Плеск звездных морей (журн. вариант)
Шрифт:
— Я провел на Венере четыре месяца, — сказал Леон.
— Ну и как там?
— На Венере сложно, — сказал Леон. — Я разговаривал со многими примарами, и… я не очень силен в психологии, но мое впечатление: ничего такого нет.
Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в ее глазах я прочел беспокойство. Знает, что Венера — трудная для меня тема. Ах ты, моя родная… Я улыбнулся ей: мол, не надо тревожиться, мы с тобой сами по себе. Но Андра не улыбнулась в ответ.
— Ходит слух, — продолжал Леон, — что кто-то из примаров вышел из жилого купола без скафандра и пробыл четверть часа в атмосфере Венеры без всякого вреда для себя. Понимаете, что это значит? Правда, проверить достоверность слуха не удалось.
— Чепуха, — сказал один из наших гостей, конструктор Гинчев. — Психологическое обособление не может вызвать такие резкие сдвиги в физиологии. Примары остаются людьми, а человек без скафандра задохнется в венерианской атмосфере.
«Остаются людьми»… Что-то у меня испортилось настроение, и я уже жалел, что затеял этот разговор.
— Лучше всего, — сказал я, — оставить примаров в покое.
— Да как же так — в покое! — тут же вскинулся Гинчев. — Человечество должно заботиться о своих посланцах. Надо отсеять пустые слухи и научно…
— Сделай одолжение, не кричи, — перебил я его, морщась.
Гинчев вдруг умолк, глядя на меня и часто моргая. Вспомнил, должно быть, что я примар.
В наступившем молчании было слышно, как Гинчев завозил под столом ногами. Борг отхлебнул вина из своего стакана, тихонько крякнул. Андра сидела против меня, странно ссутулившись, скрестив руки и обхватив длинными пальцами свои обнаженные локти. Чем-то в эту минуту она была похожа на свою мать. Да, да, вот так же, в напряженной позе, сидела когда-то Ронга в забитом пассажирами коридоре корабля, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.
Что было в глазах у Андры?
Вдруг она выпрямилась, тряхнула головой и, взглянув на меня, слабо и как-то растерянно улыбнулась. Узкие кисти ее загорелых рук теперь лежали на столе. Я с трудом поборол искушение взять эти беспомощные руки в свои…
Жизнь пилотская!
Не успел мой отпуск перевалить за половину, как меня отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру.
Поток добровольцев — поселенцев на Венеру усилился, несмотря на все прежние слухи. После выводов комиссии многих привлекала новая программа работ по преобразованию планеты.
Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки набивались контейнерами с пищеконцентратом. И только в последний день выдалось у меня несколько свободных часов, и я поехал в Дубов.
Со стесненным сердцем шел я по улицам жилого купола. Ничто здесь особенно не переменилось, только очень разрослись в скверах лианы и молочай, лишь названием напоминающий своего земного родственника. Да еще рядом с компрессорной станцией поставили новый клуб, украшенный цветными фресками с венерианским пейзажем.
В палисаднике у входа играла с куклами девочка лет трех. Она раздвинула зеленые плети лиан, и сквозь них виднелась ее хорошенькая мордочка. Я спросил, как ее зовут, но она не ответила, глядя на меня с любопытством. Дома был только отец. Он принял меня радушно, угостил превосходным пивом, но ни о чем особенно не расспрашивал. Оказывается, за годы моего отсутствия у меня появилась сестренка — та самая девочка с куклами. Вот оно как, а я даже не знал.
Нелегок был для меня разговор с отцом. Он то и дело переходил на менто, но я понимал плохо. Отец спросил, не собираюсь ли я бросить космофлот и вернуться на родину, то есть на Венеру. «Жаль, — сказал он, выслушав мой отрицательный ответ. — Мы начинаем осваивать Плато Сгоревшего Спутника, нам нужны люди».
Я прошел по комнатам, испытывая необъяснимую горечь от скрипа половиц, и от простого и грубоватого, знакомого с детства убранства, и еще оттого, что не висит больше на стене в моей комнате та цветная фотография — с лесным озером, лодкой и дедом.
В дверях стояла моя сестренка — ее звали Сабина. Выходя, я погладил ее по черноволосой головке, и она мне улыбнулась. Я присел и протянул к Сабине руки. Но сестренка не спешила ко мне в объятия. Улыбка на ее славном личике сменилась опасливым выражением. Она ничего не знала о брате, я был для нее чужим.
Я сел в вездеход и через шлюзкамеру выехал из яркого дневного света купола под сумрачное клубящееся венерианское небо. По обе стороны дороги тянулись плантации желтых мхов.
Эти бесконечные желтые мхи всегда вызывали у меня щемящее чувство. Как-никак они были первым пейзажем моего детства…
А вокруг чашей поднимался дикий горизонт Венеры, струился горячий воздух, и сверхрефракция качала из стороны в сторону чудовищный ландшафт. Впервые мне пришло в голову, как трудно приходится здесь летчикам. И еще я подумал, что следовало бы разыскать Рэя Тудора, моего школьного друга, — разыскать и поговорить с ним по душам… если только это окажется возможным…
Но времени было в обрез, надо было спешить обратно.
На Луне только разгрузили корабль, как нас вызвал Самарин. Мы предстали пред его не столько светлыми, сколько утомленными очами, готовые ко всему и заранее ощетинившиеся.
— Садитесь, Аяксы, — сказал начальник космофлота и оглядел нас так, будто вместо носов у нас были гаечные ключи. Затем он задал странный вопрос: — Вы ведь любите науку?
— Любим, — сказал я с вызовом. — А что?
— Я это знал, — добродушно сказал Самарин. — Понимаете, ребята, надо немного поработать для науки.
— Все мы работаем для науки, — сделал блестящее обобщение Робин.
— Прекрасно сказано, — согласился Самарин. — Так вот, в частности…
В частности оказалось, что ученые решили провести длительное исследование космического комплекса, вызываемого собственным полем Венеры, для чего вывести на околовенерианскую орбиту корабль со специальной аппаратурой.
Это тоже входило в программу широкого исследования и освоения планеты.