам больше не жена”. – Но – прочтите мою книгу! Где же я говорю, что она мне – жена? Она мне – она... Мерцающее видение... Козочка на уступе... Нелли. Что же я такого о ней сказал? Да и книга уже была отпечатана... Где она увидела “интимность”, “собственничество”, печать (недоуменно) мужа?
Гордость демона, а поступок маленькой девочки. Я тебе настолько не жена, что, вот... жена другого. Точно я без этого не ощутил. Точно я всегда этого не знал. И вот, из сложнейших душевных источников, грубейший факт, которым оскорблены
...Мне ее так жаль.
Вы ее видели? Она прекрасна. Она за эти годы разлуки так выросла, так возмужала. Была Психея, стала Валькирия. В ней – сила! Сила, данная ей ее одиночеством. О, если бы она по-человечески, не проездом с группой, с труппой, полчаса в кафе, а дружески, по-человечески, по-глубокому, по-высокому – я бы, обливаясь кровью, первый приветствовал и порадовался...
Вы не знаете, как я ее любил, как ждал! Все эти годы – ужаса, смерти, тьмы – как ждал. Как она на меня сияла...
И его мне жаль. Если он человек с сердцем, он за это жестоко поплатится. Она зальет его презрением... “Мавр сделал свое дело, Мавр может уйти”. А он, должно быть, ее безумно любит!
(“Как у тебя все по-высокому, говорю я внутри рта, вот он уже у тебя и Мавр... И как с мужской, по крайней мере, стороны все несравненно проще, – той простотой, которой тебе не дано понять. А “безумная любовь” – сидит в “Pragerdiele”, угрюмый, как сыч, и, заглатывая зевоту: “Ну и скучища же с ней! Молчит, не разговаривает, никогда не улыбнется. Точно сова какая-то...” Но этого ты не узнаешь никогда”.)
– Простите, я вас измучил! Такое солнце, а я вас измучил! Только приехали, а я вас уже измучил. Не надо больше о ней. Ведь – кончено. Ведь я – стихи пишу. Ведь я после вашей “Разлуки” опять стихи пишу. Я думаю – я не поэт. Я могу – годами не писать стихов. Значит, не поэт. А тут, после вашей “Разлуки” – хлынуло. Остановить не могу. Я пишу вас – дальше. Это будет целая книга: “После Разлуки”, – после разлуки-с нею, и “Разлуки” – вашей. Я мысленно посвящаю ее вам и если не проставляю посвящения, то только потому, что она ваша, из вас, я не могу дарить вам вашего, это было бы – нескромно.
Можно вам прочесть? Когда устанете, остановите, я сам не остановлюсь, я никогда не остановлюсь...
И вот над унынием цоссенского ландшафта:
Ты, вставая, сказала, что – нет!И какие-то призраки мы.Не осиливает – свет.Не осиливает – тьмы.Ты ушла. Между нами года —Проливаемая – кудаПроливаемая – вода?Не увижу тебя никогда.Пробегает листки, как клавиши.
Да, ты выспренней ложью обводишьЗлой круг вкруг себя.ИИ еще это! – В его руке листки, как стайка белых, готовых сорваться, крыльев.
– Ты – тень теней, тебя не назову,Твое лицо холодное и злое...Плыву туда, за дымку дней, зовуЗа дымку дней, – нет, не тебя: былое,Которое я рву (в который раз!),Которое в который раз восходит,Которое в который раз, алмаз,Алмаз звезды, звезды любви, низводит...И, точно удивившись внезапно проступившей тишине:
– А какая тихая дочь. Ничего не говорит. (Зажмурившись:) Приятно! Вы знаете, я ведь боюсь детей. (Глядя из всех глаз и этим их безмерно расширяя:) Я бе-зум-но их боюсь. О, с детства! С Пречистенского бульвара. С каждой елки, с каждого дня рождения. (Шепотом, как жалуются на могущественного врага:) Они у меня все ломали, их приход был нашествие... (Вскипая:) Ангелы? Я и сейчас еще слышу треск страницы: листает такой ангел любимую книгу и перервет вкось – точно рваная рана... И не скажите – нечаянно, редко – нечаянно, всегда – нарочно, всё нарочно, назло, искоса, исподлобья – скажу или нет. О, они, как звери, не выносят чужого и чуют слабого. Все дело только – не показать страха, не дрогнуть... Больной волк ведь, когда заболеет, наступает на больную лапу... Знает, что разорвут. О, как я их боюсь! А вы – не боитесь?
– Своих – нет.
– А у меня своих – нет. И, наверное, уже не будет. Может быть – жаль? Может быть, лучше было бы, если бы-были? Я иногда жалею. Может быть, я как-то... прочнее был бы на земле?..
Аля, давно уже хмуро и многозначительно на меня поглядывавшая:
– Ма-ама!
Я, с самонасильственной простотой:
– Борис Николаевич, где у вас здесь, а то девочке нужно.
– Конечно, девочке нужно. Девочке нужно, нужно, нужно. Убедившись, что другого ответа не будет, настойчивее:
– Ей в одно местечко нужно.
– А-ах! Этого у нас нет. Местечка у нас нет, но место есть, сколько угодно – все место, которое вы видите из окна. На лоне природы, везде, везде, везде! Это называется – Запад (шипя, как змея:) цивилизация.
– Но кто же вас здесь... поселил? (Сказав это, понимаю, что он здесь именно на поселении.)
– Друзья. Не знаю. Уложили. Привезли. Очевидно – так нужно. Очевидно, это кому-то нужно. – И, уже как узаконенный припев: – Девочке нужно, нужно, нужно.