Плохая земля

Сергей Болотников

Плохая земля

Пятнадцатого мая в 3.17 дня Виталий Петрович Красильников с размаху воткнул ржавые острия своих древних вил в неподатливую сухую землю. С трудом разогнулся и гулко выдохнул, стянул потемневшую от пота рваную бейсболку, вытер ею потное лицо. Солнце, доселе пассивно роняющее жар на окрестности, обрадовалось и попыталось нанести удар по непокрытой голове. Не вышло - бейсболка была водворена на прежнее место. В отдалении на реке играло марево, причудливо искажало тот берег, и казалось, что речка, изменив всегдашнее положение дел, потихоньку течет вверх. Выглядело это так явственно, что Красильникову до жути захотелось пойти и окунуться в этом потоке. Не смущали даже две фигурки рыбаков, сидевших как под глубоким слоем воды на дне. Сбоку, через сетчатый поржавевший забор, в тени единственного нормально выросшего на каменистой почве яблоневого дерева спокойно дремал сосед Красильникова - старый дед по фамилии Хорьков. Грядок у него не было, росла лишь вечная сорная травка, и потому пенсионер мог сколько угодно просиживать в древесной тени и поглядывать на Виталия Петровича. У того грядки были. И этим безумно жарким маем он, ворча сквозь зубы непристойные ругательства, наяривал на своих высохших от недостатка влаги шести сотках. Три грядки он уже вскопал, еще три каменистой пустыней Сахарой ожидали, когда лопата дойдет и до них. -Халявщик старый, - процедил мрачно Красильников, оглядывая вольготно расположившегося в шезлонге соседа, - что тебе не копается? Старики ведь любят возиться с землей. У них, почитай, одна радость - ее, родимую, переворачивать. Дед не шевелился, похоже, дремал. Идеально голубое небо отказывалось нагнать хотя бы пару облачков. Оно было чистым, еще не выцветшим. Красильников плюнул и, достав лопату, поплелся к оставшимся каменистым пустыням. Еще два часа, мрачно сцепив зубы, он толкал острием неподатливую почву. Переворачивал с натугой и наблюдал, как от жаркого солнца прячутся выкопанные на поверхность дождевые черви. В стороне грохотало четырехполосное шоссе, и стойкий аромат тины с реки иногда перебивался свежими выхлопами дизельного топлива от тяжелых фур, то и дело снующих по асфальтовой полосе. Красильников шума не слышал. Он привык, как привыкают к морскому прибою и шелесту вентилятора. Деревья здесь не росли - почва была плохой. Сколько их ни поливали, ни окапывали и окучивали, ни красили побелкой - все равно засыхали и оставались стоять укоризненными памятниками нерадивым хозяевам. Исключение составляла вышеназванная яблонька у Хорькова, и старик иногда шутил, мол, особый сорт, родственник тундровых растений. Плохая была почва, что уж тут. Проклятие местных садоводов. Вот и у Красильникова на участке, кроме убогого дачного домика, не росло ни куста. И спасительной тени, соответственно, не было. Хватило его на две грядки из трех. Сердце уже стучало как сумасшедшее. Солнце, наклонившееся к горизонту, выглядывало из-за плеча, но ни в кое мере не убавило своей мощи. Со вздохом он отложил лопату. Затем снова взял ее и отнес в дачный домик, где за неимением сарая хранился весь садовый инвентарь. Искоса глянул на соседский участок, но старика там уже не было. Вволю подремав в теньке, тот уполз в свою крашенную синей краской хибару с забавной резьбой на ставнях. Красильников подошел к вилам, тщательно обходя грядки (за неимением места те теснились так плотно, что ходить приходилось по дорожкам шириной сантиметров в десять). Выдернул их с усилием, те успели завязнуть в какой-то гадости. Наклонился, осмотрел и увидел, что вилы до середины выпачканы в некоей черной дурнопахнущей субстанции, напоминающей то ли смоловый вар, то ли основательно подпорченные экскременты. Только пожиже. У Красильникова на глазах с острия сорвалась тягучая черная капля и с характерным звуком шлепнулась на твердую землю. Дачник поморщился, осмотрелся кругом в поисках травы, о которую можно было вытереть острия вил. Напрасно - как и деревца, трава на Красильниковском участке не росла. Наверное, потому, что пустынных пород среди них не было. Травы не нашел, зато заметил другое - в том месте, откуда были выдернуты вилы, наружу выступила крошечная лужица черноватой жижи. Она слегка пузырилась и не спешила впитываться обратно. -Что за...
– недоуменно произнес Красильников, глядя на жидкость. Почему-то ему вспомнились фильмы, которые он смотрел в детстве. Те, где отважные геологи находят бьющую из земли нефть и исполняют дикарские танцы восторга вокруг растущей черной маслянистой лужи. Виталий Петрович неуместно хихикнул. Конечно, это не нефть, а просто дрянь какая-то, следствие разложения в почве. Да вон и не течет она больше. Так, извергнулась мерзость. Красильников покачал головой, потом пошел обратно к домику и вернулся с лопатой. Имелся за ним грешок, был он любопытен. Да и мысленно задавался вопросом, какое же разложение может быть в сухой жесткой земле. В вышине неугомонно чирикали неизвестные птицы. Солнце склонялось к горизонту. Шум машин поутих, как всегда во второй половине дня. - Ну-с, - сказал Виталий Петрович, - посмотрим, что тут у нас, - и копнул почерневшее место. Лопата вошла легко, на секунду застряв в чем-то вязком, а затем вернулась со свежевыкопанным пластом земли и средних размеров круглым глазом с карей радужной оболочкой. Красильников онемел. Вслед за глазом тащилось сероватое волоконце с разлохмаченным концом. - Вот те на, - молвил дачник, - это чей же? Глаз молчал. Он отвлеченно рассматривал небо, и солнце отражалось в зрачке желтыми искорками. Было похоже, что здесь, на дачном участке, зарыли некое мертвое животное. - Собаку, - подумал Красильников, - на моем участке зачем-то зарыли собаку. -Изверги, - сказал он, вспомнив историю с тремя

бомжами, в течение недели обедавшими местными бродячими собаками, коих после этого в округе не осталось вовсе. Может, эта одна из них. В принципе можно было оставить псину в земле и удалиться на заслуженный вечерний отдых. Но все то же любопытство заставило Виталия Петровича продолжить раскопки. Земля летела в разные стороны, полуметровая яма углублялась, и дачник наклонился, стремясь увидеть коричневатую, свалявшуюся шерсть мертвой собаки. Тем сильнее был шок, когда в земле проступило осунувшееся мужское лицо с некрасивой рубленой раной на месте правого глаза. Раной, явно от этой самой лопаты. Красильникова пробил пот. Он испуганно отпрянул в сторону, выронив заступ, крепко зажмурился, а потом глянул в яму опять. Лицо было там. В это невозможно было поверить, но в самолично вырытой им яме обреталась человеческая голова, которую он только что основательно изуродовал лопатой. А если голова, возможно, там было и тело? - Ой, - произнес дачник, - ой... Рвотные позывы у него не проступили. Но день вокруг сделался вдруг неестественно ярким, птицы запели совсем оглушительно, а в нос ударил запах свежевскопанной земли. От падения Красильникова удержало только то, что, упав, он неминуемо оказался бы рядом с зарытым в земле мертвецом. Это было кошмар, явившийся не ночью, а аккурат посреди яркого дня. Виталий Петрович на нетвердых ногах отошел от ямы и поплелся к трехступенчатому крылечку своего домика, где и осел на тоскливо скрипнувшие доски. Солнце медленно катилось к горизонту. Не каждый раз приходится обнаруживать трупы у себя на участке. Первым побуждением Красильникова было бросить все и идти звонить в милицию, ибо кому, как не им, должно разбираться с закопанными кем-то мертвецами. Останавливали только два обстоятельства. Первое, что нанесенная им на трупе рана выглядела так, словно ударили еще живого. В том, что прозорливый патологоанатом, к которому попадет труп, определит время нанесения повреждения как более позднее, Красильников сомневался. Значит, подозрение может пасть на него, порядочного, в принципе, человека, который в жизни не имел проблем с законом. И второе - в его дачном домике вообще не было телефона. Чтобы позвонить, надо было бежать к соседям через три дома, в их богатый каменный коттедж, куда многие заходить чурались. Оставлять труп в яме Виталию Петровичу не позволяла совесть. Ведь живой был человек, ходил, мечтал. А тут раз - и гниет в яме на чужом дачном участке, даже без захудалого надгробия. Как жертва войны в братской могиле. Красильников тяжело вздохнул. Мертвеца можно закинуть законникам анонимно. Мерзко это, противно, но в нынешних реалиях самое подходящее. Он посмотрел на соседний участок, резко вскочил и побежал в домик. Вернулся с железной, крашенной зеленым тачкой и аккуратно перевернул ее над ямой, скрыв дыру в земле как таковую. Обернулся, внимательно оглядел окна соседского дома. Тихо, и даже занавески не шевелятся. Красильников вспотел. День вокруг поблек, потерял яркость, и чувствовалось, что впервые за много месяцев выдавшийся отпуск скорым ходом идет на свалку. И все из-за того, что кто-то кому-то перешел дорогу. Весь оставшийся день дачник ходил сам не свой. Нервно наблюдал, как солнце теряет яркость и разбухает над зубчатой кромкой леса. Было ещё тепло, но не жарко. Рев на шоссе умолк, и где-то запел соловей. На округу наваливался вечер типичный, поздновесенний, потрясающе умиротворенный. Сейчас бы сидеть на крылечке да наслаждаться тишиной и запахом цветущих деревьев. А Красильников думал о трупе. Думал он о нем и тогда, когда день угас и на небе выплыл изящный, словно рисованный белой гуашью серпик растущего месяца. Но взгляд дачника раз за разом возвращался к лежащей вверх колесом зеленой тачке. Когда обильно высыпали звезды, слегка, правда, приглушенные сиянием на востоке большого города, Виталий Петрович вышел из дачи с лопатой. Ночь была теплая, и с реки ощутимо несло тиной. Серп луны был узок, однако давал достаточно света, чтобы по округе пролегли черные, глубокие тени. Тень шла и перед Красильниковым - коренастая обезьяна с непонятным острым предметом в руке. С виду - типичный гробокопатель. Понятно, что копать днём было нельзя, только ночью. Но сейчас, когда вокруг царила неприятная тьма, дачнику показалось, что лучше бы ему оставить труп в земле. А то больно на ограбление могил похоже. - И что?
– спросил он себя, - сможешь ли ты потом спокойно спать, зная, что у тебя на участке закопан человек? Не сможет, это точно. И потому он, пугливо сгорбившись, как последний вор прокрался к яме. Вытер вспотевшие руки о крутку, взял лопату и начал копать. Земля поддавалась с неохотой, в ней что-то скрежетало, а иногда острие наталкивалось на что-то мягкое, упругое. Тогда он поспешно одергивался и усилием воли сдерживал панический крик. Где-то во тьме шумел густой бор, журчала река, а из поселка доносились еле слышные звуки музыки. Лунные тени прыгали по округе, и казалось Виталию Петровичу, что кто-то шевелится за оградой, лезет, подсматривает. Прерывисто вздохнув, он начал копать быстрее, и когда ночная птица печально заорала у него над головой, окаменел от страха. Лопата выскользнула у него из рук и брякнулась оземь. Он замер. Сердце билось как безумное, так и до инфаркта недалеко. Пот крупным каплями скатывался по лбу и орошал сухую землю. Посмотрел на домик Хорькова, на его колышущиеся от слабого ветерка белые занавески. Или это они не от ветерка, а сам старик подсматривает, что это странное творит его соседушка в лунном свете? - Бред!
– произнёс Красильников, - спит он. Он подобрал лопату и продолжил раскопки. Яма потихоньку вырисовывалась, ясно видимая в свете месяца - широкая и неглубокая могила, полметра всего отделяло мертвеца от поверхности. Один раз он приподнял заступ и внимательно осмотрел лезвие. Блестящий металл покрывал слой все той же черноватой жидкости, значит, не один раз он уже попал по бездыханному телу. Несмотря на это Красильников продолжал копать. Делал это так быстро, так яростно, что вскоре у него на ладонях вздулись и лопнули мозоли, а мышцы рук заболели от непривычной работы. Пот уже катил с него градом. В голове шумело. Большая куча земли возле ямы росла. В какой-то момент ему показалось, что по ограде кто-то стучит. Он испуганно разогнулся, обвел окрестности безумным взглядом. Потом понял - это яблоневое дерево задевало своими ветвями сетчатый забор. Мертвец был выкопан. И лунный свет хитро поблескивал в уцелевшем его глазу. Дачник остановился передохнуть, потом нацепил толстые резиновые перчатки ультражелтого цвета, используемые им для размешивания ядовитых удобрений. Обмотал рот и нос древним шерстяным шарфом. Задержав дыхание, потянулся к яме. Ночные созвездия кружили у него над головой. На соседнем участке громко и отчетливо хлопнула дверь. Подобного ужаса Виталий Петрович Красильников не испытывал ни разу в жизни. Не в силах стоять на ногах, он пал на землю возле вырытой могилы в полуобморочном состоянии. Ему повезло. Бруствер выкопанной земли скрывал его почти целиком. Совсем рядом, в полуметровой глубине, серело лицо мертвеца, а отрубленная щека придавала ему скарбезный и гротескный вид. Маленькая белая букашка стремилась укрыться от лунного света в правой ноздре. Несколько секунд Красильникову казалось, что сердце у него не выдержит и он здесь, прямо за ямой, отдаст концы, составив посильную компанию мертвяку. Но нет, неожиданно он понял, что выглядывает из-за бруствера, совсем как заправский солдат, наблюдающий из окопа за подходом противника. На его желтые перчатки налипла сырая глина, и это выглядело так, словно он страдает каким-то лишаем или иным шелушением кожи. Хорьков стоял на пороге своего дома и задумчиво смотрел на звезды. Почесал в затылке, тяжело вздохнул. Звезды и впрямь были очень яркие, весенние. Потом он сошел с крыльца, то и дело оступаясь о невидимые в темноте неровности, прошел в дальний конец участок, где располагался у него деревянный сортир по типу "скворечник". Хлопнула ветхая дверь, и наступило временное затишье. Красильников с хрипом вздохнул, его тошнило. Ночной холодок потихоньку стал пробирать до костей. Дверь сортира грохнула опять. Пенсионер направлялся к своей хибаре. На полпути он неожиданно остановился и, приложив руку козырьком к лицу, внимательно всмотрелся в красильниковский участок. Самого Красильникова пробил озноб, руки у него неосознанно ходили ходуном, зубы начали что-то настукивать. - Эй!
– крикнул Хорьков дребезжащим голосом, - есть там кто? Красильников сжался за бруствером и цедил сквозь зубы матерные проклятья. Часть из них предназначались Хорькову, но большая - мертвому телу в земле. - Неужто увидел, старик?
– подумалось дачнику, и он еще сильнее вжался в сырую глину. - Виталий Петрович, это вы?
– снова подал голос Хорьков.
– Вы что там делаете? - Да, я!
– чуть не крикнул в ответ Красильников.
– Я тут труп выкапываю, не хочешь присоединиться, тунеядец старый? Крик он успешно задушил, но, представив себе реакцию соседушки, против воли тоненько захихикал. Больше Хорьков не кричал. Он поспешно прошел в свой домик, плотно прикрыл хлипкую картонную дверь, следом два раза отчетливо провернулся в замке ключ. Виталий Петрович еще раз проверил, не шевелятся ли белые тюлевые занавески на окнах соседской хибары, и рьяно принялся за дело, теперь он работал с бешеной энергией. Минуту спустя, когда случайное облачко закрыло луну и наступила вселенская тьма, он вынул труп из могилы. Подхватил его под мышки, не испытывая более никакого отвращения, и споро поволок мертвеца к домику, молясь при этом, чтобы у того не оторвалась по пути рука или нога. Он смутно помнил, что зимой у мертвецов такое бывает. Примерзают конечности и отрываются. Хотя, с другой стороны, сейчас вроде не зима, а очень даже лето. В смысле, весна и... он дернул головой, оборвав бег вполне шизофреничных мыслей. Ноги мертвяка безвольно волочились по грядкам, оставляя на вскопанной земле аккуратные парные дорожки. Глаз смотрел Красильникову в лицо, но тому уже было плевать. Ухнув, он затащил труп на крыльцо, прислонил его к низким резным перильцам, стал открывать дверь. За это время мертвяк сполз и с глухим звуком бухнулся башкой о толстые доски. Бормоча что-то, дачник поднял его и усадил снова, попутно отметив, что на досках осталась черноватая лужица - видимо, покойный разбил себе затылок о твердое дерево. Луна вышла снова, но дело было сделано. Со вздохом облегчения мертвяк был затащен в дом и спрятан в картофельном погребе, который по весне абсолютно пустовал. Аккуратно положив покойника к стене, Виталий Петрович полюбовался на дело рук своих, про себя решив, что место очень даже подходящее - холодное, глубокое, тление не скоро затронет умершего. Попутно он заметил, что мертвец одет неподобающе пышно для случайной жертвы - до невозможности измазанный в глине серый костюм-тройка с оторванными пуговицами и черные дорогие ботинки с квадратными носками. Был даже галстук, от которого остались одни лохмотья. -Ну вот, - сказал Красильников, - ну вот так. Он поправил мертвяку галстук и, бормоча, пошел наверх, даже не выключив в погребе свет. Сознание работало с перебоями, проскальзывало, как неисправное сцепление в автомобиле. Дачнику даже казалось, что он слышит скрежет от трущихся друг о друга мозговых полушарий. Мыслей было немного, и все до одной практичные. Он вернулся на участок и принялся закапывать яму. Работал быстро, хотя лопнувшие пузыри на руках и теперь обагряли отполированную ручку лопаты кровавыми выделениями. Земля летела в яму, лезвие лопаты тускло поблескивало и ловило лунный свет. Один раз Красильников приподнял её и с диким ухмылом понаблюдал за тусклым отражением месяца. Вскоре яма была зарыта и разглажена сверху. Верхний слой перекопан, все было замаскировано под свежую грядку, причем так виртуозно, что даже с расстояния полуметра отличить было нельзя. Но вот и тачка убрана в домик, за нею последовала лопата. Тут Красильников остановился и вытер руки и брезентовку, так что к грязи и глине присоединились кроваво-водянистые пятна. Все было закончено. Пустынный ровный участок без единого деревца казался мертвым, как снимки лунной поверхности. С реки стал наползать туман, а в вышине грохотал очередной самолет, идущий курсом на Москву. Потом разболтанный механизм здравого смысла дал фатальный сбой и Красильников отключился. Ночью ему снились кошмары. Но что было - он не запомнил. Очнулся он в половине первого следующего дня - такого же жаркого и сухого, как предыдущие. Все болело, руки прямо ломило от тупой боли, но голова соображала сравнительно связно. Воспоминаний о ночных раскопках осталось на удивление мало, да и то они мешались с бредовыми снами. Знал только одно - труп в подвале. А значит, в безопасности и никто уже не выроет ничего на этом участке. Красильников хмыкнул и пошел в прихожую переодеваться. Спецовка, что была на нем, восстановлению не подлежала. Так же, как и обивка на старой софе, служившей ему кроватью. Мимоходом глянул в зеркало. Скривился. Вот так он обычно выглядел в молодости после обильных возлияний. В глазу сосуд лопнут от напряжения - ну вампир вампиром. Работать он сегодня не мог, да и претило ему. Поэтому, предусмотрительно натянув перчатки на искалеченные руки, он кое-как выполз на яркий солнечный свет. Хорьков ждал его у ограды. Стоял, опершись на опасно прогнувшуюся сетку. Появившегося Красильникова он приветствовал до отвращения бодро: - Доброе утро, Виталий Петрович! - Доброе...
– буркнул дачник, тяжело усаживаясь на крылечко, аккурат на то темное пятно, что осталось ночью от мертвеца. - Говорят, сегодня к вечеру дожди обещали. Не слышали? Красильников неопределенно качнул головой, давая понять, что к разговору не расположен. Но сосед явно не спешил уходить. Вместо этого он еще сильнее облокотился на сетку, и та со скрипом подалась еще на десять сантиметров. - А говорят, дожди будут, - почти мечтательно проговорил Хорьков, - по радио сообщали. У вас есть радио? - Нет, - сказал Красильников. - А, кстати, Виталий Петрович, у вас на участке сегодня ночью кто-то копался. Дачник вздрогнул. Но не то чтобы очень сильно: - Да?! - Поздно ночью. Выхожу, значит, воздухом подышать, часа в три, смотрю - копают. А что копают, не сажали еще ничего... Здравствуйте, Николай Харитонович. Красильников покосился направо, у калитки Хорькова появился еще один местный пенсионер-дачник, Николай Харитонович Самохвалов, совершавший по обыкновению местный моцион. Каждое утро он неизменно прогуливался по дачному поселку, не забывая поприветствовать роющихся в земле соседей. Как всегда, на нем была одета идиотская белая панама, напоминающая исполинский чепчик, и чудовищно старомодный серый пиджак. Наряд, как и маршрут, тоже никогда у него не менялся. Самохвалов приветливо покивал Виталию Петровичу, внимательно вслушиваясь в разговор. Поселок жил своей жизнью. Где-то лаяли собаки, кто-то кого-то отчаянно звал помочь ему с теплицей, пока еще не слишком жарко. В доме на соседней улице дико орал сквозь помехи телевизор. С шоссе мягкими волнами накатывался шум моторов. В речке плескались и кричали звонкими детскими голосами. Жара обещала опять подползти к тридцати. Взвизгнув шинами, мимо них лихо пронесся черный БМВ с наглухо затонированными стеклами, из-за которых громко бухала музыка. За машиной оставался длинный шлейф пыли, в котором утонул стоявший ближе всего Самохвалов. Хорьков отвернулся и смотрел, как авто заворачивает к трехэтажному коттеджу из белого кирпича. Того самого, в котором был телефон. Стекла в доме были столь же непроницаемы, как и в автомобиле. - И не говорите, Евгений Борисович, - сказал Самохвалов мрачно. Панаму он снял и теперь ей обмахивался.
– Совсем житья от них не стало. Распустились. Давеча вот к Сергеенко на дачу залезли. Стащить не стащили, нечего было, зато разгромили все, злость вымещали. Вот и к Виталию Петровичу залезть могли, отморозки. Хорьков сочувственно покивал. Красильников не среагировал. - Я бы их стрелял, иродов, - сказал Самохвалов с выражением. Слова повисли в воздухе. Солнце набирало обороты и готовилось жарить вовсю. Некоторое время они постояли молча, потом Самохвалов взмахнул своей панамой последний раз и водрузил ее на обширную лысину. - Ну, ладно, - сказал он, - пойду я. До завтра. И неспешной походочкой пошел дальше вдоль улицы. Проходя мимо резных массивных ворот коттеджа, он страдальчески скривился. Хорьков остался у сетки, задумчиво глядя аккурат на перекопанные ночью грядки. Земля уже подсохла и успела слегка потрескаться. - И все же, что ни говори, Виталий Петрович, - сказал он, - а копать здесь нечего. Плохая земля, никудышная. На этом их цветистый диалог и завершился. Следующие неделя пролетела словно во сне. Красильников вставал, копал грядки, тяжело наклонившись, высаживал семена да рассаду, а вездесущее солнце пекло ему голову. Иногда он перекидывался парой-тройкой словечек с Хорьковым, в основном о погоде (дождь не пошел, и теперь обещали засуху). Осознание того, что в подвале лежит труп, неожиданно являлось к Виталию Петровичу, он вздрагивал, а потом успокаивался и продолжал работы. Ну, лежит и лежит. Не всегда же он будет там, верно. Иногда, правда, даже в самый жаркий полдень, по спине пробегал холодок, и всплывала мысль: "Да что же я такое делаю?" И тогда Красильников поспешно спускался в погреб, осматривал тело, руки у него мелко подрагивали, и он бормотал себе под нос: "Завтра, может быть, послезавтра. Нельзя же столько тянуть". А потом он уходил, и мертвец благополучно стирался у него из памяти. И так до следующего раза. Что-то в этом было ненормальное, пугающее. Спал дачник плохо. Ворочался, крутился, и чудился ему слабый запах тлена из подвала через три перегородки. Он отмахивался, убеждал себя не дергаться, но ничего не помогало. Спать он больше не мог и потому садился на кровати и смотрел на луну сквозь подслеповатое окошко дачного домика. Луна, кстати, тоже прилично раздалась за эти семь дней - уже не убогий обгрызенный месяц, а полноценная долька. В одну из таких бессонных ночей Красильников решил избавиться от мертвеца. Прямо вот так взять, вынести его и положить в непосредственной близости от трассы. Машин там много, труп неминуемо заметят и, возможно, доставят куда следует. Все же лучше, чем тихо гнить на чужом дачном участке. Эти мысли принесли успокоение, и он заснул тяжелым сном, очнулся от которого только далеко за полдень с больной головой. Вроде бы этой ночью он еще два раза просыпался и слушал, как крысы скребутся в подвале, и даже хотел пойти вниз и прогнать их, чтобы они не обгрызли лицо мертвеца, но почему-то побоялся. Так или иначе это была череда тихих спокойных дней - жаркий май плавно переливался в не менее жаркий июнь, и молодая листва на хорьковской яблоне посерела от налета пыли. Прозрачными вечерами воздух далеко разносил звуки и можно было слышать, как поют в соседней деревушке, расположенной ниже по течению речки. Ярко-синее небо по утрам, белесое в полдень и хрустальной чистоты вечером. Самолетные следы и оранжевые закаты, растущая луна по ночам. В поселке было сонно, и их с Хорьковым улицу посещали исключительно редко. Пару раз приходил Самохвалов и привычно ругал богатых соседей. Неопознанный лихач на дряхлом рыдване раскатал серую кошку, жившую в доме напротив. Хозяева поубивались и отправились закапывать ее в лес, сквозь зубы грязно матеря неизвестного водилу. Красное пятно на месте, где упала кошка, некоторое время неприятно выделялось, а потом его скатало пылью в бурого цвета комочки. В леске отчетливо пел соловей. В воскресенье в дверь красильниковского участка неожиданно постучали. Он отставил грабли, которыми аккуратно рыхлил неподатливые грядки, и пошел открывать. За оградой стоял Хорьков. Странно одетый - потертый серый пиджак и более-менее сохранившиеся серые же брюки. Но, можно сказать, при параде, ибо кроме как в драной спецовке Виталий Петрович его никогда не видел. Глаза у Хорькова были покрасневшие и отекшие, словно он плакал или пил, не переставая, все последние три дня. А, может быть, то и другое вместе. - Ну?
– сказал Красильников слегка дрогнувшим голосом, у него возникло неприятное предчувствие, что вот сейчас Хорьков прервет молчание и скажет: "А я знаю, Виталий Петрович, что вы делали той ночью у себя на огороде". А после махнет рукой, и откуда-нибудь сбоку вывалятся личности в серой униформе, пришедшие, чтобы забрать его, Виталия Петровича Красильникова, за преднамеренное убийство. Это было удивительно глупо, но он ничего не мог с этим поделать. Паранойя и так стала его лучшим другом за последнее время. Хорьков открыл рот и сказал совсем не то, что ожидалось: - Здрасте, Виталий Петрович, а вы что, на похороны не идете? - Что?
– спросил Красильников, мысли дикими табунами неслись в голове, ему все еще мерещились серые мундиры.
– К-кого? Хорьков отвалил челюсть, внимательно глянул Красильникову в лицо. - А вы что, не знаете?! - Занят был, - сказал Красильников глухо, - так кто? - Самохвалов помер!
– объявил Хорьков почти торжественно.
– Позавчера, в три часа дня. Весь поселок знает, а вы не знаете. Похороны сегодня, в четыре. На местном кладбище. Я за вами зашел, думал, тоже идете. - Ну он же... вроде недавно заходил, такой активный был. Я сейчас, сейчас, - и Красильников поспешно прошел назад в дом переодеться. - Такова жизнь, - проговорил ему в спину Хорьков, - сейчас ты живешь, а завтра раз и нет тебя. В подвале опять скреблись крысы. Нагло, среди бела дня. Но спускаться шугать времени не было. Хоронили Самохвалова в тишине. Родственников у него не было, сбережений тоже кот наплакал, и денег на оркестр не нашлось. А потому в разгар церемонии до кладбища доносились до отвращения жизнерадостные вопли с реки. Народу однако пришло много. Старика в поселке знали и уважали, хотя бы за то, что он со всеми здоровался, совершая свою ежедневную утреннюю прогулку. Был тут и столь нелюбимый покойным жилец белого коттеджа, выглядевший несколько подавленным. Хотя, возможно, это было следствие тяжелого похмелья (странные гости убрались вчера глубоко за полночь). Простой деревянный гроб стоял на двух колченогих табуретках, на нем большая фотография усопшего в деревянной рамке. Самохвалов на фотографии выглядел молодо и боевито. Сам гроб был закрыт. Заплаканные бабульки в черных платках окружали покойного почетным караулом. Красильников с Хорьковым расположились на невысоком пригорке, спускающемся к кладбищу, и оттуда следили за похоронами. В вышине звонко пели летние пичуги, и Красильникову нестерпимо хотелось уйти в тенек и там прикорнуть часик, да и кладбище внизу выглядело спокойным и умиротворенным. Народ тихо переговаривался. Хорьков вынул исполинских размеров клетчатый платок и временами трубно в него сморкался. Нос у него покраснел и распух. - Как он умер?
– спросил Красильников. Его со страшной силой тянуло в сон. Хорьков хотел было что-то сказать, но его опередил знакомый дачник, неловко топтавшийся неподалеку. - Не поверите, как странно, - сказал он быстрой скороговоркой, - нашли его среди бела дня, часа в три. Посреди нашего поля, в стороне от тропинки. Лежал себе, вид у него был спокойный, только...
– дачник подошел поближе к Красильникову и произнес полушепотом: - ног у него не было. - То есть как не было?
– спросил Красильников. - А вообще. Оторвало. Одни лохмотья да кусочки костей. И голова цела только наполовину. - Кто же с ним такое сотворил?
– спать больше не хотелось. Виталий Петрович против воли кинул быстрый взгляд на гроб. Дачник потоптался на месте. Потом произнес с видом открывающего неимоверно важную тайну: - А никто. Мина там была! Посреди нашего поля! Осколков, правда, не нашли, но говорят, что, скорее всего, она там еще с войны лежала. И наш Самохвалов умудрился на нее напороться! Повезло ему, нечего сказать. Столько лет лежала - и на тебе. Потому и гроб закрыт, что изуродовало его хорошо. Взрыва, правда, не слышали, но воронка есть, так и осталась посреди поля - глубокая, с метр будет. Внизу гроб медленно опускали в могилу на толстых потертых канатах, и даже с холма было видно, что земля в могиле на всей своей глубине сухая. Прав Хорьков отвратная здесь земля. - Значит, мина...
– пробормотал Красильников. - Может, и мина, - сказал Хорьков задумчиво, - пойдем-ка кинем земельки. Хорошего человека провожаем. Они пошли вниз осторожно, чтобы не оступиться. Пока шли, некий тип просочился сквозь редкую толпу, с воплем бросился к гробу. - Стой! Стой! Хватит их! Хватит!
– он оттолкнул сунувшегося было могильщика и принялся отплясывать возле могилы странный дикарский танец. - Федя, уйди!
– крикнули из толпы, - пошел вон! Беснующийся и не подумал убраться. Четверо здоровых мужиков выделились из толпы и пошли к нему. Красильников бесноватого узнал. Да и трудно его было не узнать. Ибо на весь поселок он один такой. Федя Каточкин - местный дурачок. Еще одна колоритная личность в их деревушке. Было ему лет сорок, выглядел он от силы на двадцать пять, а по лицу его постоянно бродила диковатая широкая ухмылка. Говорили, в свое время был он вполне нормален, работал на некоем секретном заводике, но произошла у них какая-то авария, от которой Федя и тронулся головой. Правда или нет, но руки у него были странно обожжены - до мяса, открытая, никогда не заживающая рана. - Да уберите ж юродивого!
– крикнули в толпе гневно, - похороны! - Встанет он! Встанет!
– заорал Федя надрывно. Но тут мужики добрались, наконец, до него. Скрутили, двинули раз в морду и потащили прочь от кладбища. Федя орал, вырывался, брызгал слюнями. Некоторое время селяне слышали его вопли, а потом затихли и они. После этого церемония завершилась быстро. Все поспешно, будто чего-то стыдясь, кинули по горсти земли на гроб и разошлись. Хорьков, бросивший землю одним из последних, однако помедлил, внимательно посмотрел вниз, в могилу. Но ничего не сказал. Лишь растер свою горсть в мелкий, сухой, как пустыня, порошок. С тяжелым, мерзким чувством Красильников отправился домой. И там, сидя на крылечке своего дачного участка, решил - этой ночью он выбрасывает на шоссе труп, затем пакует вещички и убирается отсюда прочь, обратно в Москву. И плевать ему на жару и техногенные шумы. Все равно данный отпуск испорчен. А ночью, когда он спустился в подвал, его ожидал сюрприз. Его покойного постояльца больше не было. Осталась лишь неприятно пахнущая лужица в том месте, где он лежал, да исполинская дыра в стенке подвала. Диаметр дырищи приближался к метру. Красильников осторожно заглянул в нее и обнаружил, что туннель наглухо завален уже в полуметре от начала. Объяснять себе Виталий Петрович уже ничего не стал. Зато решил выехать сразу завтра, как только рассветет и начнут ходить по трассе автобусы. Когда он ложился спать, в подвале опять заскреблись крысы. "Не крысы ли вырыли этот тоннель?
– подумалось Красильникову.
– Хотя нет, какие крысы". Невпопад вспомнился рассказ о нелепой смерти Самохвалова. Мина. Воронка в земле. - У меня в подвале тоже мина?
– пробормотал он сквозь сон с улыбкой.
– Мина? Крысы скрестись перестали. Встал он на рассвете и некоторое время наблюдал, как утренний густой туман поднимается с реки и вяло рассеивается над полем. Солнце только-только выползло из-за горизонта и в разогреве своем имело специфический оранжевый оттенок. Два часа он паковал вещи. Укладывал все в два объемистых пластиковых чемодана с яркими наклейками. Воздух теплел, и видно было, как подымается знойное марево над высокими травами поля. Все уложил. Тяжело вздохнув, вышел на крылечко. В отличие от предыдущей ночи, теперь уезжать не хотелось. Здесь деревня, тихо, воздух хороший, если не дует ветер от трассы. А там город, шум, рев машин, от которого вибрируют стекла. Удушливая жара по ночам, и окна не распахнешь... Красильников решил прогуляться. Обойти напоследок дачный поселок, может быть, по тому же самому маршруту, что и покойный Самохвалов. Он напялил потертую брезентовку и вышел за калитку. Отсюда было видно, что акульих очертаний авто перед белым коттеджем стоит както накренившись. Хозяин его, присев на корточки, что-то мучительно высматривал под днищем. Красильников подошел, поздоровался. Хозяин машины, окинув его беглым взглядом, что-то буркнул в ответ. Был он молод, крепок и коротко стрижен. - Поломалось что?
– спросил Виталий Петрович. - Да нет, - раздраженно ответил водитель, - не поломалось. - А что?
– тут Красильников обнаружил, что машина стоит одним колесом в глубокой воронке, так что вытаскивать ее оттуда теперь только трактором. Хозяин иномарки резко поднял голову, всмотрелся в Красильникова, раздумывая, видно, послать любопытного соседа или нет, произнес угрюмо: - Кобель у меня исчез. - Ч-что?
– спросил удивленно дачник. - Да пес пропал!
– повторил водитель нетерпеливо.
– Здоровый такой, ротвеллер. Привязал, короче, его к машине, он, дурной, на людей бросается. С утра. Счас пришел - нет его. И дыра эта... Дыра под машиной была объемистой. Красильников наклонился и усмотрел дорогущий кожаный поводок в заклепках, уходивший от ручки двери иномарки прямиком в землю. Ухватился за поводок, дернул и легко вытащил его из земли - в глубину тот уходил не более чем на десять сантиметров и на конце был аккуратно срезан. Хозяин внимательно следил за действиями Красильникова. Потом произнес: - Это как же? Это что же получается, он в землю ушел? - Или утащили, - сказал спокойно Красильников и пошел прочь. Гулять он не будет, а уедет прямо сейчас. Позади него хозяин коттеджа злобно пнул широкопрофильное колесо своего авто. Улица была пустынна, пыль ленивыми волнами ходила от дома к дому, и только у самого перекрестка маячила чья-то фигура. - Все!
– сказал себе Красильников, - домой! Домой, и забыть обо всем. Быстрыми шагами он проследовал к своей калитке и протянул руку к давно не крашенным доскам. И земля под ним разверзлась. Сначала он ничего не понял, а потом взглянул вниз и увидел, что обе его ноги уже по щиколотки исчезли в земле и продолжают стремительно погружаться. Это так ошеломило, что Виталий Петрович поначалу даже не дернулся. Лишь когда ноги погрузились в ходящую ходуном землю по икры, он сумел побороть столбняк и потянул их наружу. Вокруг наливался раннелетним теплом солнечный день, а земля в глубине была холодна и рассыпчата. Красильников дернулся, слабо замахал руками, потом рванулся вперед и уцепился за колья ограды собственного участка. Подтянулся на руках, стремясь вытащить ноги из холодной земляной могилы. Но тщетно. Воронка расширялась, и он погружался в твердую землю медленно и неотвратимо, как погружается огромный океанский лайнер, имевший несчастье нарваться на вражескую торпеду. - Да что же это...
– тихо пробормотал дачник, сердце билось дико, он хватался руками, но пальцы срывались, царапая трухлявое дерево. Это был дико и безумно - утонуть в земле, возле собственного дачного участка. Даже нет - это было смешно! -Помогите!
– слабо закричал Красильников и, дернувшись изо всех сил, сумел освободить правую ногу. Кругом пустая улица. Водитель машины далеко и не услышит. - Помогите!
– крикнул еще раз дачник. А потом почувствовал, что в освобожденную ногу впилась чья-то холодная клешня. В глазах потемнело. Он обернулся и увидел серовато-сизые пальцы, стальными клещами впившиеся ему в икру. Пальцы были с налетом земли, а на безымянном тускло поблескивало кольцо. Судя по всему - золотое. Вслед за кистью руки из земли выглядывал слегка обтрепанный пиджачный рукав, тоже измазанный в сероватой глине. Рука сжалась, потом цепко перехватила повыше. Красильников закричал, тоненько, как кричат попавшие в капкан зайцы, мертво вцепился в ограду, впился в мягкое дерево. Рванулся. И скрюченные, побитые грибком ногти с дурным скрежетом разорвали штанину его брюк и впились в плоть ноги. Чужая рука была ледяной. Вызвав легкое извержение земли рядом, возникла еще одна рука, извиваясь, словно не имеющая костей, мощным броском вцепилась рядом с первой. Красильников орал не переставая. Теперь в полный голос. Сознание отключилось, осталась лишь дикая неуправляемая паника. Штанина его брюк окрасилась темно-красным, ногу жгло, словно огнем, и все равно ощущалось прикосновение чужих холодных рук. С новым их рывком дачник оказался по пояс в земле, мелкая едучая пыль фонтанами вздымалась в воздух. Виталий Петрович бешено молотил по воздуху руками, пытался упираться в землю. И не мог. То, что мощно утаскивало его на глубину, было явно сильнее красильниковских рук. Горло саднило от воплей, он глотнул пыли, закашлялся и вовсе перестал сопротивляться. Судя по ощущениям, его правая нога медленно и хладнокровно отрывалась где-то в земных глубинах. - Тут он! Тут!
– заорал над ухом полузнакомый голос. - Утягивает! Неси лом, пока совсем не утянул!
– другой. Сквозь пыльную завесу возникли две ноги в потрепанных драных кроссовках. - Не вижу, где он!
– крикнули рядом. - Да вот он, сюда бей! Свистнуло что-то тяжелое, и отрываемую ногу резануло добавочно резкой болью. - Еще!
– потребовали рядом. Ударили, и Красильников почувствовал, что клещи, ломающие ногу, исчезли. Из глубин земли донесся стонущий заунывный вопль, от которого заломило зубы. И утихло. - Крысы...
– подумал Красильников и отключился. Очнулся он почти сразу. Его тащили из земли в четыре руки и освободили уже почти целиком, только ноги его в набитых землей ботинках еще оставались в кошмарной яме. Дернули еще раз, и земляная ловушка отпустила. - Ааа...
– сказал Красильников, плавающими глазами стараясь рассмотреть избавителей. Его прислонили к собственной калитке, в поле зрения появилось озабоченное лицо Хорькова. - Живой?
– спросил он. Виталий Петрович кивнул, через силу простонал: - Нога...ч-черт. - На месте твоя нога, - сказал Хорьков, - покусали только чуть-чуть. Солнечный день вокруг потихоньку приобретал обычные свои очертания. Только жарко уже не было - тело обильно покрыл липкий, холодный пот. - Живой!
– сказали рядом, и возле Красильникова присел давешний бузотер Федя. Улыбка у него была широкая и ясная, открывавшая на обозрение четыре сточенных янтарного цвета пенька, - живой-живой. - Федя, ты бы вынул этого из земли. Посмотрим, кто был, - произнес Хорьков. Был он оживлен и на удивление деятелен. Федя покивал, схватил прислоненный к ограде лом (заляпанный до половины черноватой липкой гнусью) и, харкнув, поддел что-то в глубине воронки. Земля разверзлась, и на поверхности как всплывающий кит появилось массивное тело в сером костюме. Красильников таращил глаза, мозг отказывался принимать увиденное, но факт есть факт. Весь измазанный в желтой глине, все в том же старомодном пиджаке в глубине воронки похожий на некоего безумного муравьиного льва возлежал пенсионер Самохвалов. И узнать его было легко, несмотря на отсутствие половины черепа. Глаза у него были открыты и жадно блестели, а рот сложился в непонятный злорадный оскал, так что видно было три стальных пломбы в коренных зубах. Выглядел Самохвалов мерзко. - Говорил я, чтобы не хоронили его, - произнес Федя и потрогал могучий разноцветный синяк на левой скуле. - Ну и зря, - сказал ему Хорьков, - они все равно не поймут и не поверят. В этом деле только скрытно. Забирай его, ночью спалим. Федя потянул мертвяка из воронки, а сосед Хорьков помог подняться Красильникову. Ходить Виталий Петрович мог, но с трудом, а на левой икре обнаружились пилообразные следы, не иначе как от зубов. От мысли, что покойный Самохвалов грыз его ногу, Красильникова передернуло. - Нога, - сказал он Хорькову, - заразу не занес? - Не боись, сейчас придем, вымоем марганцовкой, заживет все, - ответил тот и повел Красильникова к дому. К своему. Позади Федя, сгибаясь под тяжестью, тащил тело мертвого пенсионера. В остальном день поражал обыденностью. - Я подозревал, что ты тоже с этим столкнулся, - сказал Хорьков, вольготно устроившись в дряхлом кресле-качалке.
– Конечно, воры на твой участок не полезут. Там красть-то нечего. А вот ты! Ты мог копаться. - Ну, мало ли что я там мог делать. Грядки копать, - сказал Красильников. Он сидел на продавленном диванчике и пил некое варево, сготовленное соседом, дабы сбить образовавшийся в результате самозакопа шок. Судя по всему в вареве содержалась немалая доза спиртного. Федя был неподалеку, слушал. - В три ночи, - усмехнулся Хорьков, - да я бы поверил, если бы сам с этими не столкнулся. - С чем с этими? - С мертвяками. Только своего я откопал на поле, неподалеку от места, где убили Самохвалова. А ты вот прямо на своем участке. Повезло, нечего сказать. Я как покойничка выкопал, так они сразу за мной гоняться начали. Причем народ свой, знакомый, только мертвый. Но я одного зарубил, а потом мне Федя встретился. Федя покивал без обычной своей улыбки. - Они ж такие. Мстительные, - вещал Хорьков, слегка покачиваясь в кресле, если уж поняли, что ты про них узнал, не отвяжутся. Будут гоняться, пока к ним не присоединишься, - он помолчал, потом добавил: похоже, что и Самохвалов что-то обнаружил, начал догадываться. Вот они его и закопали. - Кроты, - сказал Федя, - я их зовут кротами. - Только на самом деле они никакие не кроты, а самые настоящие трупы, произнес Хорьков довольно. - Что же получается, - сказал Красильников, - живые мертвецы тут по округе гуляют? Как в дешевых ужастиках? - Не совсем. Они не гуляют. То есть не вырываются из могил и не начинают шататься по окрестностям и душить прохожих. Они... - Они меняются, - сказал Федя и ухмыльнулся, - становятся другими. - То есть на поверхность они уже не выходят, - продолжал Хорьков, - а начинают ползать под землей. Копать ходы или, может, даже просачиваться сквозь землю. Потому что они только с виду похожи на людей. И еще - их можно убить, как и живых людей. Достаточно просто - ты видел, старику Самохвалову хватило трех ударов лома. Красильников покивал, и они замолчали, вспомнив о трупе Самохвалова в подвале. Под полом явственно заскреблось. - Крысы, - сказал Красильников. - Нет, - качнул головой сосед, - это они. Потом перехватил испуганный взгляд дачника и добавил поспешно: - Но сюда они не вылезут. Они могут передвигаться только в рыхлой сухой почве. В щель между тяжелыми шторами пал золотистый дневной луч и начал лениво ползти по столу. Красильников слушал, как незваные гости скребут в подвале. - А я своего не нашел, - сказал он, - сразу после похорон утащили. - А сейчас утащат Самохвалова, - произнес Хорьков спокойно, - но это ничего, снова он уже не оживет... ну, раз уж мы тебя вытянули, что будем со всем этим делать? -А кто-нибудь еще знает об этом? Хорьков покачал головой, задумчиво глядя на луч: - Вряд ли. Пока сами не столкнутся, не узнают. А столкнулось только нас трое. - Перед тем, как я... как меня тащили под землю, я собирался отсюда уехать. Даже вещи упаковал, - сказал Красильников.
– Ну, раз уж так, может, нам втроем отсюда бежать? Прямо сейчас. Только дойдем до моего домика и я прихвачу документы. И все. - Это все, конечно, очень хорошо, - сказал Хорьков, - я тоже об этом подумывал. Но не уехал. Потому, что поселок останется. - И что же? - А то, что мертвяки будут продолжать собирать свою жатву. А народ догадываться о них так и не будет. - Пусть собирают, - сказал Красильников, - пусть что хотят, то и делают. Я хочу уехать. Все равно мы с этим ничего поделать не можем. - Ну, вообще, можем, - произнес Хорьков, - так уж получилось, что я знаю, как с ними бороться. - Ну и? - Они непрочные. У них жидкая плоть. И любая разъедающая жидкость действует на них губительно. Бензин, например. Скрестись под полом перестали. Очень трудно было представить, что это не крысы. Красильников ухмыльнулся. От шока он потихоньку отходил: - Ну, да. Банка с бензином, а мы станем гоняться за трупами и их поливать. Да все село будет ржать как ненормальное. - Не будет, - сказал Хорьков, - я знаю, где их гнездо. Виталий Петрович Красильников захохотал. Смеялся как ненормальный, хлопал руками по измазанным в земле брюкам. Смеялся, пока не почувствовал, что со следующим взрывом смеха его разорвет пополам. Хорьков терпеливо ждал, пока смех утихнет и не перейдет в сдавленное хихиканье. Федя неподалеку тоже начал хихикать по какому-то своему никому не ведомому поводу. - Гнездо, - повторил Хорьков, - оно, понятно, у них на кладбище. Как только кого-нибудь там хоронят - хоп, очередной ползучий труп. Потому что земля там такая. Траву не родит, а трупы - пожалуйста. - Если бы такой ползун не тащил меня под землю не далее чем час назад, так бы я тебе и поверил, соседушка, - сказал дачник, чуть наклонясь к старику. Предлагаешь взять канистру с бензином и по полведра в каждую могилу. - По литру, не более, - произнес Хорьков, - и канистры есть. Четыре штуки в подвале. Дачник больше не смеялся. Он оглядел сидевших перед ним двоих и спросил: - А если я с вами не пойду, вы отправитесь травить мертвяков одни? Хорьков покивал. С надеждой глянул Красильникову в лицо. Собственно, все было уже решено. Хотя Виталий Петрович никогда в жизни не считал себя героем. Да и трупы раскапывать до недавнего времени тоже не приходилось. Подготовились быстро. Три канистры были подняты наверх. К железным гнутым ручкам привязали толстые кожаные ремни, дабы емкость удобно было вешать за спину. К одной посредством садового шланга был присоединен опрыскиватель для ядохимикатов. В результате получилось нечто вроде переносного огнемета, если исключить тот факт, что бензин никто не собирался поджигать. Под полом снова послышались скребущие звуки, и Хорьков с дикой ухмылкой плеснул туда чуток бензина. Никто не заорал, но скрежет затих. Взяли еще ржавые вилы из крохотного чулана для инструментов. Красильникова временами разбирал смех, но был он чисто истерического свойства. Днем, конечно, на кладбище идти никто не собирался. Народу там вокруг хватало, и вид трех ненормальных с бензиновыми канистрами и вилами в руках разом вселил бы в людей ненужные подозрения. Посему ждали ночи. - А если они не все там. На кладбище?
– спросил как-то Красильников, день тянулся бесконечно.
– Кто-то ведь выживет. - Выживут, - согласился Хорьков, - да вот только вернуться они туда уже не смогут. Земля-то отравленная. Жаркий денек склонялся к вечеру неохотно. На западе собирались тучевые массивы, слегка погрохатывало, а в воздухе ощущалось гнетущее напряжение, пока еще слабое - предвестник грядущей мощной грозы. Красильников очень надеялся встретить ее на пути из поселка. Солнце в этот раз даже не порадовало своим красочным закатом - просто тихо стаяло в зеленоватой дымке на западе. На востоке же все было черно от массивных дождевых туч. Когда разбухший солнечный луч, мигнув последний раз, исчез над горизонтом, Хорьков поднялся с кресла. - Ну, - сказал он, - пойдем, что ли. Красильников кивнул, тоже поднялся, чувствуя себя последним идиотом с этой нелепой бензиновой канистрой на плече. Как поджигатели какие-то, собравшиеся ненастной ночкой поосквернять тихое кладбище. - Да, да, - сказал вдруг его сосед, - улыбайся сейчас, потом не до улыбок будет. Дачник поспешно согнал с лица непрошеную ухмылку. Тяжелый жар повис в воздухе. Легкий ветерок прилетел с реки и тихо скончался, не принеся никакого облегчения. Они вышли из домика в ранние из-за туч сумерки, и каждый непроизвольно кинул взгляд себе под ноги: не разверзнется ли земля. Впрочем, Хорьков сказал, что молниеносно непоседливые трупы из земли не выскакивают, им нужно время и потому цели они выбирают в основном медлительные, вроде тихоходного пенсионера или крепко привязанной собаки. Быстро проследовали через участок, где Красильников брезгливо и с затаенным страхом обошел широкую земляную воронку. В конце улицы на темно-синем облачном фоне виднелся коттедж из белого кирпича. Но дорогой машины перед ним уже не было, как и ее хозяина. Виднелась лишь неправильных очертаний яма, в которой без проблем можно было схоронить грузовик. Первый мертвец попытался перехватить их на поле, хитро прорыв ход, потолок которого провалился под быстро ступающим Хорьковым. Тот, сдержав крик, начал яростно колоть землю своими ржавыми вилами и в конце концов достиг своего: вилы окрасились черным, а земля перестала бурлить. Пол-литра бензина в свежевспаханную землю довершили дело. - Лихо ты его, - сказал Красильников с уважением. Сосед лишь что-то недовольно буркнул в ответ, его черные резиновые сапоги до самых голенищ были перемазаны в липкой сероватой глине. Когда добрались до кладбища, гром на востоке уже громыхал вовсю, а под деревьями стало так темно, что потребовались фонари, чтобы хоть что-нибудь различить. Луна сегодня им была не помощник. - Все-таки польет, - сказал себе под нос Красильников, - с минуты на минуту. Впереди желтоватый фонарный луч уперся в некий земляной холм. - Пришли вроде, - произнес Хорьков, - канистру готовь. Блеснула первая молния, и призрачный синеватый свет на миг озарил окрестности. Против ожидания других могил позади холмика не обнаружилось, а тянулся только редкий и чахлый ельник. - Не пришли, - сказал Красильников, - видимо, как стемнело, забрали в сторону. - А это что?
– спросил Хорьков, со старческим кряхтением наклоняясь и поднимая с земли хитро поблескивающий брусок полированного металла. Сумасшедший Федор резко повернулся и сильно ударил старика по руке. Брусок вылетел и, кувыркаясь, исчез в дремучей лесной тьме. Красильников отступил на шаг, приподняв опрыскиватель, словно он собирался поливать Федю. Происходящее сильно напоминало бред или дурной сон. - Ты чего?
– оторопело спросил Хорьков, потирая руку. - Не трогай, - сказал убогий, - ничего не трогай. Здесь все...светится. - Чего светится?
– тупо спросил Виталий Петрович, опуская опрыскиватель, - тьма же ведь, хоть глаза выкалывай. - Светится!
– крикнул Федя истерично, - все светится! Здесь копали-хоронили! - Совсем тронулся...
– бормотнул Хорьков. Красильников привалился к поросшему мокрым бледноватым мхом стволу. Дышать было тяжело, тьма давила, а в отдалении громыхали тяжело предвестники грозы. А еще пахло озоном. Словно гроза уже отгремела свое над лесными вершинами. Федя все еще говорил "не бери", но уже тихо и себе под нос. Виталий Петрович наклонился и посветил фонарем на один из выглядывающих на поверхность брусков. - Федя, - спросил он спокойно, - эти бруски...они с твоего завода? Федя кивнул. - И их здесь зарыли, потому что они опасны? Федя снова кивнул, он переминался с ноги на ногу, а лицо периодически искажалось жуткими гримасами. Хорьков недоуменно смотрел на него. - Дрова, - сказал Федя, вздохнув, - урановые дрова. Кроны деревьев над его головой осветились в мимолетной вспышке, грохнуло, отдаляясь. Красильников отодвинулся от брусков. Посмотрел на соседа: - Вот вам, соседушка, и еще одно кладбище. Вернее, могильник. - Да о чем он?
– спросил Хорьков. Позади него подозрительно зашебуршилась листва, но нежелающие лежать покойники не показывались. - Если не врет, здесь захоронение радиоактивных отходов. Без всяких средств защиты, насколько я вижу. Тайно захоронили здесь, в лесу. Федор, ты давно о них знаешь? Тот покивал. Потом махнул рукой в сторону кладбища - пойдемте! Красильников с соседом пошли за ним, напряженно вглядываясь в снующие в кустах тени. Виталию Петровичу вдруг стало легко. Словно все беды, невзгоды и нервотрепка связались в один сероватый воздушный шарик и улетели в небеса, оставляя бренное тело в бестревожном покое. Или, наоборот, тяжелым камнем свалились вниз и ушли в подземелье. Да и какая разница, в конечном итоге? Подумаешь, живые трупы, подумаешь, радиоактивный могильник в лесах Московской области. Темный лес вокруг - неумелая декорация, сделанная для страдающих глупостью детей! Красильников пружинисто шагал по ковру опавшей прошлогодней хвои и, когда первые капли летнего ливневого дождя упали ему на лицо, блаженно улыбнулся. Он жадно вдыхал прелый лесной воздух. - А ведь потому они и расшебуршились, ползунки твои, - снисходительно сказал он Хорькову. - Какие?
– голос у того звучал не менее бодро, а глаза поблескивали в свете фонарика. - Ну, мертвяки подземные!
– Красильников хохотнул, - отходы светящиеся возле кладбища зарыли. Вот трупы и ожили. Смутировали, вернее. Тут он захихикал: - Ну и затейники у нашего Федора - друзья-трудяги. Хорьков тоже захихикал, меленько тряся головой. На подходе к кладбищу они грянули удалую песню. Канистры бодро звякали в такт шагов. Теперь и сам Виталий Петрович чувствовал себя наподобие воздушного шара. А голова так и вовсе, казалось, витала в стороне от тела и горделиво обозревала окрестности. Иногда, правда, слегка кружилась. Полил дождь. Гром гремел все чаще и чаще и в скором времени грозил вовсе не оставить интервалов тишины. Старые каменные надгробья забавно мерцали под серебристыми струями. Красильников показал на них соседу, и оба громогласно расхохотались. Потом Хорьков согнулся и его вырвало. Подземный мертвяк вырвался из-под земли в водопаде струй и безжизненно осел на подставленных дачниками вилах. - Ну, что, - спросил Виталий Петрович у разогнувшегося Хорькова, - начали? Тот кивнул с улыбкой, и они, лихо вскинув канистры, кинулись к кладбищу. Сокрушительные удары неслись с небес, и в момент вспышки молний можно было увидеть, как бешено несутся по небосводу лиловые рваные облака. Красильников добежал до первой могилы и, молодецки гикнув, опрокинул на нее канистру (опрыскиватель он выронил). Там зашипело, и разбавленный бензин устремился вместе с дождем в недра земные. На третьей могиле шевелилась земля, и сизые руки стремились выгрести тело на поверхность. Сюда Виталий Петрович опрокинул бензин с особым удовольствием. Зашипело, сдавленный вой боли и муки донесся из-под слоя земли, а дачник демонически захохотал. Молнии сверкали у него над головой, и в этот момент он казался себе не человеком, нет, а каким-то неистовым богом разрушения, и чудилось, будто гром исходит из-за его шагов. Только на самом краю текущего сознания плавала настораживающая мыслишка, что не следовало так долго стоять у могильника. Следовало уйти, и даже не на кладбище, а прочь, и как можно дальше. От его шагов тряслась земля, он был дождем, небесным водопадом и злой белой молнией, карающей мертвецов. Первая канистра опустела, и он откупорил вторую. Едкий запах бензина пьянил. Над могилами поднимался пар. Кто-то надрывно стонал, кто-то закапывался вглубь. А Красильников все бежал, прыскал бензином и иногда вздымал канистру в победном салюте к безумствующим небесам. Он не замечал, что вокруг него собирается земля, и все больше и больше чудовищ берут его в кольцо. Потом до него донесся крик Хорькова, жалобный и замирающий. Дачник кинулся туда с негодующим воплем - его шатало, как пьяного, а на полпути он был вынужден остановиться и опустошить желудок на кладбищенскую землю. Когда он подбежал, грозно размахивая канистрой, Хорьков уже скрывался под землей. Остались только голова и одна рука, судорожно размахивающая в пестрящем водой воздухе. Глаза Хорькова влажно блестели, словно он плакал. - Беги...
– простонал сосед сипло, - беги, их... много. - Держись!!!
– громогласно, как ему показалось, рявкнул Виталий Петрович и как дамоклов меч опрокинул канистру. Хорьков с тихим всхлипом исчез под землей, и лишь рука осталась болтаться в прощальном салюте. Дачник механически тряс канистру, не в силах понять, что она опустела. Земля под ним подалась, и он поспешно отпрыгнул в сторону и натолкнулся на чье-то тело. Со вскриком отшатнулся и понял, что это Федя. Федор выглядел плохо. Был он бледен, под глазами обнаружились почти черные круги, а на щеках, наоборот, алел нездоровый румянец. Федя тянул его за руку. - Пойдем! - Да я их руками передавлю!
– запальчиво крикнул Красильников и попытался вырваться, но Федор ухватил крепче. Потянул за собой: - Пошли! Их много! Виталий Петрович оглянулся, и тут навалилось. Это был как удар, нет, словно небо упало на землю, а вернее, давешний воздушный шарик вдруг обратился в увесистый булыжник и рухнул обратно с той высоты, что успел набрать. Красильников упал на колени, не обращая внимание на приближающиеся со стороны могил земляные дорожки. Федя выругался, подхватил дачника и силой поволок его, едва переставляющего ноги, с кладбища. С неба хлестал водопад, лес рассерженно шумел. Гром гремел резко, сухо, над самыми головами. Через полсотни метров дачник нашел в себе силы передвигаться, и они побежали. Красильникова скручивали приступы тошноты. Он попросил Федора остановиться, но тот мотнул головой: - Нельзя... терпи! А потом они снова бежали через лес, и, казалось, земля шуршит и проваливается сразу позади них. Время остановилось. Слилось со струями дождя, обратилось в прах под ударами молний. Один раз они все же прекратили бег, и Красильникова долго и мучительно рвало. Лес кончился, и они остановились передохнуть. Дачник тяжело дышал, держался за Федора, чтобы не упасть. Мыслей в голове не осталось, и вся она казалась гладкой и цельнометаллической, без каких-либо лакун и прочих производственных браков. - Федя, - сказал он, - что со мной происходит? Тот не отвечал, потом, отдышавшись, хрипло сказал: - У могильника проторчали долго, вот что. Облучились. А когда переоблучишься, всегда так бывает - сначала дуреешь, а потом похмелье. Ничего, терпи, - странно, в этот момент Федя говорил складно и правильно, словно и не был столько времени деревенским сумасшедшим. Трава сминалась под ногами, они часто оскальзывались и падали. Казалось, сила утекает из них вместе со струями дождя. Впереди мелькнула лента шоссе, и Красильников тупо удивился, что они бежали не в сторону деревни. Далее следовал провал в памяти, мир плыл, неизменными оставались лишь гром и падающая вода. Федор танцевал под дождем, смешно размахивая руками. Потом оказалось, что он вовсе не танцевал, а тормозил проходящую машину. Она показалась внезапно - красное пятно из-за завесы дождя. Миг, и Виталия Петровича вталкивают в теплый салон. В поле зрения лицо водителя - удивленное и слегка испуганное. Федин голос рядом бубнит что-то успокаивающее. До Красильникова доносились лишь отдельные слова: "посидели... устал человек, не довезти... а если упадет где... а дома жена". - Нет у меня никакой жены, - вяло попытался возмутиться Красильников, но язык ему не повиновался. Вопрос был решен. Дверца хлопнула, и они тронулись. В салоне дождь был почти не слышен. Федор сидел на переднем сидении и что-то оживленно втолковывал водителю. И только один раз обернулся к дачнику и сказал тихо: - Вырвались. А потом, под шум дождя Виталий Петрович стал уплывать. Странные образы мельтешили перед его глазами. Утро они встретили в пути.

* * * Двадцать девятого декабря в восемь двадцать шесть вечера Виталий Петрович Красильников снял гневно шипящий чайник с электрической конфорки и начал разливать чай по двум приготовленным кружкам. За окошком падал легкий снежок, скрывая собой зрелище празднично оживленной Москвы. Впрочем, шум машин долетал и сквозь него. - Федя!
– крикнул Красильников, - иди чай пить! Двигался он с трудом. Позади остались месяцы в столичных больницах. Мучительная профилактика и бесчисленный сонм таблеток. И бесчисленные же расспросы, где он умудрился подхватить такую дозу. Отвечал он неохотно, так что в конце концов доктора перестали его спрашивать. Он боялся, что им заинтересуются спецслужбы. Но этого не произошло, как не произошло вообще ничего фатального. Здоровье у него ухудшилось, но не настолько, чтобы ему дали инвалидность. Так что он, получается, легко отделался. Федя отделался еще легче. Может быть потому, что не подходил близко к могильнику. У него негативных изменений не обнаружили, а вот здравый рассудок он потерял навсегда. Отчего так произошло, Федор вопросом не задавался. Поселился он у Виталия Петровича, и тот выдал его за своего очень дальнего родственника, приехавшего из глубинки. Собственно, так оно и было. Ночами Красильников боялся. То и дело его навещал кошмар, в котором подземные твари утаскивали Хорькова, а потом под сырой, кишащей червями почвой пробираются в город. За ним, Красильниковым. Ибо он уже один раз был ими отмечен, и они не собирались упускать свою добычу. И хотя Федор не раз говорил, что почти все могилы были политы бензином, а значит, в живых остались считанные твари. И что сейчас зима и почва промерзла на метр вглубь, кошмары не уходили. Так что спал Виталий Петрович теперь всегда при свете. Уютно бормотал телевизор. Пришел Федя, и они стали аккуратно прихлебывать кипяток из фарфоровых кружек. Красильников расслабился и слушал телевизор вполуха: - "...заявил он. Полторы тонны отработанного радиоактивного топлива в специальных контейнерах будут вывезены с территории АЭС, согласно плану по разгрузке ядерного реактора. Они будут доставлены в Ростовскую область, неподалеку от крупного села Дмитровки, где и будут захоронены. Местные "зеленые" уже заявили протест в связи с захоронением. Они утверждают, что могильник представляет серьезную опасность для местной микросреды. Село Дмитровка насчитывает почти трехсотлетнюю историю, и на его территории находится старейшее кладбище в области. В связи с этим, заявляет..." За окном надрывались гудки. Москва готовилась встретить следующий год. Виталий Красильников поставил кружку на стол и посмотрел на Федора. - Федя, - тонким голос сказал он, - а если все-таки они до нас доберутся?